История России в современной зарубежной науке, часть 1

С. Богатырев, касаясь истории Московского государства XVI-XVII столетий, подчеркивает, что проблема того, как управлять отдаленными землями из столицы, являлась одной из ключевых для российских князей и царей. Не меньший интерес вызывает вопрос о том, как представлялся мир из провинции, с мест, а не только из Москвы, какой виделась система управления.

Центр стремился использовать военный и организационный опыт дворянства и его связи для объединения местного населения. В обмен на лояльность дворянство получало от центра поддержку своего высокого статуса в местных обществах. Действуя в сотрудничестве с разными группами населения на местах, центр создал систему местной администрации. Ее длительное существование дает историкам возможность переоценки вопроса о том, было ли Московское государство слабым или сильным. Способность монархии убеждать или принуждать различные группы общества способствовать укреплению военной мощи государства нельзя недооценивать. Если Иван IV был способен собрать 100 тыс. человек для войны, то его «царство» было совсем не слабым государством. Московские власти преуспели в объединении местных обществ и мобилизации их ресурсов для войны (195, с. 103). Провинциальная администрация стала важным консолидирующим фактором, расширились их полномочия.

Интеграция и локализм в Московском государстве были дополнявшими друг друга процессами. Они возникли одновременно и были неразрывны. «Локализм – не препятствие интеграции. Правящие элиты России объединяли различные территории и народы идеологическими средствами, созданием сложных административных и экономических связей и последовательным стремлением приобрести и сохранить статус великой державы. Различные влиятельные центральные и местные группы продвигали свои собственные интересы через эти механизмы и таким образом взаимодействовали друг с другом и с государством. Все эти политические, культурные и экономические факторы вносили вклад в долговременную сплоченность России» (195, с. 272).

Книга о казаках в Сибири (1598–1725) (252) аттестуется в западной историографии как новационное исследование взаимоотношений органов центральной и местной власти. «Субординация» часто нарушалась: местная власть не торопилась выполнять распоряжения, идущие «сверху», руководствуясь своими, местными интересами. Но власти на окраинах страны неизменно были верны царю 10 (252).

Проф. Мичиганского ун-та В. Кивелсон (120) считает, что изучение картографии XVI–XVII вв. дает возможность по-новому рассмотреть многие проблемы этого времени и прежде всего – историю закрепощения крестьянства и завоевания Сибири. Топографические карты свидетельствуют о «динамичном земельном рынке». Наряду с писцовыми книгами они фиксировали складывавшуюся систему крепостничества (120, с. 98). По мнению автора, картографирование новых земель содействовало упрочению колониального господства (92, с. 211).

10

The Russian review. – 2008. – Vol. 67, N 4. – P. 700.

Большое внимание уделяется историками времени и личности Ивана Грозного, укреплению его власти, реформам и внешней политике, как и преобразованиям Петра I, российской модернизации. Авторы сборника статей о модернизации Московии в XVII столетии считают, что необходима существенная переоценка истории России этого времени (153).

В их книге представлены некоторые важные аспекты российской истории, которые «до сих пор или не были известны, или недооценивались» (153, с. 1). Так, например, крайне редко употребляется применительно к Московии XVII в. такое понятие, как «модернизация». В российской историографии, особенно в работах, посвященных преобразованиям в стране, наибольшее внимание уделяется Петру I. Мнение о Петре как отце «современной, европейской России» не только глубоко укоренилось в российском общественном сознании – оно распространено и на Западе, даже среди профессиональных историков. Этот культ Петра приводит к тому, что явно недостаточно изучаются его предшественники, что обусловливает упрощенное понимание пути страны к статусу великой державы. Поэтому одна из основных целей книги – отказ от этой традиции. Авторы сборника, не отрицая значения роли Петра Великого в истории, стремятся показать его в историческом контексте – в той преемственности, в связи его преобразовательных программ с реформами его предшественников. К тому времени, когда Петр пришел к власти, Россия уже имела культуру реформ и нововведений, которые явились в результате сознания слабости России по сравнению с ее западными соседями, что выявлялось при различных контактах россиян с европейцами. Петр основывался на этой традиции, подчеркивается в книге, а не создал Россию из ничего.

Московия ее позднего периода – это страна, ориентированная на эффективность реформ. И хотя кратковременные выгоды от реформ в течение десятилетий не перевешивали их издержек в более долгосрочном плане, это не должно вести к недооценке силы, энергии и намерений государственных деятелей Московии. Отставание России от европейских стран вынуждало ее принимать различные меры, чтобы догнать своих соседей. Сжимая десятилетия, если не столетия, органического развития в относительно короткие кампании, Россия должна была использовать методы и средства, которые были уникальными.

Центральная бюрократия, эффективно мобилизуя ограниченные ресурсы страны, играла ключевую роль в появлении России как великой державы в раннем современном периоде истории. XVII столетие было временем юридической экспансии и развития – происходили существенные изменения в законах. Они закрепляли множество обязанностей московитов и среди этих обязанностей не было места европейской идее права. В то же время происходили изменения политической системы.

Россия не стала современной в XVII в. Начало перехода к современности произошло скорее в середине XVII в., чем в эпоху Петра (153, с. 8), и только на рубеже XX столетия она стала соответствовать европейской модели в политике, экономике, общественном устройстве. Но свой путь к этому Россия начала благодаря преобразованиям XVII в. Хотя, как пишет С. Диксон, в России было так, что проводимая сверху модернизация в конечном счете не выводила страну из отсталости (56).

Дж. Котилейн (123), рассматривая в своей монографии проблему российской внешней торговли в XVII в., пишет о неразработанности этой темы. В дореволюционное время немногие вышедшие в свет работы имели описательный характер, а советским ученым приходилось встраивать экономическую историю в официальную детерминированную схему. Многое в российской истории торговли имело тенденцию быть не экономической историей, а, скорее, частью дипломатической истории.

Россия в XVII в. была вынуждена ввести учреждения, дававшие ей возможность конкурировать в военном отношении с ее более продвинутыми западными соседями в условиях, когда война становилась больше нормой, чем исключением. Ответ ее Западу заключался в установлении жесткого правительственного контроля над ключевыми производительными ресурсами, которые повлекли за собой, среди других вещей, стратификацию общества, введение крепостного права по Уложению 1649 г. Внешняя торговля играла важнейшую и до настоящего времени недооцениваемую роль в истории Московии. Самый ранний прецедент крупномасштабного ответа России на внешний спрос ее товаров – это поставки мехов, что способствовало расширению России на восток, в Сибирь. Интеграция России в международную торговлю произошла с учреждением голландской и английской торговых империй и развитием судостроения, что обратило бесконечные леса России и ее сельскохозяйственные изделия в ценные активы, стимулировало обработку лесоматериалов и экспорт продуктов аграрного сектора экономики. Россия переходила к более систематической эксплуатации земли. Колонизация Юга и Востока обеспечила ее доступ к новым землям и лесам. Крепостничество, устраняя проблему миграции крестьян, гарантировало устойчивые трудовые ресурсы в этих областях. Автор видит причинную связь между европейским спросом и ростом крепостничества, которое облегчило российский экономический ответ Европе – поставки ее товаров в XVII столетии. Страна была способна использовать свою интеграцию в глобальную экономику и стала наиболее политически успешным государством европейской периферии. Внешняя торговля была одной из самых простых и наиболее эффективных статей дохода для правительства. Внешний спрос «стимулировал протоиндустриализацию» (123, с. 507–508). Поставив вопрос о том, смогла бы Россия обрести ранг европейской державы без торговой революции XVII столетия, автор высказывает предположение, что «ответ был бы почти определенно отрицательный» (123, с. 514).

В сборнике «Российская и советская история» 11 (198) большинство статей сосредоточиваются на личностях или эпизодах. Основная проблема, которую дискутируют авторы, – это анализ происхождения российских форм модернизации. Они находят в ней источник опасного разрыва между правителями и управляемыми. Этот разрыв исследуется и в других статьях сборника. Но между их авторами есть разногласия о том, когда произошел этот раскол населения и власти. Ч. Даннинг относит его к началу XVII в., когда романовская династия сумела усилить свою власть, власть автократии и ослабить сразу после Смуты участие в политике других слоев населения, эксплуатируя их сильное тогда стремление к стабильности и порядку. Другие исследователи видят начало разрыва в Петровском периоде, когда русская элита переделывала и себя, и страну в соответствии с тем, что она хотела, независимо от того, как это влияло на их подданных. Дж. Крэкрафт в статье «Революция Петра Великого» выразил это наиболее ясно. Но С. Юзитало в статье о М. Ломоносове показывает более широкое и опосредованное воздействие петровских преобразований на страну. Благодаря этому Ломоносов имеет имидж интеллектуального гиганта. Редактор пытается примирить столь различные точки зрения определением, что момент раскола включает и Смуту, и время Петра, хотя такая периодизация, на взгляд некоторых ученых, слишком широкая. Д. Во считает, что надо «посмотреть на ту “середину”, где революционные мысли и деяния Петра и его соратников пересекаются и самым удивительным образом сочетаются с “традициями” в народной жизни и мышлении» (249, с. 332). Для этого необходимо обратить внимание на религиозную составляющую в русской истории и культуре, привлечь новые источники и по-новому посмотреть на уже изданные (249, с. 330).

11

The Russian review. – 2009. – Vol. 68, N 2. – P. 334.

Проф. Дж. Крэкрафт (США) стремится ответить на вопрос, как «средневековое Московское государство стало современной Россией», которая начала играть важную и нередко решающую роль в Европе и в мире (50, с. 5). По его мнению, во время долгого и противоречивого правления Петра I большое историческое значение имели не только обретение Россией статуса великой державы (на чем делают акцент уже поколения историков, политиков, публицистов), включая модернизацию армии и флота, реформы церкви, основание Петербурга, установление абсолютной монархии, но и культурная революция, больше всего привлекающая внимание автора (51, с. VII).

По мнению Крэкрафта, за годы царствования Петра главные его преобразования в России имели революционный характер. В совокупности они «вызвали то, что можно справедливо назвать культурной революцией» (51, с. 158). Сущность этой революции – быстрая и широкая европеизация многих сторон жизни россиян. Такая европеизация была эквивалентна модернизации.

Северная война не была единственным фактором, запустившим петровскую революцию, даже в ее военном и политическом аспектах. Характер Петра, его чаяния и интересы наряду с интересами его приближенных (таких как Меншиков, Прокопович, Шафиров) также были ее важнейшим фактором. Сыграли свою роль и интересы новой петровской элиты, многие представители которой выдвинулись благодаря своей энергии и талантам.