История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага

Обхождение у мистера Пенденниса было столь отменно благородное и успокаивающее, что миледи, супруга сэра Пепина Рибстоуна, баронета, из Кодлингбери в графстве Сомерсет, назначила своего спасителя, как она его называла, лекарем при своей особе и своем семействе, весьма обширном.

Сын ее, приехав на рождественские вакации из Итона, объелся и заболел лихорадкой, от коей мистер Пенденнис лечил его с великим искусством и заботливостью. Словом, он заслужил милость семейства Кодлингбери, и с этой поры началось его процветание. Лучшее общество Бата пользовалось его услугами, особливую же любовь и восхищение питали к нему дамы. Для начала смиренная его лавчонка приобрела нарядный вид, затем он перестал торговать зубными щетками и духами; затем вовсе закрыл лавку и только держал небольшую приемную, где ему прислуживал весьма воспитанный молодой человек; затем завел двуколку и кучера; и бедная его старуха-мать, до того как отойти в лучший мир, сподобилась увидеть из окна спальной, к которому подкатывали ее кресло, как ненаглядный ее Джон влезает в собственную карету - правда, одноконную, но с семейным гербом Пенденнисов на дверцах.

– Что бы теперь сказал Артур?
– спросила она однажды, говоря о младшем своем сыне.
– Ведь он ни разу даже не навестил моего Джонни за все время, пока тот терпел бедность и невзгоды!

– Капитан Пенденнис, матушка, находится со своим полком в Индии, заметил мистер Пенденнис.
– И покорно вас прошу, не зовите меня Джонни при молодом человеке... при мистере Паркинсе.

Настал день, когда она перестала звать сына каким бы то ни было ласкательным именем; и без этого доброго, хотя и сварливого голоса в доме стало очень пусто. Пенденнис велел перенести ночной звонок в ту комнату, где столько лет ворчала добрая старушка, и спал теперь на ее большой, широкой кровати. Когда произошли эти события, ему было за сорок лет: еще не кончилась война; еще не взошел на престол Георг Великолепный; да что там, еще не началась настоящая повесть. Но много ли стоит дворянин без родословной? Свою родословную Джон Пенденнис к тому времени заказал вставить в раму под стекло, и она висела в гостиной его дома между изображениями поместья Кодлингбери в Сомерсетшире и колледжа св. Бонифация в Оксбридже, где он провел недолгие счастливые дни своей юности. Что касается до родословной, то он извлек ее из чемодана: теперь он был джентльменом и мог показывать ее кому угодно, как офицер у Стерна - свою шпагу.

Примерно в то же время, когда скончалась миссис Пенденнис, в Бате уснула вечным сном еще одна пациентка ее сына: известная своими добродетелями старая леди Понтипул, дочь Реджинальда, двенадцатого графа Бейракрса, а стало быть, двоюродная прабабка нынешнего графа и вдова Джона, второго лорда Понтипула, а также его преподобия Джонаса Уэлса, служителя часовни Армагеддона в Клифтоне. В продолжение последних пяти лет при миледи состояла в компаньонках мисс Элен Тислвуд, дальняя родственница благородного семейства Бейракрсов, упомянутого выше, и дочь лейтенанта королевского флота Р. Тислвуда, убитого в сражении при Копенгагене. Мисс Тислвуд нашла прибежище под кровом леди Понтипул; доктор, навещавший эту последнюю два раза на дню, а то и чаще, не мог не заметить, с какой ангельской добротой и кротостью девушка сносила капризы престарелой своей родственницы; и когда они, сидя в четвертой карете похоронного кортежа, провожали почтенные останки миледи в Батское аббатство, где они ныне и покоятся, он поглядел на ее кроткое бледное личико и положил сделать ей некий вопрос, при мысли о котором пульс его начинал отбивать не менее девяноста ударов в минуту.

Он был старше ее более чем на двадцать лет и никогда не отличался особенной пылкостью. Возможно, была у него в юные годы большая любовь, которую ему пришлось задушить, - возможно, всякую юную любовь следует душить или же топить, как слепых котят; так или иначе, в сорок три года это был сдержанный, спокойный человечек в черных чулках и с лысой головой, и спустя несколько дней после похорон он навестил мисс Тислвуд и, пощупав ей пульс, задержал ее руку в своей и спросил, где она думает жить теперь, когда семейство Понтипул предъявило права на имущество ее покровительницы, и его заколачивают в ящики, и увязывают в корзины, и перекладывают сеном, и укрывают соломой, и замыкают на три замка в обитых зеленым сукном шкатулках для серебра, и увозят на глазах у бедной мисс Элен... Словом, спросил, где она теперь думает жить.

Глаза ее наполнились слезами, и она отвечала, что еще не знает. У нее есть немного денег. Леди Понтипул отказала ей тысячу фунтов; она поселится в каком-нибудь пансионе или в какой-нибудь школе, словом, она еще не знает.

Тогда Пенденнис, глядя в бледное ее лицо и все не выпуская ее холодной ручки, спросил, не согласится ли она переехать к нему в дом? Он старик в сравнении с такой... с такой юной и цветущей девицей как мисс Тислвуд (Пенденнис принадлежал к старой, торжественно-галантной школе джентльменов и аптекарей), но рода достаточно знатного и, как он смеет себе льстить, человек честных правил и доброго нрава. Дела его идут хорошо, день ото дня все лучше. Он один на свете, он нуждается в доброй и верной подруге и почел бы целью всей своей жизни составить ее счастье. Короче, он продекламировал ей небольшую речь, которую сочинил в то утро, лежа в постели, а репетировал и подправлял в карете, по дороге из дома.

Если он в юные годы познал любовь, то, может быть, и она некогда мечтала о лучшей доле, нежели стать женой пожилого низкорослого джентльмена, который имел привычку постукивать себя ногтем по зубам и притворно улыбаться, который был сугубо любезен с дворецким, когда бесшумно поднимался в гостиную, и отменно учтив с горничной девушкой, дожидавшейся у двери в спальню; которого старая ее покровительница вызывала к себе звонком, как слугу, и он являлся на зов с еще большей поспешностью. Может быть, выбор ее пал бы на человека совсем иного рода; но, с другой стороны, она знала, сколь Пенденнис достоин уважения, какой он осмотрительный и честный, каким хорошим был сыном для своей матери и как неустанно о ней заботился. И беседа их кончилась тем, что она, зардевшись румянцем, склонилась перед Пенденнисом в низком-пренизком реверансе и просила позволить ей... обдумать его любезное предложение.

Они поженились в Бате в мертвый сезон, когда в Лондоне сезон был в разгаре. И Пенденнис, который заранее, через посредство одного своего собрата, члена Королевской коллегии хирургов, снял квартиру на Холлес-стрит близ Кавендиш-сквер, привез туда свою жену в карете парой; свозил ее в театры, в парки и в Королевскую часовню; показал ей, как знатных девиц везут представлять монарху; словом - приобщил ее ко всем столичным удовольствиям. Он также завез визитные карточки к лорду Понтипулу, к высокочтимому графу Бейракрсу, и к сэру Пепину и леди Рибстоун, своим первым и самым милостивым покровителям. Бейракрс оставил карточки без внимания. Понтипул заехал с визитом, очень восхищался молодою миссис Пенденнис и сказал, что леди Понтипул будет к ней. Миледи так и сделала, но не лично, а через своего лакея Джона, привезшего ее карточку и приглашение на концерт, имевший состояться через месяц с лишком. К тому времени Пенденнис уже снова разъезжал по Бату в одноконной своей карете, снабжая больных микстурами и пилюлями; зато Рибстоуны позвали его с супругой к себе на прием, и мистер Пенденнис любил вспоминать об этом событии до самой своей смерти.

В глубине души мистер Пенденнис всегда лелеял честолюбивую мечту сделаться помещиком. Провинциальному лекарю, чьи заработки не так уж велики, нелегко скопить денег на покупку земли и дома; но наш приятель был от природы бережлив, а к тому же и судьба немало благоприятствовала ему в достижении заветной цели. Он весьма выгодно купил дом и небольшое поместье вблизи упомянутого выше городка Клеверинга. Богатство его еще приумножилось удачной покупкой акций одного медного рудника, которые он затем, с присущей ему осмотрительностью, успел продать, пока оный рудник еще приносил большие прибыли. И, наконец, он продал свое заведение в Бате мистеру Паркинсу за изрядную сумму наличными и при условии, что ему будет вдобавок ежегодно отчисляться доля прибыли в течение нескольких лет после того, как он навсегда распростится со ступкой и пестиком.

Сыну его, Артуру Пенденнису, было в ту пору восемь лет от роду, и не удивительно, что мальчик, оставив Бат и докторскую приемную в столь юном возрасте, совершенно не помнил о существовании таких мест и о том, что пальцы родителя его когда-то не отмывались добела после смешивания тошнотворных пилюль и приготовления отвратительных припарок. Старший Пенденнис никогда не говорил о своей лавке, даже не упоминал о ней; к своим домашним он приглашал лекаря из Клеверинга; от коротких черных панталон с чулками отказался вовсе; ездил на рынок и на судебные сессии и носил бутылочного цвета сюртук с медными пуговицами и серые гетры, точно всю жизнь был помещиком. Он любил постоять у ворот своего имения, глядя на проезжающие по большаку кареты и важно раскланиваясь с кучерами и форейторами, когда они почтительно прикладывали руку к шляпе. Не кто иной, как он основал в Клеверинге библиотеку-читальню и учредил Самарянское общество "Суп и Одеяло". Не кто иной, как он добился, чтобы почтовые кареты, ранее следовавшие через Кэклфилд, стали направлять в объезд этой деревни, через Клеверинг. В церкви он выказывал одинаковое рвение и как молящийся и как член приходского совета. На рынке каждый четверг обходил лари и загоны, смотрел образцы овса, пробовал на зуб пшеницу; щупал скотину, хлопал по грудке гусей и с понимающим видом взвешивал их на руке; и заключал сделки с фермерами в "Гербе Клеверингов" столь же успешно, как и старейшие завсегдатаи этой харчевни. Обращение "доктор" теперь вызывало в нем уже не гордость, а стыд, и желавшие ему угодить всегда величали его "помещиком".

Со временем все стены в обшитой дубом столовой докторова дома оказались увешаны портретами Пенденнисов, неведомо откуда взявшимися; он уверял, что все они - кисти Лели или Ван-Дейка, а когда расспрашивали его об оригиналах, отвечал неопределенно, что это всякие его предки. Малолетний его сын верил в них всей душой, и для него Роджер Пенденнис Азенкурский, Артур Пенденнис Крессийский, генерал Пенденнис Бленгеймский и Уденардский были герои столь же достоверные и живые, как... ну, скажем, как Робинзон Крузо, или Питер Вилкинс, или Семь поборников христианства, коих жизнеописания имелись в его библиотеке.

Состояние Пенденниса, приносившее не более восьмисот фунтов годовых, не позволяло ему даже при сугубой экономии и рачительности знаться с виднейшими семьями графства; но в порядочных и приятных знакомых второго сорта у него не было недостатка. Они не были розами, но, так сказать, жили неподалеку от роз, и от них исходил аромат великосветской жизни. По два раза в год они доставали парадное серебро и по очереди давали друг другу обеды в лунные вечера, съезжаясь на эти пиршества за десять - пятнадцать миль. А помимо соседей, Пенденнисы, сколько хотели, и даже более того, общались с жителями Клеверинга: миссис Лайбус постоянно рыскала по теплицам Элен и вмешивалась в раздачу бесплатных обедов и угля; капитан Гландерс (50-го гвардии драгунского полка, в отставке) вечно вертелся в саду и в конюшнях, пытаясь втянуть Пенденниса в свои ссоры с пастором, с почтмейстером, с его преподобием Ф. Уопшотом, учителем клеверингской классической школы, сверх меры наказавшим розгами его сына Энглси Гландерса, - короче, со всей деревней. И Пенденнис с женой не раз благодарили судьбу за то, что их дом в Фэроксе отстоит от Клеверинга почти на целую милю: иначе они бы никогда не знали покоя от любопытных глаз и болтливых языков тамошних обывателей и обывательниц.