История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века

Боден начинает с определения: государство есть правое управление несколькими семействами и тем, что у них общее, притом с верховною властью (Republique est un droit gonvernement de plu-sieurs mesnages et de ce qui leur est commun, avec puissance souve-raine). Это определение разбирается по всем частям.

Первое, что в нем представляется, это то, что государство есть правое управление, т. е. что оно действует сообразно со справедливостью и с естественным законом. Этим оно отличается от шайки разбойников. Мы видели, что древние мыслители определяли государство главным образом его целью — совершенною жизнью. Боден критикует это определение. Он замечает, что в нем недостает главных составных частей политического тела: семейств, того, что им обще, и, наконец, верховной власти. В собственное свое определение он вовсе даже и не ввел государственной цели. Однако он касается ее, говоря о государстве как о правом управлении; но она имеет для него совершенно второстепенное значение. Цель государства, как и отдельного лица, говорит он, состоит в блаженной жизни, которая заключается главным образом в теоретической деятельности и в развитии соответствующих ей добродетелей. Но так как невозможно достигнуть этого без материальных условий, то государство должно прежде всего заботиться о защите против внешних врагов, о внутреннем мире и об охранении правосудия, не считая, впрочем, всего этого конечною целью своей деятельности, а рассматривая эти требования, как предварительные условия счастливой жизни. Боден очевидно заимствовал эти начала у Аристотеля, но они не клеятся с остальными его воззрениями, а потому остаются у него без дальнейших последствий.

Затем Боден переходит к другой части своего определения, к семейству. Семейство, говорит он, есть правое управление несколькими лицами и тем, что им принадлежит, под властью отца семейства. Оно составляет основание государства, которое через него продолжает свое существование. От семейного быта зависит благосостояние политического тела, которое процветает, когда части, его составляющие, управляются как следует. Хорошо устроенное семейство — настоящий образец государства, домашняя власть уподобляется политической. Однако между тою и другою есть существенная разница: одна управляет частным достоянием, другая общим, ибо там нет государства, где нет ничего общего. Но это общение не должно поглощать в себе семейного быта и частной собственности. Боден восстает против коммунизма, который проповедовали Платон и Томас Мор. Там, где все смешано, говорит он, где частное не отличается от общественного, там нет ни семейства, ни государства. Такой быт противоречит естественному закону, который запрещает брать чужое; он разрушает семейное начало и уничтожает разнообразие, которое одно делает гармонию приятною. Еще хуже общение жен, оно разрушает кровные связи и любовь между мужем и женою, между родителями и детьми. Проповедники коммунизма воображают, что люди более заботятся о том, что принадлежит всем, а на деле всегда бывает наоборот: каждый старается из общего достояния приобрести что-нибудь для себя. Свойство любви таково, что чем она становится общее, тем более она слабеет. Мы узнаем в этих возражениях следы изучения Аристотеля.

Говоря о семействе, Боден настаивает главным образом на необходимости семейной власти. Всякий союз, говорит он, управляется властью, которой соответствует повиновение. Даже в состоянии естественной свободы разум в человеке должен подчинять себе чувственные влечения, это первый закон природы. В обществе же естественная свобода необходимо подчиняется чужой воле. Вследствие этого, как скоро образуется семейство, так в нем устанавливается власть, которая имеет три формы: власть супружеская, родительская и господская. Первая составляет основание всякого человеческого общества, ею держатся все государства. Однако она не должна простираться до того, чтобы жена низводилась на степень рабыни, но муж властен над всеми действиями жены и может пользоваться всем ее имуществом. Жена не вправе вести тяжбу без разрешения мужа ни в качестве истца, ни в качестве ответчика. Впрочем, по мнению Бодена, жена подвластна мужу, только если последний сам не состоит членом семейства и не подчинен отцу или господину, в противном случае он теряет свои права и над женою, и над детьми. Причина та, что семейная власть должна быть едина, иначе в семье будут происходить беспрерывные раздоры.

Еще большие права Боден дает отцу над детьми. Это единственная власть, созданная самою природою по образцу всемогущего Бога, отца всех вещей. Отеческая власть — главный столб государства, ибо от нее зависит воспитание детей. Там, где она слабеет, государство падает, как показывает пример Римской империи. Боден требует даже, чтобы отцу было предоставлено право жизни и смерти над своим потомством. Закон, говорит он, не может вмешиваться в отношения родителей и детей; отцы всегда будут скрывать проступки детей, если им самим не предоставлено право наказания. На это возразят, что родители могут злоупотреблять столь обширною властью, отец может быть даже безумный. Но в таком случае у него, как у всякого безумного, следует отнять право распоряжаться другими; если же он в здравом уме, то любовь к детям всегда заставит его во всем искать их пользы. Наконец, если бы и случились злоупотребление, то законодатель не должен за этим останавливаться, ибо нет хорошего закона, который бы не имел своих невыгодных сторон.

Здесь Боден является безусловным и преувеличенным защитником начала власти. Более либерально его мнение о рабстве. Он один из первых восстал против теорий, господствовавших в древности и в средние века. Защитники рабства, говорит он, как, например, Аристотель, утверждают, что оно согласно с законами природы, ибо одни люди рождены для владычества, другие для повиновения. Если бы оно было противно природе, то оно не могло бы так долго держаться, между тем почти ни одно государство без него не обходится. В течение многих веков народы с ним растут и процветают. Мудрые и добродетельные люди его одобряли. Самый обыкновенный способ происхождения рабства — война; а что может быть сообразнее с человеколюбием, как пощадить жизнь побежденного, и взамен того сделать его рабом? Это особенно справедливо относительно тех, которые ведут войну неправедную и нападают на чужое достояние: они достойны смерти, а потому обращение их в рабство может быть только знаком милосердия. Однако Боден не убеждается этими доказательствами. «Я признаю рабство сообразным с законами природы, — говорит он, — когда сильный, богатый и невежда будет повиноваться мудрому, хотя слабому и бедному; но подчинить мудрых глупым, знающих людей невеждам и добрых злым, кто не скажет, что это противно природе?» Считать же признаком милосердия, когда кто щадит жизнь побежденных, — то же, что превозносить милосердие воров и разбойников, которые хвастаются тем, что даровали жизнь ограбленным им людям. Если пленный неприятель достоин смерти, то справедливость требует, чтобы он был казнен, а не обращен в раба. Что касается до продолжительного существования рабства, то этим доводом можно доказать и справедливость человеческих жертвоприношений. Человеку предоставлен выбор между добром и злом, а по своей природе он часто выбирает зло. Государству же рабство не только не приносит пользы, а, напротив, как свидетельствует история, оно было постоянным источником смут, восстаний и убийств. Если к этому прибавить те страшные жестокости, которые господа позволяют себе относительно рабов, то не останется сомнения, что рабство должно быть уничтожено. Боден советует только не делать этого вдруг, чтобы рабы не стали злоупотреблять свободою, к которой они не привыкли, и чтобы они не были пущены по миру без всяких средств пропитания.

Таковы формы семейной власти. Но глава семейства, вступая в государство, подчиняется чужой воле: из господина он становится подданным. Это превращение, говорит Боден, совершается обыкновенно насильственным путем, посредством покорения одних другими. Пока не было еще государств, отцы семейств жили на свободе; но когда между людьми возгорались войны, тогда сильнейшие, победив слабейших, сделались их господами. Так основались государства. И разум, и история показывают, что они произошли от насилия, а не от добровольного соглашения людей. Однако политическое подчинение не уничтожает свободы человека: член государства, гражданин, есть свободный подданный, подчиненный чужой верховной власти. Существенный его признак есть подчинение, но свобода его ограничивается, а не исчезает совершенно. Этим член государства отличается от раба, который подданный, но не гражданин. С другой стороны, нельзя считать признаком гражданина участие в суде и совете, как думал Аристотель. Определение последнего не имеет общего характера; оно, по сознанию самого философа, обнимает собою только граждан демократических государств. Оно ведет к различию граждан совершенных и несовершенных. Принявши его, надобно признать, что благородный более гражданин, нежели простолюдин, между тем как общее определение должно одинаково относиться ко всем. Существенным признаком гражданина надобно, следовательно, считать подчинение верховной власти. Отправляясь от этого начала, Боден отрицает возможность быть гражданином двух государств и не допускает права свободного перехода из одного подданства в другое. По его мнению, переход может совершаться не иначе, как с согласия верховной власти.

В определении государства за семействами следует то, что у них общее, т. е. главным образом общественное имущество. Но Боден отлагает рассмотрение этого предмета до одной из следующих глав, где он говорит о финансах. После определения гражданина, подражая отчасти системе Аристотеля, он приступает прямо к тому, что он считает существеннейшим элементом государства, к верховной власти. Он определяет ее так: верховная власть (la souverainete) есть постоянная и абсолютная власть государства. Это определение, говорит Боден, следует разобрать подробно, ибо это самый важный предмет в политическом союзе, а между тем никто не установил точного о нем понятия. Верховная власть, прежде всего, должна быть постоянная; власть, переданная на время, не есть верховная, точно так же как власть, данная уполномоченному. Верховною может считаться только власть, которая перенесена на лицо всецело, на неопределенный срок; тогда только она принадлежит уже не тому, кто ее передал, а тому, кто ее получил. Затем верховная власть должна быть абсолютною или неограниченною, поэтому не может считаться верховною та власть, которая передается под известными условиями. Существо абсолютной власти состоит в том, что облеченное ею лицо может по своей воле издавать и изменять законы. Боден определяет закон как повеление высшего, пользующегося своею властью. Князь, как и все другие люди, подчиняется закону Божьему и естественному, от которых никто не вправе отступать; но он стоит выше всякого человеческого закона. Он не связан ни постановлениями предшественников, ни своими собственными, и если бы он даже обещал вечно соблюдать изданные им уставы, то подобное обещание не имеет силы, ибо верховная власть не может обязать себя таким образом: она всегда должна сохранять право изменять закон сообразно с общественными потребностями. Точно так же князь не может быть связан обещанием хранить законы государства; ибо если закон исходит не от него, а от народа, то верховная власть принадлежит последнему. С этой точки зрения княжеская власть не может быть ограничена и согласием чинов: чины могут давать только советы, решение же должно принадлежать князю, иначе опять у него нет верховной власти. Боден делает одно лишь изъятие из этого правила: князь, по его мнению, не может облагать подданных податями без их согласия, ибо никто не имеет права брать чужое достояние без воли владельца. Но и это исключение оказывается мнимым: в случае нужды князь для пользы государства может всегда налагать подати на граждан, Боден выставляет далее это право в числе других необходимых принадлежностей верховной власти. В сущности, сделанное им ограничение совершенно несостоятельно, ибо верховная власть, какова бы она ни была, всегда имеет право облагать подданных податями по собственному усмотрению; иначе следовало бы спрашивать согласие каждого платящего. Если же для взимания налогов требуется согласие народного представительства, то последнее само является участником верховной власти. Боден впал здесь в противоречие с собою, вследствие того, что он, как увидим далее, вовсе не признавал смешанных образов правления и возможности разделения верховной власти между различными органами. Сделанная им оговорка была внушена понятиями того времени, наследованными от средневекового феодализма.

В праве издавать и изменять законы без согласия кого бы то ни было заключаются, по мнению Бодена, все другие истинные признаки или принадлежности верховной власти. Сюда относятся: право войны и мира, назначение высших сановников и утверждение выборных, верховный суд, право помилования, право чеканить монету, право устанавливать меры и весы, право налагать подати и другие. Эти права, говорит Боден, вытекая из самого существа верховной власти, неотчуждаемы, неизменны и не подлежат давности. Все это он объясняет многочисленными историческими примерами. Затем он переходит к устройству верховной власти.

Боден различает три образа правления: монархию, аристократию и демократию. Относительно извращенных форм, которые принимал Аристотель, а за ним и другие, он справедливо замечает, что они означают только различные качества одних и тех же властей, между тем как разделение должно быть основано на самом существе или на устройстве власти. С гораздо меньшим основанием он отвергает и смешанную форму, утверждая, что она совершенно даже немыслима, ибо верховная власть по существу своему едина и нераздельна. Кому в смешанном правлении принадлежит право издавать законы, говорит Боден, тот и есть настоящий носитель верховной власти; поэтому правление, смешанное из монархического, аристократического и народного, есть в сущности народное. Боден увлекся здесь началом единства власти, которая представлялась ему главным элементом государства. Очевидно, что если для издания закона требуется согласие нескольких органов, то верховная власть принадлежит им всем в совокупности.

Отвергая формы смешанные и извращенные, как отдельные образы правления, Боден признает их, однако, основанием для подразделений. Он отличает верховную власть от управления, которое есть правило ее деятельности. В последнее могут входить различные элементы и начала. Таким образом, монархия, не переставая быть монархиею, может управляться аристократически, если государственные должности предоставляются знатным людям, и демократически, если почести и награды распределяются между всеми. С этой точки зрения Боден различает монархию законную, или царскую, господскую и тираническую. Первая та, где народ повинуется законам монарха, а монарх — законам природы, оставляя подданным личную свободу и собственность. В остальных двух видах, напротив, монарх является неограниченным властителем личности и собственности подданных. В господской монархии эта власть приобретается справедливою войною, в тиранической — насилием и нарушением естественных законов. Господская монархия возникла при первом образовании государств, таковы были монархии восточные. В Европе же едва остались ее некоторые следы, здесь она превратилась в монархию законную. Если у европейских народов является иногда насильственное правление, то это не господство, а тирания. Подобно другим современникам Боден противополагает законного монарха тирану; однако, говорит он, надобно делать это различие весьма осторожно, ибо часто князья принуждены совершать такие дела, которые с виду кажутся тираническими. В особенности не следует строгость смешивать с тираниею: строгий или даже жестокий монарх часто лучше доброго и мягкого, ибо строгость бывает нужна для восстановления спокойствия в государстве и особенно для обуздания сильных людей; доброта же ведет к тому, что злые оставляются без наказания, а придворные выпрашиваю себе всякие блага, что окончательно ложится тяжелым бременем на народ. Отсюда пословица: из злого человека делается добрый царь.

Подобно другим современным публицистам Боден задает себе также вопрос: позволительно ли убивать тирана? Относительно того, кто похищает власть насильно, не может быть сомнения; ибо подданный, посягающий на верховную власть, есть преступник, а потому он может и должен быть наказан. Если нельзя сделать это судом, то остается прибегнуть к оружию. Даже последующее утверждение власти приговором народа не избавляет тирана от мести, ибо подобные подачи голосов не что иное, как комедии, которые разыгрываются под влиянием страха. Все затруднение заключается в вопросе: позволительно ли убивать законного князя, злоупотребляющего своею властью? Это Боден решительно отвергает: если князю действительно принадлежит верховная власть, говорит он, то не только отдельные граждане, но и все в совокупности не имеют над ним права суда; а если над ним нет суда, то еще менее позволительно прибегать к самоуправству. Если преступно употреблять насилие против отца, то еще менее дозволено подданному поднимать руку на правителя государства, который священнее и неприкосновеннее самого отца. Подданный не обязан повиноваться князю в том, что противоречит закону Божьему, или естественному, но он должен бежать, скрываться и терпеть смерть, скорее нежели посягать на его жизнь или честь. Если бы подобное самоуправство было дозволено, то жизнь всякого князя была бы в опасности, нет ни одного, который бы не мог быть сочтен за тирана. Боден считает даже неуместным опровергать тех, которые осмеливаются писать, что подданные имеют право восставать на князя и налагать на него руки. Против них следует употреблять только меч закона.