История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей

— Canis mater! [28] Хватит нам с тобой спорить. Когда-нибудь ужо и я узнаю, как там дела обстоят. Вот только угожу на тот свет!

— Поклянись, — воскликнул взволнованно протестантский священник, — что если ты умрешь раньше меня, то придешь и расскажешь мне, кто из нас был прав.

— Коли и ты мне, Мишка (так звали кальвиниста), то же самое пообещаешь, я согласен.

— Клянусь моим священническим обетом, что я явлюсь к тебе после смерти.

— И я клянусь. Вот тебе моя рука. Приду и скажу тебе всю правду.

28

Черт побери! (лат.).

Гости улыбались, глядя, с какой серьезностью дают друг другу такое необычное обещание спорщики, и говорили:

— Эх, святые отцы, до смерти пока далеко. Поживем еще немножко на этом свете! Выпьем да повеселимся!

И гости веселились часов этак до десяти вечера. А затем навеселе, со смехом и гомоном, разошлись пешком, или — смотря кто где жил — разъехались, кто на телегах, кто в санях, по домам.

Кальвинистский поп уезжал последним. Уже усаживаясь в сани, он крикнул хозяину:

— Не забыл обещания?

— Нет, не забыл!

Патер проводил взглядом своего последнего гостя, выезжавшего за ворота, вернулся с крыльца в дом, сотворил вечернюю молитву, да и отошел ко сну.

Не успел он и часа проспать, слышит: кто-то стучит в окно. У святого отца руки-ноги захолодели. Между тем его и прежде нередко будили в ночь-полночь. Над дверью у него висели на гвозде ключи от кладбищенской калитки. В этот миг гвоздь сам по себе выпал вдруг из стены, а ключи, таинственно зазвенев, покатились прямо к окну.

— Кто там? — вскочил патер с кровати и сунул ноги в ночные туфли.

— Это я, Мишка! — послышался за окном знакомый голос.

Святой отец подошел к окну, отодвинул занавеску. За окном стоял кальвинистский поп.

— Вернулся? Что случилось-то?

— Умер я, — отвечал гость глухим, плачущим голосом, — и вот пришел тебе сказать, что на том свете все иначе: не так, как ты говорил, и не так, как я думал. Аминь!

Патер уже и рот раскрыл, чтобы сказать: «Не болтай чепуху, Мишка!» — но слова эти замерли у него на устах: стоявший под окном человек исчез вдруг, как дух бесплотный. Ни снег не захрустел у него под ногами, ни следов на снегу не было видно. Между тем на небе сияла полная луна. Петухи пропели полночь. Патер, не попадая зубом на зуб, залез под пуховое одеяло, а к утру у него началась лихорадка. Еще хуже ему стало, когда поутру экономка пришла с известием:

— Святой отец, беда стряслась…

— Что такое?

— Кальвинистский-то священник, как вчера вечером от вас домой поехали, в горах вместе с санями в пропасть сорвались. И он и кучер — оба насмерть убились, ой, как страшно померли…

— Так вот я думаю, ваше княжеское величество, — закончил свой рассказ студент, — что ежели правду сказал вестник с того света, так ни один из спорящих господ не прав.

— Твоя правда, — воскликнул Апафи. — История очень хороша и поучительна. Я доволен!

Понравился рассказ и прочим важным господам.

— Умный малый, — заметил со смехом Криштоф Боер. — Победил нас. Я сдаюсь.

— Одним словом, не видать вам, господа, сабли.

— Да, в самом деле! Кто же получит княжеский подарок?

— Бог мой! Да кто же еще, как не юноша? — воскликнул князь.

— Как видно, не столько сказка понравилась Апафи, — иронизировал вполголоса Бельди, — сколько титул «ваше величество», которым молодой человек пощекотал его слух.

— Нет, не скажи, сказка была хороша и к месту, — возразил его сосед Инцеди.

— Вот-вот, — вмешался в их разговор придворный шут. — Мальчишка сказал то же самое, что и ученый. Ученого высмеяли, а невежду похвалили. Таков уж свет!

— Будьте свидетелями, господа! — поднял голос Апафи. — Я пообещал саблю тому из спорщиков, кто окажется прав. Ни один из вас не был прав, как доказал этот юноша. А поскольку его правда, пусть и сабля его будет. Бери, парень!

— Ваше величество, — скромно заметил студент, — как же посмею я повязать такую саблю на эти вот тряпки?

Апафи рассмеялся. В самом деле, на парня жалко было смотреть. Князь подозвал своего секретаря.

— Возьмите его с собой и оденьте как следует.

Словом, когда студент вернулся в зал, узнать его было нелегко: на нем был красивый серый доломан, зеленые шаровары, на ногах — сафьяновые сапоги, в руке — серая барашковая папаха с синим околышем. Комендант дворца собрал этот костюм из одеяний княжеской свиты разных времен. Новое платье было к лицу юноше.

— Ну, а теперь держи и саблю, — сказал ему княжеский паж Корниш.

— Все равно и теперь я не смогу носить вашу саблю, ваше величество.

— Это почему же? — спросил Апафи, заметно сердясь.

— Да потому, что сабля положена только дворянам. А я — простолюдин.

В зале поднялся невообразимый хохот, и сам князь смеялся до слез.

— Ей-богу, в жизни не доводилось мне иметь дело с таким хитрецом. Ты, наверное, армянин? Нет, ты уж лучше не отрицай, уж пусть я умру в уверенности, что ты армянин. Этот, господа, не растеряется! А где господин Налаци? Поди-ка, сударь, в канцелярию и, так уж и быть, выпиши ему дворянскую грамоту. Художник сейчас на половине княгинюшки, расписывает какой-то буфет. Позовите и его, я велю намалевать для парня дворянский герб.

Художника и в самом деле разыскали у княгини. Звали его Габор Габча. Это был долговязый малый с такой плутовской рожей, что из него наверняка получился бы мастер по подделке бумажных денег, будь в то время бумажные деньги уже в ходу.

— Звать изволили, ваша милость?

— Над чем работаешь?

— Цветы амаранта рисовал для ее высочества.

— Прервись на часок…

— Не смею, потому как великая княгиня…

— Княгиня, княгиня… Государственные дела прежде всего. Герб будешь сейчас рисовать.

— И что же мне изобразить на этом самом гербе?

— По зеленому полю фигуру усталого путника.

— Великий князь, усталость нарисовать невозможно.

— Невозможно? Гм! И в самом деле — невозможно. Просто человек получится. А усталый — нет. Ну, хорошо, тогда пусть выполняет эту задачу не герб, а фамилия… Как тебя зовут, юноша?

— Ласло Вереш.

— Ну так вот, отныне твое имя будет Ласло Вереш Фаради [29] . Ступай, Габча, и нарисуй ему такой герб: белая собака на зеленом поле.

29

Фаради — от слова «фарадт», усталый (венг.).