История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века
Шрифт:
Сочинение писано в виде разговора между защитником народной власти и возражателем. Речь идет о самом обиходном вопросе того времени, о различии между царем и тираном. Для выяснения существенного характера того и другого Бюканан обращается прежде всего к происхождению царской власти. Он начинает с состояния природы, предшествующего образованию обществ. Было время, говорит он, когда люди жили в пещерах, без законов, без оседлости, сходясь и расходясь случайно. Но такой быт не мог удовлетворить человека, люди соединились в общества. Их связала не только частная польза, которая может вести и к распадению союза, а прежде всего вложенное в них самою природою стремление к соединению с себе подобными. Под именем природы надобно разуметь свет, влитый Богом в душу человека для распознания добра и зла. Прирожденные человеку нравственные понятия называются естественным законом, которого сущность заключается в том, чтобы любить себя и ближних, как самого себя. На этом законе зиждутся человеческие общества, и так как он дан человеку свыше, то учредителем общества является сам Бог. Но во всяком теле, состоящем из различных частей, возможны нарушения порядка (perturbationes). Поэтому необходим медик, устраняющий эти болезненные проявления и охраняющий здоровье тела. В гражданском союзе этот медик обыкновенно называется царем. Должность его заключается, следовательно, в попечении о здоровье тела и об устранении болезней. Здоровье гражданского тела состоит в соблюдении правды или в воздержании страстей, ибо все добродетели, образуя середину между двумя крайностями, заключаются в известном уравнении, которое
Если бы всегда можно было найти мудрого правителя, который бы не злоупотреблял данными ему правами, то цари сохранили бы власть в том виде, как она была им первоначально вверена, т. е. свободную и не связанную никакими правилами. Но злоупотребления власти показали необходимость законов, сдерживающих произвол правителей. Люди убедились из опыта, что свобода лучше охраняется, когда она ставится под защиту законов, нежели когда она отдается в руки царей. Человек может заблуждаться и грешить, поэтому необходимо связать его правилами, от которых он не мог бы уклоняться. Царь должен быть говорящим законом, как свидетельствуют древние писатели. Однако этим не устраняется и личное усмотрение правителя. Как медицинские правила не могут обнимать всех болезненных припадков, так и гражданский закон не в состоянии дать правил на все случаи. Будущее невозможно предвидеть, и суд всегда необходим. Кроме того, закон неумолим, а жизнь требует иногда снисхождения. Поэтому при всяких уставах есть всегда простор для мудрого усмотрения.
Кто же должен быть законодателем? Разумеется, не сам царь, который не станет себя связывать, а народ, который, передавая власть правителю, должен определить и размеры этой власти. Это должно делаться не насильственно, а по совещании с царем, общим постановлением. «Но, — замечает на это возражатель, — народ — многоглавый зверь, известно, каковы его дерзость и непостоянство». Поэтому, отвечает защитник народной власти, первоначальное суждение о законах должно быть предоставлено не целому народу, а выборным от разных чинов. Затем, предварительное их заключение представляется на утверждение народа. «Однако, — продолжает возражатель, — разве народ и выборные советники не увлекаются теми же страстями, как и царь? Чем их больше, тем хуже». Нет, отвечает тот, многие видят дело лучше, нежели один, даже мудрейший; ибо, хотя в массе каждый имеет только малую долю добродетели, однако в совокупности из этого образуется добродетель совершенная. Пороки же, будучи противоположны друг другу, взаимно уничтожаются в массе, и в результате выходит умеренность. Что же касается до толкования закона и до приложения его к отдельным случаям, то и это дело лучше вверить коллегии, нежели одному лицу, которое, пользуясь этим правом, может стать выше закона. Возражатель настаивает: «Но неужели же надобно непременно предполагать, что цари будут злоупотреблять своею властью?» На это, говорит тот, отвечает история, которая показывает, к чему привела необузданная власть римского первосвященника, когда ему предоставлено было право толковать по своему произволу закон Божий.
Таковы обязанности царя. Из этого ясно, что он должен быть образцом всех добродетелей. Главная его задача — представлять собою пример народу, ибо этим он действует гораздо сильнее, нежели всякими другими средствами. Это высшее его назначение.
Противоположен царю тиран. Вообще, тираном называется тот, кто силою захватывает власть, но Аристотель приводит еще и другие признаки. Царская власть сообразна с природою, тирания ей противна; царю граждане подчиняются добровольно, тирану — по принуждению; царство есть владычество свободного над свободными, тирания — власть господина над рабами. Есть однако и такие тираны, которые, похитив правление силою, имеют в виду благо народа. И они подобны разбойникам, но их можно терпеть, если нельзя их устранить, как иногда нужно терпеть и болезни. С теми же, которые правят для собственной пользы, граждане не связаны никакою связью; их следует считать врагами Бога и людей. Защитник народной власти описывает тирана, следуя большею частью изображение Аристотеля.
Возражатель соглашается со всем этим. Справедливо, говорит он, что кому принадлежит власть устанавливать царей, тот может и сдерживать их законами. Но что делать, когда установлены короли наследственные и полноправные? Не думаю, отвечает тот, чтобы когда-либо существовал народ довольно малодушный, чтобы дать правителям столь безграничную власть над собою, а если таковой и был, то он достоин оставаться под вечною тираниею, в наказание за свою глупость. Подобные примеры должны служить предостережением для других. В душе человека есть нечто высокое и благородное, вложенное в самую его природу, в силу чего он хочет повиноваться единственно тому, кто правит с пользою для общества (Habet humanus animus sublime quoddam et generosum naturae insitum, ut nemini parere velit, nisi utiliter imperanti). А у наследственного царя могут быть дети неспособные или безумные. Вообще, умеренное правление самое долговечное.
Бюканан доказывает исторически, что у шотландцев никогда не было неограниченного правления, и затем переходит к вопросу о средствах против тирании и о наказании тиранов.
Если правитель захватил власть силою, то против него всегда может быть употреблена сила. Если народ дал свое согласие по принуждению или вследствие обмана, то подобное согласие не может быть признано законным, и здесь необходимо восстановление нарушенного права. Но что делать, когда законный правитель нарушает закон и ведет себя как враг народа? Возражатель приводит тексты Св. Писания, предписывающие повиновение властям, ибо они установлены от Бога. Защитник народных прав старается истолковать эти тексты в свою пользу. Он утверждает, что Апостол говорит не о тиранах, а о законных и добрых царях, не о лицах носящих должность, а о существе должностей. Слова Апостола, говорит он, относятся ко всем властям вообще; неужели же все изъяты от законов и могут все делать безнаказанно? Молиться следует и за злых, но пороки их не должны оставаться без справедливой кары. Наконец, апостол Павел имел в виду тех, к кому он писал, т. е. рассеянных и угнетенных христиан; он советовал им, для сохранения мира, повиноваться существующим властям. Если бы в те времена был царь христианин, Апостол написал бы ему, что он ведет себя не так, как следует правителю, и запретил бы христианам иметь с ним общение. Из Св. Писания можно доказать, напротив, что тиранов дозволено убивать. Писание предписывает истреблять злодеев, и тираны не изъемлются из этого правила. Даже святители, злоупотребляющие своею властью, могут быть наказаны, а они имеют высшую, духовную должность. Если у евреев нет примера наказания царя народом, то это произошло единственно потому, что еврейские законы установлены самим Богом, который вследствие этого предоставил себе наказание виновных. Мы же утверждаем, продолжает защитник демократии, что народ, от которого цари получили свои права, выше царей и что народное собрание имеет над царем ту же власть, какую царь имеет над отдельными гражданами. Все народы, у которых установлены цари, полагают, что права, данные народом, могут быть и отняты им. Примерами могут служить в Риме децемвиры, в Новое время Хильдерик, король Франции, Христиерн, король Датский. Что может быть дурного в законе, который требует наказания виновных в его нарушении? Если хотят отрицать это право, то надобно осуждать все законы, ибо все этого требуют. Воля, данная страстям правителя, во всяком случае не может быть полезна народу. Поэтому нельзя хулить народ, имеющий верховную законодательную власть, если он хочет, чтобы добрый царь господствовал над гражданами, а над дурным царем — закон. Своеволие не служит и к пользе самого царя, ибо кто снимает оковы с безумного, тот
действует во вред ему. В человеке, преданном страстям, властвуют два диких зверя: гнев и похоть; закон же заставляет их покоряться разуму. Единственный вопрос заключается здесь в том: кто будет судить правителя, злоупотребляющего своею властью? У кого достанет на это силы? Для решения этого вопроса следует разобрать, кто выше из трех: царь, закон или народ? Царь получает власть от закона, ибо закон делает его царем; народ же стоит выше закона, ибо он издает и отменяет закон. Это можно доказать и другим путем: то что существует для другого, ниже того, для чего оно существует; но царь установлен для пользы народа; следовательно, народ выше царя. Поэтому царь может быть судим и наказан народом. Для царей не может считаться бесчестием даже предание их обыкновенным судам; ибо здесь судят не лица, а сам закон; повиновение же закону составляет высшее достоинство доброго правителя. Против царей допускается иск в гражданских делах, так не безрассудно ли освобождать их от суда в делах важнейших, в преступлениях? Наконец, надобно сказать, что между царем и народом существует взаимный договор, утвержденный присягою. Кто нарушает это обязательство, тот лишается приобретенных им прав. Поэтому тиран, нарушающий законы, становится врагом народа, а с врагом, который наносит обиду, ведется справедливая война. В этом случае не только целый народ, но и отдельные лица имеют право убить тирана. Древние всегда считали это дозволенным; теперь же многие, восхваляя древних, порицают тех, которые в настоящее время следуют тому же примеру. Лучшим доказательством служит здесь совесть самих тиранов, которые вечно видят висящий над собою меч.«Однако, — замечает возражатель, — если всякому частному человеку дозволено убить тирана, то не открывается ли этим путь всем злодеяниям? Всякий под этим предлогом может убить и доброго царя. Отсюда могут произойти всеобщие потрясения и смуты». Я не распространяю этого правила на тех тиранов, которые освящены свободным голосом народа, отвечает демократ, даже и не на тех, которые, захватив власть насильно, правят для общей пользы. Притом я говорю только о праве, а не о способе его прилагать. Здесь следует соображаться с временем, местом и обстоятельствами. Медик указывает лекарство, но не его вина, если оно дается не вовремя.
Наконец, возражатель желает знать, осуждает ли церковь тиранов? В ответ указывается на слова апостола Павла, который запрещает иметь сношения с явными преступниками и злодеями. Но подразумеваются ли под этим и цари? — вопрошает тот. — Отцы церкви так это понимали, отвечает демократ. Амвросий изгнал Феодосия из храма. Церковь и за легчайшие грехи отлучает живых от общения верующих и предает мертвых злым духам. Следовательно, не может быть сомнения, что она тиранов считает достойными смерти.
Таким образом, Бюканан доводит начало народовластия до самых крайних его последствий, до учения о тираноубийстве. В этом кальвинисты сходились с демократическими проповедниками католицизма, которые в XVI веке, отправляясь от иных начал, дошли со своей стороны до тех же выводов.
В. Иезуиты
Протестантизм не мог водвориться в значительной части западной Европы без сильного противодействия со стороны Католической церкви. Религиозное здание, которое стояло целые века, власть, которая была воспитательницею человечества, не могли без боя отступить перед новым и не совсем последовательным учением. Бороться с протестантами было тем возможнее, что с появлением новой религиозной формы старый порядок не утратил своего значения. Исторические начала составляют один из необходимых элементов человеческого развития, они должны были занять место наряду со свободою. С XIV века католицизм очевидно склонялся к упадку, успехи Реформации снова пробудили всю его энергию. Накопленный веками запас умственных и нравственных сил был вызван для защиты церкви, которой угрожала опасность со стороны нововводителей. Наступила реакция, энергическая, последовательная, и католицизм возродился, хотя не с прежним могуществом и не с прежним значением, однако сохраняя еще высокое положение в европейском мире.
Главным деятелем в этом реакционном движении был вновь учрежденный орден иезуитов. Он принес на помощь католицизму, с одной стороны, самую строгую внутреннюю дисциплину и организацию, основанную на безусловном подчинении властям, начала, выработанные всею предыдущею историею Западной церкви, с другой стороны, столь же изумительную изворотливость ума, которая давала ему возможность приноравливаться к духу Нового времени и пользоваться всеми средствами для достижения своих целей. Иезуиты хорошо поняли, что на прежней почве оставаться невозможно, что уступки необходимы, но они старались делать их, удержавши как можно более из прежней системы. Они в теории стояли за принципы, но на практике уклонялись от них всякий раз, как того требовали обстоятельства. Это была сделка старого с новым, но не честная и откровенная сделка во имя начал, как протестантизм, а сделка с заднею мыслью, вызванная необходимостью. Упроченная веками церковь не могла отступиться от основных своих положений, можно было делать уступки только фактически. Отсюда ясно, что в иезуитах невозможно видеть представителей истинного духа Римской церкви. Иезуитизм не был последовательным развитием начал католицизма, это было искусственное его произведение, в борьбе с ускользавшим от него духом Нового времени. Вместо грозного величия и непреклонной воли Григория VII и Иннокентия III являются уловки, увертки, тайные интриги, потачка дурным страстям, искажение нравственности. Заслуга иезуитов состоит в восстановлении дисциплины в упавшем католическом духовенстве, но в деятельности своей они слишком часто приносили в жертву нравственные начала практическим целям. Они представляют сочетание нового макиавеллизма со средневековою теократиею.
Деятельность иезуитов не ограничивалась, впрочем, одною практическою областью. Чтоб успешно бороться с протестантизмом, надобно было облечь в новую форму учение средневековой церкви. Из их школы возникла громадная литература, и полемическая и догматическая. Главным центром этого движения была Испания, родина иезуитского ордена, откуда исходила преимущественно католическая реакция в XVI веке. В богословском отношении характеристическою чертою иезуитского учения было восстановление пелагианских начал. Это был главный вопрос того времени. Борьба между августинизмом и пелагианством, между началами закона и свободы, которую мы видели у лютеран и у кальвинистов, возгорелась и в среде иезуитов. Но между тем как протестанты старались воскресить в самой резкой его форме учение Августина, иезуиты, напротив, настаивали преимущественно на свободе человека и на личном его участии в деле спасения. Это опять объясняется тем, что признание естественной свободы в человеке давало возможность отрицать свободу духовную и сильнее подчинить верующего церкви. Естественная свобода ведет к греху, а грехи отпускаются церковью. С другой стороны, спасаясь отчасти собственными заслугами, человек на этом пути нуждается в постоянном руководителе, а таковым является иезуит, глубоко изучивший все извороты совести. Главным представителем пелагианских начал в XVI веке был испанский иезуит Молина. Он направил свою полемику против самой сущности теории Августина, развитой Фомою Аквинским. Философское основание этой теории заключалось в том, что движущие причины мироздания располагаются в иерархическом порядке, так что первоначальная причина движет второстепенные, которые в свою очередь передают движение низшим. Молина утверждал, напротив, что Бог и свободная воля человека относятся друг к другу, не как первоначальная причина и второстепенная, а как две частные причины, производящие общее действие. Очевидно, что это было отступление от системы Фомы Аквинского, согласное с учением Дунса Скота. Книга Молины возбудила самые горячие споры. Против нее восстали и некоторые иезуиты, но более всего доминиканцы, которые держались чистого учения Фомы Аквинского. Они требовали, чтобы это сочинение было объявлено еретическим, и папа бы весьма к тому склонен, ибо свобода, которую отстаивал Молина, была орудием обоюдоострым. Иезуиты успели, однако, предотвратить этот удар. Они были слишком необходимы папскому престолу, который принужден был щадить господствующие у них воззрения, тем более что они умели искусно обращать свое оружие в пользу Католической церкви.