История одной судьбы

— Я, товарищи, не встречал более принципиальной женщины, — сказал он с решительностью, не допускающей возражений. — Я с Анной Андреевной имел дело, когда она, извините, работала еще агрономом…

— А чего ж извиняться? — перебил его кто-то из зала.

Но Кудрявцев даже не обернулся на голос.

— А извиняюсь я за себя, вы поймете, — пояснил он, однако. — Товарищ Гончарова женщина, как вы видите, в полном еще… Ну, словом, должен признаться. Был такой случай, вздумал я как-то за ней поухаживать…

Делегаты оживились, один Узюмов нахмурился и вопросительно поглядел на Анну — не прервать ли, но она пожала плечами, мотнула отрицательно головой — пусть говорит.

— Смеяться нечего, я принципиальный случай рассказываю… — Было трудно понять — доходит ли юмор рассказа до самого Кудрявцева, он не улыбался, на его лице лежал отпечаток неподдельной серьезности. — В общем, случился такой случай. Я к ней с самыми чистыми намерениями, но в Анне Андреевне никакого отклика не нашел. И как же, вы думаете, она поступила? Обычная женщина может по морде дать. Другая заявленье в партком напишет. А Анна Андреевна… — Все-таки, должно быть, паясничал он сознательно, совесть обязывала рассказать случай, свидетельствующий о принципиальности Гончаровой, но так как сам Кудрявцев представал в невыгодном свете, он предпочел придать рассказу юмористический характер. — Анна Андреевна не поддалась ни на какие уговоры и… — Он не дошел еще до сути и нарочно тянул ради вящего эффекта. — Заставила меня перепахать весь озимый клин. Так и так, говорит, вы меня неправильно понимаете, Тимофей Иванович. Я, как женщина, другому отдана и буду ему верна, а вы, по причине некачественной вспашки, будьте любезны, перепашите озимый клин, иначе будете опозорены на весь наш район и даже выше.

— А ты что? — спрашивали Кудрявцева в разных концах зала.

— А я что?… Я себе не враг… — Кудрявцев впервые улыбнулся. — Перепахал. Женщина принципиальная, по деловым вопросам переспорить ее невозможно.

И уж если Кудрявцев публично признал превосходство Гончаровой, это значило много!

Зато Ксенофонтова пришлось отстаивать от нападок Анне, — люди, его знающие, извиняли ему резкость и даже грубость, но многим он казался чересчур невыдержанным и нетерпимым. Анне не без труда удалось оставить его кандидатуру в списке для тайного голосования.

К ее удивлению, Ксенофонтова избрали единогласно, а против Анны голосовало семь человек. Семь человек из двухсот…

Не так уж много и не так уж плохо. Если ты всем приятен, значит, никому не опасен, а никому не опасен тот, кто ничего не хочет и ничего не добивается. Анна боролась, строила, стремилась вперед, и, естественно, кому-то с нею было не по пути.

LI

До чего глухо, гулко и неопрятно все в этом доме. Полы в общем чистые, их, должно быть, частенько драили до блеска, но вот среди комнаты валяется на полу папиросная коробка, а у стены ворох окурков и обуглившихся спичек, точно хозяевам некогда было вытряхнуть пепельницу. Пачка старых газет. А в углу паутина. Осталось от жильцов или паук успел свить за время их отсутствия? Удивительно пусто и неопрятно.

Анна медленно переходила из комнаты в комнату. Пять комнат. Пять просторных светлых комнат. Куда ей столько!

Она вошла в кухню. На столе батарея поллитровых стеклянных банок. Дверца стола отвалилась, висит на нижней петле. Владельцы оставили стол. Не нужен.

Просторно жили Тарабрины. Ну, спальня, ну, кабинет. Ну, столовая… Домашнюю работницу Тарабрины не держали, могли бы и на кухне обедать. Подсобных помещений тоже с избытком…

Вчера под вечер Клаша вошла в кабинет и протянула Анне ключ.

— Семен Евграфович велел передать…

Анна сразу поняла — ключ от квартиры Тарабрина. Жена Тарабрина за неделю до конференции перевезла вещи в Пронск. Но Жуков, должно быть, не был уверен в избрании Анны, выжидая — кто окажется первым секретарем.

Да, кончился Тарабрин. То есть не сам он кончился, а кончилась его деятельность в Суроже, секретари райкомов не возвращаются в районы, которые когда-либо покинули.

Иван Степанович Тарабрин… Первый секретарь райкома. Много лет проработал он в Суроже. Бывали у него здесь и взлеты и спады. Ругали его и хвалили. Подвергался критике, получал награды… Всякое бывало!

А как он жил дома? Чем занимался, что читал, о чем думал?

Об этом Иване Степановиче Анна не знала ничего. Теперь она шла по комнатам, в которых он совсем недавно обитал, спал, ел, разговаривал. А теперь ей здесь предстоит жить…

Вот в эту угловую комнату, самую большую и светлую, поместит Нину и Колю, в той, что глядит окнами в палисадник, устроит свой кабинет… Кабинет! Анна улыбнулась. У себя в доме она может устроить себе кабинет! Рядом спальня…

Анна вздрогнула, точно кто-то коснулся ее спины холодной рукой. Не хочет она больше спать с Алексеем. Пусть живет в отдельной комнате!

После конференции Алексей избегал Анны. Вечером, когда она возвращалась, он спал или притворялся, что спит, утром торопливо уходил, раза два вообще не ночевал дома. Самой Анне тоже было недосуг, район требовал непрерывного внимания, и она все откладывала и откладывала разговор с мужем.

Да, решила она, Алексея поместит в отдельную комнату. Пусть живет, как хочет. Крыша над головой есть, а кормить — пусть кормит себя сам…

Она ходила по особняку, обдумывая, кого куда поселить. И вдруг почувствовала, что в квартире кто-то есть. Кто-то дышит в оставленной этой квартире. Может быть, кошка, оставленная хозяевами? Ну что ж, найдется место и кошке.

— Кто там?

Анна спросила громко, отчетливо и пошла к дверям…

В угловой комнате стоял Алексей. Она не слышала, как он вошел. Стоял неуверенно, виновато. Его точно пошатывало, хотя на этот раз он был трезв. Он смотрел себе под ноги, не осмеливаясь глядеть на Анну. Но она видела, очень хорошо видела его растерянные, выцветшие глаза.

— Что тебе нужно?

— Анечка…

Она задала свой вопрос деловито, сухо, как задала бы его любому постороннему человеку, а Алексей окликнул ее жалобно, точно провинившийся ребенок.

— Анечка… — забормотал он быстро-быстро. — Вот заживем теперь… Ты меня прости. Ну, что с дурака взять? Ты же любишь меня. Все будет в порядке. Все на своих руках перетащу…

— Что перетащишь?

Ирония невольно зазвучала в ее голосе.

— Вещи!

Ирония не дошла до него.

— А я еще подумаю, стоит ли переезжать…

Она сама не знала, как вырвались у нее эти слова.

— Да ты что? — Он отступил от нее. — Ты что — ненормальная?

— Мне с детьми хватает того, что есть… — Подумать только! Он готов был убить ее за то, что она не ушла из секретарей, а теперь собирается делить с ней квартиру! — А что касается тебя — мир велик…

Алексей шагнул к жене.

— Анечка, не обижайся…

— А я не обижаюсь. Ты — отрезанный ломоть.

— У тебя на меня ножа не найдется…

— Ты сам себя отрезал от семьи.

— Анечка, поверь, заживем здесь…

Он не сомневался, что она простит, он привык к тому, что Анна неизменно его прощает.

И ей действительно опять стало его жаль! Ох, уж эта жалость!

— Вот что, Алеша!…

Она решилась поговорить с ним, но тут зафыркала машина, щелкнула дверца и зазвенел звонок. Алексей рванулся было и тут же вопросительно посмотрел на жену.