История одного крестьянина. Том 1

— Э, да сделай одолжение, — ответил он, — только это займет у тебя больше времени, чем ты думаешь, а мы спешим.

Маргарита сказала, усмехаясь:

— Значит, я могу на тебя положиться, Мишель?

— Да, да, Маргарита. К вечеру заступ у тебя будет.

Она ушла. А я тотчас поставил маленькую наковальню на чурбан, положил старый заступ на огонь и схватил ручку поддувала. Валентин удивленно смотрел на меня — мое рвение его поразило; он молчал; я же чувствовал, что краснею до корней волос. Тогда я запел песню кузнецов:

Куй, кузнец, твой горн пылает…

Валентин, как обычно, стал вторить мне басом, сопя и жалобно растягивая каждое слово на манер старинных подмастерьев. Наши молоты ударяли в такт, и от одной мысли, что я работаю для Маргариты, радость переполняла мое сердце. Право, я в жизни не работал лучше; молот взлетал, едва коснувшись наковальни, железо поддавалось, как тесто.

Я ковал заступ сначала горячим, а потом холодным способом, придал ему красивую четырехугольную форму, чуть удлиненную, изящную — в виде ласточкина хвоста, провел точно посередине линию, а шейку закруглил и приковал так тщательно, что Валентин все посматривал на мою работу и бормотал:

— Да, каждому свое! У хозяина Жана нет равных по выделке подков, у меня наметан глаз на колесные ободья и ступицы. Да, это дар господень, и говорить нечего. А парень, будет мастером по заступам, лопатам, киркам да лемехам для плугов. Это его дело, тут уж — искра божья.

Он ходил взад и вперед, оборачивался и не раз спрашивал:

— Может, подсобить?

— Нет, нет, — отвечал я, прегордый и предовольный, — видел сам, что работа спорится.

И снова запевал:

Куй, кузнец…

Каждый делал свое дело.

И вот в пятом часу заступ был готов. Он блестел, как серебряное блюдо, и звенел, как колокольчик. Валентин взял его, долго взвешивал и, поглядев на меня, сказал:

— Старик Ребсток из Рибопьера, тот, что находит сбыт своим косам, заступам и лемехам для плугов даже в Швейцарии, сам старик Ребсток поставил бы на этом заступе свое прописное «Р» и сказал: «Сделано мною». Да, Мишель, Шовели могут похвалиться красивым и прочным заступом — просуществует он, пожалуй, дольше их самих. Знаешь, это твоя первая мастерски сделанная вещь.

Сами понимаете, как я был доволен — ведь Валентин знал толк в деле. Однако его похвалы ничего не стоили по сравнению с тою радостью, которую я испытывал, собираясь отнести заступ Маргарите. Не хватало еще рукояти — мне хотелось сделать новенькую, ясеневую. И я, не откладывая, побежал к нашему соседу, старому токарю Риго — он тотчас же принялся за работу, надев на нос свои большие очки. Он сделал рукоять, какую мне хотелось: ровную, складную; ручка получилась небольшая, насажена была надежно, — словом, вещь вышла легкая и крепкая. Я тут же уплатил за работу и, вернувшись в кузницу, поставил заступ за дверь — в ожидании вечера.

В седьмом часу, вымыв руки, лицо и шею у насоса перед кузницей и ненароком взглянув на улицу, я увидел Маргариту — она сидела на лавочке около дома и собиралась чистить картошку. Я показал ей издали заступ и, довольный-предовольный, мигом очутился около нее, крикнув:

— Вот он… ну, что скажешь, Маргарита?

Она взяла заступ и смотрела на него как зачарованная. У меня дух захватило.

— Это, верно, Валентин сделал, — промолвила она, взглянув на меня.

Я залился краской и ответил:

— Значит, ты думаешь, что я ничего не умею делать?

— Да, нет… но уж очень красиво!.. Знаешь ли, Мишель, из тебя вышел хороший мастер!

Она улыбнулась, и мне стало так радостно, когда она промолвила:

— Однако вещь очень дорогая… Сколько же я тебе должна?

Услышав это, я словно упал с небес на землю и с досадой ответил:

— Видно, ты хочешь обидеть меня, Маргарита? Как же так — я работаю для тебя, приношу заступ в подарок. Мне так приятно доставить тебе удовольствие, а ты спрашиваешь, сколько это стоит?

Тут, увидев мое огорченное лицо, она воскликнула:

— Но ты неразумен, Мишель: всякий труд заслуживает оплаты. И, кроме того, уголь дядюшки Жана чего-то стоит, да и вдобавок ты обязан отработать ему день.

Она была права, я это видел, но все же возражал:

— Нет… нет… не так это.

Я было даже вспылил, как вдруг появился папаша Шовель в серой рабочей блузе, с палкой в руке. Он положил мне руку на плечо и спросил:

— Ну-ка! Ну-ка, в чем дело, Мишель? Вы тоже, значит, споры затеваете, а?

Он возвращался из Ликсгейма и весело смотрел на меня, а я онемел — был смущен невероятно.

— Видишь ли, — сказала Маргарита, — он починил заступ, а брать деньги не хочет.

— Ах, вот как! Отчего же? — спросил Шовель.

По счастью, меня осенила удачная мысль, и я воскликнул:

— Нет, вы нипочем не заставите меня взять деньги, господин Шовель. Да разве вы не одалживали мне сотни раз книги? Разве не устроили мою сестру Лизбету на место в Васселоне? А теперь разве не помогаете всему нашему краю добиваться своих прав? Я работал для вас из дружбы, из благодарности и посчитал бы себя негодяем, кабы сказал вам «платите столько-то». Не могу я так.

Не сводя с меня своих маленьких глазок, Шовель ответил:

— Хорошо… хорошо… Но ведь я — то делаю все это не ради того, чтобы люди даром мне все давали. Если б я действовал в расчете на это, то тоже считал бы себя негодяем… Понятно, Мишель?

Тогда, не зная, что ответить, я сказал, чуть не плача:

— О господин Шовель, вы так огорчаете меня!

Тут он, как видно, растроганный, ответил:

— Да нет же, Мишель, огорчать тебя я не намерен, я считаю тебя достойным, честным парнем, и в доказательство принимаю твой подарок. Правда ведь, Маргарита, мы вместе с тобой принимаем?

— О, конечно, — отозвалась она, — ведь это ему так приятно, что отказывать нельзя.

Потом Шовель осмотрел заступ и похвалил мою работу, присовокупив, что я хороший работник и он надеется, что я стану мастером и добьюсь успеха в делах. Я повеселел; когда же он вошел в дом, пожав мне руку, а Маргарита крикнула мне: «До свиданья и спасибо», — все обиды были забыты. Я был доволен своим удачным ответом, — когда я говорил, взгляд Шовеля поверг меня в смятение; и если бы доводы мои были неубедительны, он, пожалуй, вообразил что-нибудь другое. И я даже решил, что это мне наука быть поосторожнее и тщательно скрывать думы о Маргарите до того дня, когда я смогу ее посватать.