История одной истерии

«Только в том случае, если у злоумышленника вообще отсутствует любопытство, или же если в данную минуту отсутствует он сам», – ответила я и кинулась обратно к Зинаиде Максимовне. Та все еще продолжала ковыряться в замочной скважине.

– Представляете, потеряла нужный ключ! И как только он от связки отсоединился? Вечно я что-нибудь забываю внизу в зале! В прошлый раз тоже этот ключ там оставила. Но тогда он у меня не висел на общей связке… Эх, старость не радость,– пробасила она, – Думала, может какой другой подойдет, у нас тут в ДК все двери одинаковые… Фигушки! Как неродные! Пойду, поищу. Может, в зале где остался… В крайнем случае, возьму у вахтера запасной. Подождите немного. Хорошо?

Обаяние режиссерши было, конечно, сильно. Я, конечно же, попала под его влияние… Но не настолько, чтобы не заметить всех этих странностей в её поведении. Откуда у неё вдруг черный маркер? Не ручка, не карандаш, не помада, на худой конец… Именно черный маркер… И в пачке от сигарет нет фольги. И вот, теперь она идет к моей записке. Похоже, ключи – только предлог…

«Ну конечно!» – тут же раздалось в мыслях, – «Ты так поглощена своей затеей с запиской, что теперь в каждом, кто мимо неё пройдет, будешь видеть преступника. Гениально! Вот уж у кого, выходит, настоящее раздвоение личности. То есть, твоя режиссерша, получается, борется сама с собой. Половина её хочет расследовать это дело и поэтому привлекает тебя к поискам, другая же половина – категорически против – «и так актеров в труппе много, на всех ролей не хватает». Эта вторая половина пытается тебя запугать и вынудить прекратить расследование. Тут, тебе говорю, не детектив, тут психиатр нужен!»

Ситуация действительно казалась странной. А может, режиссерша проверяла меня, прежде чем нанимать? Подложила записку, интересуясь, не трусиха ли я… Или, проверяя, смогу ли я вычислить, кто на самом деле написал эту угрозу. Эдакий экзамен на компетентность…

Сама Зинаида Максимовна только подтвердила мои подозрения, потому что вернулась с лестничной площадки подозрительно быстро.

– Знаете, дошла до ступенек, и передумала спускаться, – улыбнулась она, обнажая ровный ряд идеально белых крупных зубов (отчего я еще больше насторожилась: курящий человек, обладающий столь великолепной улыбкой, просто не может не вызывать подозрений), – Надо же, дожила до того возраста, когда во время каждого спуска с ужасом думаю о предстоящем подъеме, и даже не заметила этого. В общем, ну их, эти ключи. С дверью мы и так разберемся. Ничего ценного внутри все равно не храню.

После этих слов режиссерша привычно вздохнула, подняла свою ручищу, сжав её в кулак, и легонько стукнула ею по краю двери. С характерным треском ужасно расшатанного дерева, косяк вывихнулся и безвольно повис. Похоже, подобное вскрытие кабинету проводилось не в первый раз. Дверь со скрипом открылась и режиссерша гордо перенеслась вовнутрь, ничуть не страшась струящейся оттуда темноты и табачного смрада. Мгновение спустя Зинаида Максимовна щелкнула выключателем на настольной лампе.

– Прошу садиться, – жестом указав мне на стул, режиссерша заняла место за единственным в душной комнатушке столом.

Окно кабинета было плотно зашторено темной портьерой. Канцелярский стол, заснеженный ворохом бумаг, пять кресел, явно вытащенных из зрительного зала, приставленных спинками к этажерке, до потолка заставленной книгами. На противоположной от окна стене была натянута белая простыня. Советский проектор для просматривания слайдов стоял на подоконнике. Компьютера, конечно же, не было. В общем, странный кабинет. Одно слово: каморка.

Нет, все-таки ужасно странной была эта режиссерша. Что ж это за человек такой, который, в качестве капризной прихоти, согласен сломать дверь собственного кабинета? Или, как объяснить, к примеру, тот факт, что на привлечение к делу дорогостоящего детектива у Зинаиды Максимовны деньги есть, а вот на покупку компьютера – нет?

Окончательно запутавшись в происходящем, я предоставила пока инициативу ведения разговора собеседнице.

– Сколько вам лет? – спросила вдруг Зинаида Максимовна.

«И вопросы у неё тоже странные», – обиделась я.

– Тридцать с хвостиком, – пришлось все-таки ответить, потому, как скрывать возраст казалось уж совсем глупым.

Режиссерша откинулась на спинку кресла, закурила и, видимо, почувствовала себя более или менее расслабленно.

– Верю, – хохотнула она, – Если бы назвали точный возраст, ну, скажем, тридцать три года, ни за что не поверила бы. Решила б, что намеренно преувеличиваете годы, дабы выглядеть солиднее. Выглядите-то совсем девчонкой… Даже не знаю, можно ли доверять вам такое расследование…

Я не знала, как реагировать, поэтому молча слушала, стараясь не выражать никаких эмоций. Собственно, выражать было нечего. Если не решила еще, привлекать ли меня к расследованию, зачем просила приехать? Набивать себе цену, я, конечно же, не намеревалась, поэтому подобные предположения слегка задевали. Но все это были не эмоции даже. Так, мимолетные ощущеньица… За три года работы агентства я и не к такому привыкла. Один заказчик, к примеру, прямо заявил когда-то Георгию, что, по его мнению, наличие в радиусе двух метров от серьезных дел легкомысленного вида блондинок с кукольными глазками, неизбежно приведет к провалу всего мероприятия. Нет, конечно же, я всем ему нравлюсь, но вот только дела он со мной вести не будет. Пришлось молча стиснуть зубы и стерпеть. Жорику понадобилось даже сделать вид, что он отстранил меня от дела. Собственно, это нас и спасло. Действуя тайно, я оказалась значительно более полезным орудием.

– Но такая форма ответа свидетельствует в пользу вашей искренности, – продолжила режиссерша, – После тридцати перестаешь считать длину этого самого хвостика. Мне, надо заметить, тоже тридцать с хвостиком. Только хвостик этот в сто крат больше самих тридцати…

Режиссерша снова засмеялась, а я вдруг заинтересовалась.

– А если точнее? – не сдержавшись, спросила я, – Спрашиваю не из праздного любопытства. Моя мама тоже садится на шпагат. До сих пор я считала это подвигом для её возраста… Вот теперь пытаюсь определить, рекордсменка ли она…

Я вдруг поняла, что несу, и катастрофически смутилась. Настолько, что густо залилась краской и потупила глаза.

– Не переживайте, я и так понимаю, что в матери вам гожусь, – заметив моё состояние, решила исправить положение Зинаида Максимовна, – Нет. Ваша мама не рекордсменка. Одной моей подруге шестьдесят семь, и она в прекрасной спортивной форме. Шпагат и продольный и поперечный. Представляете?

Свой возраст режиссерша все-таки утаила. Слава Богу, у меня хватило ума оставить этот вопрос в покое.

– Не скрою, вы мне понравились, – снова заговорила о делах режиссерша.

– Мне лестно, – подозревать её слова в лесбийском подтексте не было оснований, посему последняя фраза Зинаиды Максимовны действительно порадовала меня.

– Свежестью идей, яркостью переживаний, пышущей энергией, в конце-то концов, – продолжала режиссерша, – Я верю в наш совместный успех. Чувствую, что, если уж и вы ничего не сможете сделать, то дело безнадежно… Но вопрос финансирования расследования решаю не я. Понимаете?

Я, конечно же, прекрасно понимала. Дань времени: чтобы заниматься чем-то, профессиональных навыков не достаточно. Нужно еще и уметь нравиться спонсорам, которые чаще всего в сути дела ничего не смыслят. Причем, увы, подобный закон действует в любой сфере человеческой деятельности. Мой бывший сосед собственными ушами слышал, как пациентка, спасти которую могла только дорогостоящая операция, умоляла медицинское светило, которое единственное умело эту операцию делать, улыбаться и производить впечатление приятного человека, когда в палату будет заходить её, пациентки, муж. Увы, нравиться и улыбаться светило не умело. Муж решил, что доверять свои деньги и здоровье жены такому смурному типу нельзя, и ситуация закончилась бы весьма печально, если бы стажирующийся у светила мой бывший сосед не согласился поулыбаться вместо профессора.