История рода Олексиных (сборник)

Старшов ничего не помнил. Как только он увидел падающего друга, так тут же, не размышляя, бросился вперед. Он слышал, как сзади орет «Даешь!..» атакующий полк, знал, что его поддерживают, но видел только убегавшего парламентера. Он расстрелял по нему весь барабан, сунул револьвер за ремень и достал тяжелый маузер.

Эта атака была непростительным безумием. И спасло их не запоздание вражеских пулеметчиков, не стремительный порыв полка. Спасли неожиданный рев сотен глоток, топот конских копыт, лязг сабель, растерянная пальба белых в собственном тылу. Кавбригада армейской группы точно уловила момент конной атаки.

Леонид так и не попал в убегавшего парламентера: из нагана было далековато, а к маузеру он еще не привык, и странно напомнивший ему кого-то офицер скрылся в узких улочках местечка. А Старшов на окраине нарвался на солдат, кое-как отстрелялся последними патронами, но получил такой удар прикладом в плечо, что отлетел к изгороди и — как провалился. Его наверняка добили бы, но уже набегали свои, бой смещался к центру, навстречу крикам, конскому топоту и сабельному звону.

Очнулся он быстро: еще слышна была стрельба, крики, топот. Болело левое плечо, шея; он пошевелил рукой, понял, что кости, кажется, целы, и сел. Кружилась голова, подташнивало, хотелось пить, и пот градом стекал по всему телу. И никак не удавалось восстановить дыхание.

— Живой, Старшов? — Леонид поднял голову: перед ним стоял Утков, с красного лица капал пот. — Кончил я того гада. Лекарев ему фамилия.

И бросил к ногам Старшова офицерскую книжку бывшего сокурсника по училищу и шафера на его свадьбе.

5

Утков отвез Старшова в лазарет. Там как раз перед ним извлекли пулю из плеча Незваного, состояние доктор признал удовлетворительным, но настоял на отправке во фронтовой госпиталь. А повидаться им не пришлось, потому что Викентий Ильич был в забытьи после мучительной операции и стакана водки, который давали вместо наркоза. Да и Леонида тошнило и покачивало, и доктор уложил его, оглушив все тем же средством. Никаких иных лекарств, кроме водки и йода, в полковых лазаретах давно уже не было.

Трое суток Старшов отлеживался. За это время полк занял позиции в трех верстах за местечком, куда долго втягивались измотанные боями и маршами части армейской группы. О новостях рассказывали Тимохин, Утков и командир первого батальона, исполняющий обязанности отправленного в тыл Незваного.

— Мы с Утковым на тебя рассчитываем, — сказал комиссар. — Поправляйся, полк командира ждет. Но сперва отлежись.

— А Незваный разве не вернется?

— Отвоевался Викентий Ильич, пуля связки порвала. Доктор говорит, что по всем правилам его с командных должностей спишут.

Головокружение и боль в плече прошли на второй день, но Старшов не торопился покинуть лазарет: в полку отлично справлялись и без него. С горечью думал о Незваном, отсыпался, но это продолжалось недолго.

— Мне приказано выписать вас завтра после дневного сна.

— Кем приказано? Комиссаром?

— Нет, Леонид Алексеевич, вышестоящим.

— Каким еще вышестоящим?

— Все, Леонид Алексеевич, все. Если днем не поспите, приказано не выписывать.

Доктор был молод, еще не растратился в повседневности и вечной нехватке самого насущного, еще верил в себя и очень старался. Зная это, Леонид после обеда покорно лег в постель, но уснуть не мог. Думал о Варе, о детях и — совсем немного — о полке, который, по всей вероятности, ему предстояло принять. А когда вошел доктор, по-мальчишески прикрыл глаза и прикинулся спящим.

— Коляска ждет.

Грязное обмундирование было выстирано и выглажено. Старшов затянулся во все ремни с маузером на боку, подумав, сунул наган Незваного за пояс и вышел на крыльцо. От коляски, что стояла напротив, тотчас же отделился молодой порученец и доложил, что командующий группой просит к нему. Леонид молча сел в коляску, ехали недолго и остановились у маленького, городского типа домика в саду. Порученец проводил, распахнул дверь.

— Прошу.

Старшов никогда не видел командующего группой, но знал, что по официальной должности он — начдив, присоединивший к своей дивизии остатки разгромленных и растерянных бригад, полков и отрядов. Когда вошел в комнату, навстречу встал его возраста человек отменной офицерской выправки в старательно отутюженной форме и ярко начищенных сапогах.

— Товарищ начдив, исполняющий обязанности командира полка…

— Да будет вам, — улыбнулся начдив, протягивая руку. — Рад познакомиться. Алексей.

— Леонид, — несколько ошарашено представился Старшов.

— Оружия на вас, как на абреке. Даже маузер.

— Подарок. — От смущения, что ли, Старшов достал маузер и протянул начдиву.

— Грешен, люблю оружие, — Алексей выщелкнул обойму, передернул затвор. — Хорошо бьет?

— На бегу не попал. А очень хотел попасть.

— На бегу, — усмехнулся Алексей. — Не обижайтесь, Леонид, но как офицер офицеру скажу, что подняли вы полк в атаку импульсивно и безрассудно.

— Парламентер стрелял в моего друга. Тут не до рассудительности.

— И это говорит боевой офицер. Да опоздай Григорий Иванович с атакой, вас бы расколошматили в пух и прах. Мы все время забываем, что воюем с такими же, как мы, русскими офицерами. С тем же опытом и той же отвагой. И каждый воюет за свою Россию, вот ведь в чем главный парадокс гражданской войны.

Неожиданно из второй комнаты вышла Лера.

— Не помешаю? Здравствуйте, Леонид Алексеевич.

— Моя жена, — Алексей улыбнулся с долей гордости. — Впрочем, вы знакомы.

— И заочно уже давно, — сказала Лера. — У меня цепкая память на лица, и ощущение, что вас я где-то видела, появилось у меня при первом свидании. Потом вспомнила: на фотографии в семейном альбоме. Вы картинно опирались на утес из папье-маше. А показывала мне альбом Таня Олексина.

— Как? Где она могла вам показывать?

— В Смоленске. Отмечали печальную дату: сорок лет со дня кончины нашей бабушки, и дядя Коля…

— Какой дядя?

— Николай Иванович Олексин, — терпеливо объяснила Лера. — Мой дядя, а Таня и ваша Варенька — мои кузины. Я — Лера Вологодова. Вы были тогда на фронте, почему и не видели меня.

— Вот мы тебя и вычислили, дорогой родственник, — улыбнулся Алексей. — Ну, хозяюшка, проси к столу.

— Прошу, — сказала Лера. — Григорий Иванович приедет позже, а мы пока посидим в семейном кругу. Ведь сегодня — день рождения Алексея.

— День рождения? — Старшов малость ошалел от всех новостей разом, но тут сообразил сразу и протянул начдиву маузер. — Держи, Алексей. Больше фронтовику подарить нечего.

— Завидую, — сказала Лера. — Пострелять дашь?

— Если заслужишь — дам.

— Опять — особое поручение, которое можно доверить только жене.

Посидеть «по-семейному» для Леры, как и для всех женщин, означало поговорить. Отрезанная от центральных губерний сначала неразберихой, а затем — длительным окружением, она очень беспокоилась о родных, и неожиданная встреча с мужем двоюродной сестры давала слабую надежду на какие-то, пусть самые незначительные известия. Однако Старшов ничего не знал не только о Вологодовых в Москве, но и о своих в Княжом. Он начал рассказывать о собственных тревогах и мытарствах, но нетерпеливая Лера перебила: