История Роланда
Шрифт:
– Молодой человек! Вы будете меня учить? Сколько вы хотите за вашего Веласкеса?
Я поднял ладони и поднял брови, стараясь придать жесту наибольшую неопределённость. Он коротко застонал и побежал в подсобку. Бывают же такие энергичные седые господа! Я заглянул за ним: он присел у сейфа и пикал кодовым замком. Обернулся: «Сумка есть?» Сумки у меня не было, и он схватил свой портфель, изысканно-крокодиловый, коричнево-коньячный, вытряхнул из него бумаги и стал набивать пачками банкнот. Доллары, дойчмарки, фунты стерлингов, японские иены, какие-то непонятные облигации, доверху, с горкой. Я принял портфель, слегка отстраняя руку и изображая на лице брезгливость пополам с высокомерием, и бросил:
– И чайник.
– Какой чайник?
– Медный.
Он охнул, на секунду зажмурился, как бы прощаясь с чайником, а потом метнулся, сунул его в пакет с наклонными надписями «спасибо» и подтолкнул меня к двери. Не торопясь, я вышел и двинулся дальше, в одном магазинчике приценился
83. Истории безоблачного детства. Об уроках пения
Наш школьный учитель пения, сеньор Рунас, бывший аббат, урождённый пуэрториканец, был человеком безобидным, но с явственным приветом, и мы долго не могли к нему привыкнуть. Например, у него на столе стоял портрет Моны Лизы в пластиковой рамочке с сердечком, будто она была его подружкой. И он круглый год носил полосатую вязаную шапочку, даже в жару. Петь он не пел, только сипел на губной гармонике, и почему директор вообще его принял – это загадка. Сеньор Рунас часто пропускал уроки только ради того, чтобы послушать музыку в своё собственное удовольствие, можно подумать, другого времени ему не хватало. Сначала нам это нравилось, а потом стало бесить, и мы всё выведали. В его кабинете на подоконнике стоял плоский чёрный проигрыватель, а из стола выдвигался большой ящик, в котором он хранил свои любимые сто дисков, ровно сто. Он регулярно выписывал по каталогам новые диски – он сам нам об этом рассказал – и обновлял коллекцию, предавая прошлых фаворитов презрению и поруганию. И если по пути в школу мы находили в помойной яме Кита Джаррета или «Пылающие губы», исписанные глумливыми фломастерными ремарками, то было очевидно, что он сменил их на каких-нибудь Маркуса Поппа или «Смерть в июне». Поразительная безвкусица! Однажды мы не выдержали и на большой перемене залили ему ящик с дисками расплавленным пластилином. Мы ожидали испанского неистовства, но он только посмеялся: туда им и дорога, детки! И если бы только это. Бывало, смотрит в классное окно и вздыхает: после такой красоты, детки, и умереть не жалко! Мы выглядываем, но ничего такого не видим – берёзки, птички. А подоконник вам тоже красивый? – спрашиваем. И он торжественно подтверждает, и начинает описывать достоинства подоконника: и гладкий, и широкий, и толстый. И так со всем. Однажды мы принесли ему птичий помёт в полиэтиленовом пакетике и протянули. Но и здесь он остался доволен – принялся нахваливать человеческое обоняние, насколько оно, дескать, сильное и нежное, какие тонкие оттенки способно различать. Колик предлагал запереть его в чулане на пару дней – как он тогда запоёт? Но мы подумали и решили, что лучше не трогать. Кем стал бы сеньор Рунас без своих розовых очков – неизвестно. А вдруг ввёл бы розги? И мы совсем оставили его в покое, а на уроках пения играли в дурачка или жгли костёр за школьной оранжереей.
84. Истории безоблачного детства. О становлении
Когда мы с братиками были маленькими, каждый родитель, каждый знакомый и каждый просто прохожий олух норовил осведомиться: кем вы хотите стать, детки, когда вырастете? Как будто это имеет хоть какое-то значение! Кем, кем, кем? И постепенно мысль о становлении вбилась в наши лбы, и мы понемногу начали хотеть кем-нибудь стать. Только Колик не поддавался на давление. Сначала он попросту игнорировал вопросы, отмалчивался, а потом, когда взрослые раз за разом одобряли нас, а на него смотрели снисходительно, как на маленького, разозлился. Он принялся дразнить и высмеивать нас, и особенно почему-то нападал на Валика, который захотел стать художником.
– Представь, Валюня, в мире сейчас миллион художников! И весь этот миллион сидит у мольбертов и возит по ним кисточками! И ты, как дурак, будешь сидеть и возить? Левой-правой, левой-правой! Я – один из миллиона, это звучит гордо! Ха-ха-ха!
Но Валик спокойно и логично отвечал:
– Ну хорошо, Колюня, а ты что будешь делать?
– Я ничего не буду делать!
– В таком случае ты будешь одним из ста миллионов бездельников! Ха-ха-ха! Валяюсь на диване и горжусь!
Тогда Колик заявил, что он будет сидеть в углу и держаться правой рукой за левое ухо! Такого никто в мире не делает, ну разве что пару человек! И правда, целую неделю он не играл, не баловался, не ходил на улицу и тратил всё своё свободное время на сидение в углу и держание правой рукой за левое ухо. Нам было жаль Колика, и мы старались не обращать на него внимание, чтобы не провоцировать упрямство. Но через неделю он сам перестал – поняв, что рискует попасть в число десяти миллионов сумасшедших. «Людей слишком уж много, слишком», – полюбил он с тех пор приговаривать с кривой улыбкой. Валика он больше не высмеивал, участливых олухов обходил стороной и постепенно вливался в число ста миллионов уголовников.
85. Истории зрелости и угасания. Об искусстве выставок
Мой брат Валик, художник, очень долго не мог добиться признания. Люди в нашем городе были пресыщены искусствами, они только и знали, что возмущаться и насмехаться.
Поначалу Валик очень болезненно переживал свои выставки, на каждой из которых его неизменно унижали и объявляли ничтожным эпигоном, но потом привык, освоился и отругивался бойко. Бывало, подойдёт к нему эрудированная мадам из искусствоведов и бросит:– И зачем было писать эти марины? Всё равно до Айвазовского не дотянете.
– А у вас дети есть? – спрашивал Валик, не задумываясь.
– Конечно! – напыщенно отвечала мадам.
– И зачем было рожать? Думаете, они станут Македонскими?
– Хам!
– Врушка! – смеялись мы с братиками. – Нет у тебя никаких детей, мы же знаем!
Или, бывало, подойдёт к нему журнальный обозреватель с фотоаппаратом и процедит:
– Вам не кажется, что ваш пейзажный стиль слишком напоминает Шишкина?
– Да? – хмыкал Валик, – а вам не кажется, что ваш `нос слишком напоминает нос Репина?
– Позвольте, но ведь я не выбирал свой нос!
– А почему ботинки как у сутенёра? Или тоже не выбирали?
– Да как вы смеете!
А мы с братиками уже окружали его, разминая друг другу трицепсы. Шишкина, говоришь, напоминает? Пойдём-ка с нами в туалет, дружок.
Постепенно выставки стали нашим любимым развлечением. Бывало, мы стояли у Валика за спиной и подгоняли: пиши, пиши! А если он не успевал, то несли выставлять его старые картины, всё равно всем было всё равно.
86. Истории зрелости и угасания. О конце мирового цикла
Хулио пришёл домой рано, мрачный как туча. «Что случилось?» – спросили мы. «Она мне отказала!» – отвечал Хулио с тоской и безысходностью. Он закрыл лицо ладонями и горько заплакал. Мы хлопали его по плечу и утешали как могли.
– Ну и хорошо, что отказала, ещё лучше найдёшь! – сказал Колик.
– Ну и хорошо, что отказала, не будешь время тратить на ерунду! – сказал Валик.
– Надо было жениться на той, самой первой! – сказал Толик.
А я побежал в магазин за шоколадным тортом.
За тортом папа взял слово и предложил нам послушать сказку. Мы молча, с полными ртами, закивали.
– Жила-была юная девушка. Была она умна, нежна, и собою хороша. И, как полагается, мечтала о любви. Мальчики на неё заглядывались, а один соседский паренёк даже был в неё влюблён, но он ей совсем не нравился. Девушка не торопилась и ждала своего счастья. Однажды, когда она покупала в ларьке сигареты, подошёл к ней красивый наглец, оглядел с головы до ног и предложил: полежим, конфетка? От такой дерзости у неё даже дух захватило – ушла быстрым шагом, ни слова не ответив, а потом вспоминала с возмущением и жалела, что не поставила наглеца на место. Прошло с тех пор немного времени, и как-то вечером постучался к ней тот соседский мальчик, лопоухий и хилый. Упал на колени, пылко признался и стал умолять стать его женою. Недолго думая, она отказала и выпроводила. И почувствовала приятность внутри. Ещё через несколько дней остановилась рядом с ней на улице машина, вышел оттуда пожилой подлец и стал сулить щедроты. Пошёл к чёрту, старикашка! – процедила она и сделала жест. Отвернулась и удалилась независимо, большое удовольствие от отказа испытывая. Дальше – больше. Ни дня не проходило, чтоб кто-нибудь чего-нибудь той девушке не предлагал. То в ночной клуб, то в летний отпуск, то замуж, то пива выпить, то бриллиант за поцелуй, то вечную любовь. А она с наслаждением отказывала, всё изощрённее и высокомернее. Уже не мечтала она ни о чём, счастливая одними отказами. С каждым годом она всё хорошела, всё наливалась соками, всё оформлялась да формировалась. Поклонники тоже всё богатели да красивели. Сватались к ней модные диджеи, изысканные теноры, лауреаты букеровских премий, отважные генералы, современные бизнесмены, потомственные аристократы, актёры и олимпийские чемпионы. И все получали презрительный отказ. А один раз под Новый год подошёл к ней в гастрономе очень серьёзный господин с очень знакомым лицом. Ба! Это же президент! Да не простой, а американский! Тоже руку и сердце предлагает. С особой холодностью отказала ему девушка. Зарыдал президент в голос, не таясь, а вскоре от огорчения подал в отставку. Как же это приятно, сестрицы! После того случая расцвела девушка до такой ослепительной красоты, что даже солнце и луна свой ход замедляли, когда она на променад выходила. И вот шла она раз по бульвару, а тут навстречу ей – молодой, статный, пригожий, в сиянии индиговом – сам Господь Кришна. Встал он пред нею, и рече: станцуешь ли Раса-лилу со мною? А она ему надменно так, с достоинством: убери лапы.
Тут папа, как полагается, взял паузу и стал неторопливо отрезать себе третий кусок.
– И что же потом, папочка? – как полагается, нетерпеливо спросили мы.
– Потом, само собой, явился Господь Шива и испепелил землю, – ответил папа. – Передай-ка мне чай, Ролли.
87. Истории безоблачного детства. О кино
Когда мы были маленькими, у нас дома был только один телевизор, и по нему ловился только один канал, и вечером на нём крутили всегда один и тот же сериал. Сериал был немецкий, невыносимо скучный, но мама его любила и смотрела каждый день. Чтобы мы не грустили, мама угощала нас пудингом с изюмом и подробно разъясняла непонятности.