История одного крестьянина. Том 2

Все-таки папаше Шовелю после этой истории пришлось неделю провести в постели. Маргарита ухаживала за ним, а я каждый час к нему наведывался, и всякий раз он принимался жалеть народ.

— Ведь эти несчастные по-прежнему хотят, чтоб была республика, — говорил он. — Только вся беда в том, что роялисты и крупные буржуа захватили власть, лишили народ всяких прав по своей конституции, а у народа нет вождей, и теперь все свои надежды простые люди возлагают на армию. В прошлом месяце надеялись на Журдана, что-де, мол, он все спасет, после Журдана — на Гоша, после Гоша — на Моро, а теперь — на Бонапарта!

И он стал рассказывать о Бонапарте, который в 1794 году был простым бригадным генералом и командовал артиллерией в Итальянской армии. Оказалось, что он маленький, худощавый, черноволосый, очень бледный, с выдвинутым вперед подбородком и светлыми глазами, очень приметный и ни на кого не похожий. Желание поскорее выбраться из зависимого положения читалось в его глазах. Даже депутатам он подчинялся через силу и дружил только с Робеспьером-младшим, видимо, надеясь таким образом сойтись и с Робеспьером-старшим. Но после термидора он мгновенно сблизился с Баррасом, палачом своего друга.

— Я видел его, — продолжал Шовель, — в Париже двенадцатого вандемьера, после того, как сместили Мену за то, что он слишком мягко повел себя с восставшими буржуа. Баррас вызвал тогда Бонапарта в Тюильри и предложил ему вместо Мену взяться за дело. Было это в большом зале, примыкающем к залу заседаний Конвента. Бонапарт попросил двадцать минут на размышления и стал у стенки, заложив руки за спину, опустив голову, так что волосы закрывали ему лицо. Я наблюдал за ним. Вокруг полно было депутатов и посторонних, они ходили взад-вперед, разговаривали, обменивались новостями, а он — точно застыл!.. И уверяю тебя, Мишель, что думал он не о том, как повести атаку, — свой план он мог выработать только на месте, — нет, он спрашивал себя: «А что это мне может дать?» И отвечал: «Так это же здорово!.. Роялисты и якобинцы воюют между собой. Мне наплевать и на тех и на других. За роялистами — сторонниками конституции — стоит буржуазия, за якобинцами — народ. Но коль скоро парижская буржуазия делает ошибку, восставая против дополнительного акта и закона о переизбрании двух третей, которого хочет провинция; коль скоро она требует, чтобы большинство либо ушло в отставку, либо образумилось, — я при таком положении вещей ничего не теряю, а только выигрываю. Я вооружу якобинцев из предместий, которые тогда будут смотреть на меня как на своего, и выполню требования большинства, расстреляв восставших. Баррас, этот дурак, которому я отдам всю славу, взамен выхлопочет для меня какое-нибудь хорошее местечко, повысит меня в чине, а я потом сяду ему на шею».

Вот, Мишель, что он себе говорил, — нисколько не сомневаюсь, что так оно и было, ибо все остальное не требовало размышлений. Даже не дождавшись, пока пройдет двадцать минут, Бонапарт объявил, что согласен. Через час он уже отдал все распоряжения. Ночью прибыли пушки, были вооружены секции. В четыре часа утра пушки выдвинули на позиции, прислуга стояла наготове, с зажженными фитилями; в пять часов начался бой, в девять все было кончено. Бонапарт тотчас был вознагражден: ему дали звание дивизионного генерала; Баррас, ставший тем временем членом Директории, женил его на одной из своих знакомых — Жозефине Богарне и назначил командующим Итальянской армией. Бонапарт слишком хитер и слишком честолюбив, чтобы выступить против народа на стороне конституционалистов. Все остальные наши генералы — люди пуганые, боятся промахнуться, вот и держатся за всех сразу, так что не поймешь, за кого они. Кто бы ни командовал — выполняют приказ, и все. А Бонапарт — тот открыто заявил, что он якобинец, смело сам заключает перемирия и шлет в Париж деньги, знамена, картины.

Словом, человек он на редкость опасный, ибо, если он и дальше будет одерживать победы, весь народ пойдет за ним. Буржуа, которые пекутся только о своем благе, вместо того чтобы возглавить нашу революцию, поплетутся в хвосте, и народ, которого они лишили права голоса и которым хотят править с помощью конституционного монарха, станет смотреть на них как на первейших своих врагов. Да, простой люд скорее пойдет в солдаты к Бонапарту, чем будет прислуживать разным пронырам, которые отбирают у него одно за другим все права и хотят, чтобы великий народ, пробудивший от спячки Европу, гнул спину, а кучка интриганов наслаждалась жизнью. Вот каковы дела! Либо хитрость, либо сила — что хочешь, то и выбирай, а народ — он устал от жуликов. Если конституционалисты этого не видят, если они и дальше будут мошенничать, стоит Бонапарту или любому другому генералу объявить, что он закрепляет за народом государственные земли и от имени народа требует отчета о выполнении «Прав человека», — и всех этих ловкачей мигом сгонят с теплых местечек. Силе может противостоять только справедливость, но чтобы народ возжелал справедливости, надо, чтобы ему вернули все его права. Посмотрим, хватит ли у нынешних правителей ума это сделать.

Вот какие речи держал папаша Шовель.

Но тут я должен кое в чем признаться. Потом я горько в этом раскаивался и с радостью умолчал бы сейчас, если бы не обещал поведать всю правду. Дело в том, что детство у меня было нелегкое — пришлось и на больших дорогах милостыню просить, и у дядюшки Жана коров пасти, — словом, немало я намыкался и теперь был так счастлив, узнав достаток, что и слышать не хотел ни о чем, что могло бы как-то нарушить мои дела. Да, такова печальная правда! Ведь чего только не было в нашей лавке: сахарные головы свисали с потолка; целые ящики стояли с солью, перцем, кофе, корицей; в кассе позвякивали медяки и даже серебряные монеты, — все это такому бедняку, как я, казалось просто чудом. Я и не мечтал никогда о таком. А до чего же приятно было сидеть вечером у стола, смотреть на Маргариту, держать маленького Жан-Пьера на руках, слушать, как он называет меня папой, чувствовать на щеке поцелуй его влажных губок. Ясное дело, мне страшно было, что эта чудесная жизнь может кончиться. И когда Шовель начинал все ругать, поносил Директорию, Советы, генералов и заявлял, что нужна новая революция — иначе не будет порядка, я положительно бледнел от ярости. Я говорил себе:

«Нет, право же, он слишком многого хочет! Все итак идет хорошо: торговля оживает, крестьяне получили, чего хотели, мы — тоже. Лишь бы и дальше так было. Больше нам ничего не надо! Если эмигранты и попы попытаются сковырнуть правительство, — так ведь мы живо подоспеем и наши республиканские армии тоже. Что ж заранее тревожиться?»

Вот как я тогда думал.

Шовель наверняка догадывался об этом. Недаром он то и дело ополчался против слишком благодушных людей, которые довольны тем, как идут у них дела, и ни о чем другом не заботятся. Им и в голову не приходит, что хитростью у них можно все отнять, ибо они не требуют настоящих прочных гарантий, не требуют, чтобы народ сам управлял страной.

Я понимал, что это камешки в мой огород, но в спор с. ним не вступал и упорно продолжал считать, что все идет как нельзя лучше.

А тем временем победы следовали одна за другой. Бонапарт, разгромив Пьемонтскую армию и оттеснив армию Болье [158] , перешел через По и вступил в Милан; он разбил Вюрмсера [159] под Кастильоне, Роверето и Бассано; Альвинци [160] — под Арколой, Риволи и Мантуей; папскую армию — в Толентино [161] и принудил противника сдать нам Авиньон, Болонью, Феррару и Анкону. Журдан и Клебер, одержав победы под Альтенкирхеном, Укератом, Кальдиком и Фридбергом, взяли форт Кенигштейн и вступили во Франкфурт. Тогда Моро перешел Рейн в Страсбурге, захватил форт Кель, одержал победы под Ренхеном, Раштадтом, Эттлингеном, Пфортсгеймом, заставил австрийцев отступить из Нересгейма в Донаверт и пошел через Баварию в Тироль на соединение с Бонапартом. Но тут эрцгерцог Карл неожиданно напал на Журдана в Вюрцбурге и, подавив его численностью своих войск, заставил отступить, — тогда отступить пришлось и Моро. Это было его знаменитое отступление через восставшую Швабию, когда каждый новый день нес с собой новый бой, когда наша армия выводила из строя целые вражеские полки. Наконец Моро овладел проходами из Адской долины и, одержав еще одну, последнюю, победу под Бибераком, привел свою победоносную армию в Гунинген.

158

Болье Жан-Пьер (1725–1819) — австрийский фельдмаршал. Участник войн 1792–1794 годов против революционной Франции. В 1796 году, будучи главнокомандующим австрийскими и сардинскими войсками, был разгромлен французскими войсками.

159

Вюрмсер Дагоберт Зигмунд, граф фон (1724–1797) — австрийский фельдмаршал, участник войн коалиции против республиканской Франции. В 1796 году потерпел ряд тяжелых поражений в Италии, завершившихся сдачей крепости Мантуи (в феврале 1796 г.). Отозван из Италии.

160

Альвинци Иосиф, барон фон (1735–1810) — австрийский фельдмаршал, участник войн против Турции, против Бельгии и против Франции. В 1793 году был разбит в сражении при Гондшоотене. Тщетно пытался освободить запертого в Мантуе Вюрмсера. Был наголову разбит французскими войсками при Арколе и Тиволи. Отозван из Италии.

161

Толентино — город в Италии, где 19 февраля 1797 года был подписан мирный договор между папой Пием VI и Французской республикой.

В жизни не видал я солдат, более преданных своему генералу, чем солдаты Моро. Все это были старые, убежденные республиканцы, никогда не жаловавшиеся на то, что они разуты, и даже гордившиеся своими лохмотьями. Среди них был и Сом. Он написал нам тогда несколько слов, вконец растрогавших Шовеля:

«Наши парни еще не испорчены: им можно не говорить о плодородных долинах, почестях и богатстве».

Очень насмешило Шовеля то, как Сом ахал и охал по поводу трубки Моро, которую генерал непрерывно курил, пуская густые клубы дыма даже во время сражений: когда схватка становилась особенно жаркой, трубка дымила без передыху; когда же бой затихал, утихомиривалась и трубка. Ну, не ребенок ли этот Сом! Впрочем, люди простодушные всегда всему удивляются, превращают какой-нибудь пустяк в великое деяние, а о собственном героизме умалчивают.

Глава девятая

Зима 1796/97 года оказалась довольно тихой.

После поражения под Вюрцбургом Журдана сместили. Вместо него в армию Самбры и Мааса назначили Бернонвиля; в свое время о нем немало говорили в связи с Трирской кампанией 92-го года, а также когда после измены Дюмурье он попал в Ольмюце в плен. Получив назначение, Бернонвиль занялся чисткой армии: разжаловал несколько комиссаров, прогнал поставщиков, расстрелял мародеров и впервые назначил офицеров казначеями. К несчастью, дезертиров после этого стало еще больше, а все офицеры, привязанные к Журдану, подали в отставку. Дело принимало серьезный оборот.

Тем временем австрийцы перешли Рейн в Мангейме, заняли Гюнсдрюк, находящийся всего в нескольких часах марша от нас, но были разбиты под Крейцнахом. Начинался ноябрь. Заключили перемирие, и солдат расквартировали на зиму между Мангеймом и Дюссельдорфом.

Но в Эльзасе все продолжало кипеть. Моро, прежде чем снова перейти Рейн, решил закрепить за собой плацдарм в Германии и оставил в форте Кель, на правом берегу, несколько батальонов. Командовал ими Дезэ [162] . А эрцгерцог Карл, со всей своей армией, окружил этот клочок земли тройною цепью траншей и начал осаду. В Страсбурге и даже у нас день и ночь слышался гул канонады. Австрийцы потеряли там от двадцати пяти до тридцати тысяч человек. Кроме того, они осаждали также предмостное укрепление Гунингена. Под конец, понеся там огромные потери и людьми и деньгами, они с радостью согласились подписать с защитниками форта почетную капитуляцию. В результате французы вернулись в Эльзас со своими пушками, оружием и имуществом; они пели, смеялись и шли под грохот барабанов, высоко держа изодранные знамена.

162

Дезэ Луи-Шарль-Антуаи. Шевалье де Вейгу (1768–1800) — французский генерал, участник войн революционной, а затем наполеоновской Франции. В 1798 году участвовал в египетском походе и управлял одной из провинций Египта. В сражении при Маренго (14 июня 1800 г.) обеспечил победу армии Наполеона, но сам был убит.