История русского романа. Том 2

Нетерпимость княгини ко всякого рода сословным тенденциям не случайно столь настойчиво акцентируется автором хроники: в целом ряде своих статей этих лет Лесков горячо выступает против сословного обособления, утверждая, что оно противоречит самому духу русского народа. Возникновение английской аристократии представляется ему самой большой исторической напастью, которую счастливо избежал русский народ. Разделяющая эту антисословную тенденцию автора, героиня его хроники не только не сторонится, в отличие от людей своего круга, разночинцев, постепенно оттесняющих потомков знатных родов, но, наоборот, относится к ним с живой заинтересованностью и искренним уважением. Более всего о ее свободе от сословных предрассудков свидетельствует тот факт, что при выборе наставника своим подрастающим сыновьям она обращается по указанию Сперанского к его бывшему товарищу по семинарии учителю Червеву с просьбой быть воспитателем княжат.

Червев, на первый взгляд, именно такой наставник, который нужен княгине: его воспитанникам не грозит ни сословная надменность, ни эгоцентризм, ни отрыв от национальной почвы. Однако вскоре состоявшееся личное знакомство с ним заставляет княгиню изменить свое решение. Верный своему идеалу, Червев не допускает ни малейшего отступления от него, поэтому он не признает существующую политическую власть, государственный порядок, официальную идеологию и не скрывает этого. Испуганная бескомпромиссностью его веры, Варвара Никаноровна вынуждена признать, что у нее нет нравственной силы сделать из своих сыновей последователей Червева, покольку это значит заранее поставить их во враждебное отношение с существующим государственным порядком, с социальной средой, к которой они принадлежат по своему происхождению, с этическими нормами, господствующими в обществе.

Так Лесков, обычно противопоставлявший социальным и политическим проблемам, тревожившим его современников, проблемы нравствен ные, приходит в хронике к признанию социальной и политической обусловленности нравственных норм. Праведник Червев, чрезвычайно близкий автору по характеру своих убеждений, тем не менее реалистически изображается им как философ — одиночка, не встречающий единомышленников даже среди близких себе людей. В конце концов он оказывается арестованным за свои убеждения и кончает жизнь в далекой ссылке.

Княгиня Варвара Никаноровна, наделенная большим практическим чутьем и потому не вступающая, подобно Червеву, в безнадежное открытое единоборство со всем существующим порядком, тем не менее также представлена как характер не столько типичный для своей среды, сколько противопоставленный ей. Окружающее дворянское общество не разделяет ее коренных убеждений, видит в ней одержимую чудачку, своего рода белую ворону, и боязливо сторонится ее. В свою очередь Варваре Ни- каноровне претят сословная надменность людей ее круга, их оторванность от родной почвы, забвение ими своих гражданских обязанностей перед крестьянами. Особенно неприязненные, почти враждебные отношения складываются между нею и графиней Хотетовой, до глубины души возмущающей княгиню своим лицемерием и ханжеством. Страницы, воспроизводящие словесные дуэли, то и дело вспыхивающие между Варварой Никаноровной и Хотетовой, написаны язвительно и остро, и образ светской княжны, за которым, как известно, стоит реальное историческое лицо — Анна Алексеевна Орлова — Чесменская, получился выразительным и ярким.

Чрезвычайно неприятен княгине и дух приобретательства, барышничества, который все более заражает дворянскую среду. С горечью говорит она о потомках некогда знаменитых родов, запятнавших себя сомнительными сделками, о выскочках — прибылыциках, втирающихся в дворянское сословие благодаря своему денежному могуществу. Лесков безжалостно высмеивает лакейскую приспособляемость этих людей. Антибуржуазный пафос обычного лесковского противопоставления настоящего и прошлого сказался в этой хронике с еще большей непосредственностью, чем в его предыдущих произведениях, и, что очень важно, он не замутнен здесь полемикой Лескова с нигилизмом.

Чем дальше развиваются события хроники, тем яснее становятся полная отъединенность княгини от ее класса и его прогрессирующая экономическая и нравственная деградация. Если самой Варваре Никаноровне еще удается отстоять независимое положение, то она уже не в состоянии сохранить ту же свободу развития для своих сыновей. Их отбирают от нее, дабы воспитывать в казенном заведении «сообразно их благородному происхождению». Печальный пример воспитания в институте старшей дочери княгини позволяет предугадать результаты такого поворота в их судьбе. Недаром это грубое вмешательство в судьбу детей подрывает силы княгини, обрекает ее на духовную смерть. «В душе ее что-то хрустнуло и развалилось, и падение это было большое. Пало то, чем серьезные и умные люди больше всего дорожат и, обманувшись в чем. об этом много не рассказывают», — пишет по этому поводу автор (V, 208). Название хроники получает в финале художественную конкретизацию и одновременно обнаруживает свой обобщающий смысл по отношению к историческим судьбам всего дворянского сословия.

По своей композиции последняя хроника Лескова чревычайно близка «Соборянам». Как и там, писатель последовательно противопоставляет свою героиню окружающей ее среде, однако не ставит их в отношения открытого взаимного противоборства, — очевидно, потому, что сделать больший упор на разладе княгини с ее сословием значило вступить в прямое противоречие с основным полемическим пафосом произведения, которое, по замыслу автора, должно было продемонстрировать превосход ство старого времени над новым. Поскольку развитие действия в хронике ослаблено, главным средством художественного раскрытия образов снова становятся не острые драматические коллизии, а портрет, диалог, рассказ, жанровые сценки. Все это дало основания современным автору критикам упрекать писателя в отсутствии движения в хронике, в вычурности художественного языка, в пристрастии ко всему, отходящему от нормы. Однако, обращаясь преимущественно к портретной зарисовке и диалогу, Лесков достиг в них высокой степени совершенства. Писателю с детства был присущ интерес к живописи, он хорошо знал и понимал ее язык, не случайно свои портретные зарисовки он строит порой как описание картин известных мастеров, якобы запечатлевших его героев на своих полотнах. Так, о пленительном женственном облике княгини Протозановой мы узнаем из авторского «пересказа» ее портрета кисти знаменитого Лампи, а красотой ее старшей дочери любуемся, рассматривая вместе с автором композицию Кипренского. Глазами художника — живо- писца автор смотрит и на других героев своего рассказа. Пластически красив в своих простых, неторопливых движениях верный старый слуга княгини Патрикей, картинно живописен в своей своеобразной рыцарской одежде бедный донкихотствующий дворянин Рогожин.

У Лескова чрезвычайно выразительна не только внешность героев, но и их речь, в которой характеры отражаются с особой непосредственностью. Умная, властная княгиня, не помышляющая о каком-либо сословном обособлении от народа, предпочитающая жить среди него, а не в чинном Петербурге, изъясняется просто, энергично, подчас даже несколько резковато, не пряча свою мысль от собеседника. Легко и органично входят в ее речь простонародные выражения, поговорки и пословицы, придающие ее разговору простоту и естественность. Резкие, афористически четкие, построенные на обиходном просторечье ответы Варвары Никаноровны на елейные речи заезжего графа Функендорфа быстро сбивают спесь с титулованного гостя, ставят его в тупик, делают смешным. В результате того, что читатель все время не только видит, но и слышит эту острую на язык княгиню, неизменно одерживающую верх над своими собеседниками, ее образ, несмотря на статический характер повествования, полон энергии и жизни. Это один из самых совершенных образов писателя, который можно поставить рядом с образами Савелия Туберозова и Марфы Андреевны Плодомасовой.

Несмотря на недвусмысленно выраженный антисословный характер исторической концепции хроники, Лесков был обвинен критикой в якобы присущих ему ретроградных тенденциях и намерении возвеличить дворянство. Особенно резкое недовольство радикальной критики вызвал образ Рогожина. Однако в действительности Рогожин дорог Лескову как оригинальный характер, редко встречающийся в «стереотипный век», как воинственный гуманист и демократ, не терпящий никакой несправедливости и насилия над человеческой личностью, как человек, готовый к самопожертвованию ради спасения другого человека. Для правильной интерпретации этого образа большой интерес представляет обозрение Лескова в «Биржевых ведомостях», до сих пор не использованное комментаторами его сочинений. Лесков вспоминает в нем некоего Рогаль- ского, известного в киевском губернаторстве в 50–х годах. «Его звали разбойником, но он никого не убивал, его специальностью было преследовать полицию… а особенно преследование панов и их официалистов за жестокое их обращение с крестьянами. Рогальский являлся неумолимым, когда дело шло об обиде крестьянина». И рассказав далее один из эпизодов жизни Рогальского, автор обозрения замечает: «Замечательно, как живуч и как верно повторяется этот тип Дон — Кихота в нашей Украйне. Рогальский похож на Кармелюка, Кармелюк — на Тришку, и т. д. У всех один принцип, исповеданный Тришкою в словах: „Богатых разоряем, а бедных наделяем“. По закону все они преступники, это так, но, вникая в их психологические задачи, нельзя по поводу их не припомнить известной статьи И. С. Тургенева „Гамлет и Дон — Кихот“, по которой Дон — Кихот правильно поставлен стоющим больших симпатий, чем Гамлет». [443] Во всех этих легендарных и исторических личностях Лесков видит своего рода праведников, творящих с риском для собственной жизни христианское правосудие на земле, защищающих интересы бедных против богатых. Несомненно, что Рогожин, по мысли автора, примыкает именно к этому ряду деятелей. В нем также повторяется по — своему тип Дон- Кихота, с которым автор сам сближает в хронике своего героя. Следовательно, не может быть и речи о том, чтобы видеть в Рогожине дворянского идеолога, отстаивающего интересы своего сословия.

443

«Биржевые ведомости», 1869, № 307.

Ошибочность подобного истолкования хроники Лескова становится особенно очевидной при сопоставлении «Захудалого рода» с романом Б. М. Маркевича «Марина из Алого Рога». Маркевич также ставит вопрос об относительной ценности нового и старого времени, но решает его совершенно иначе, чем Лесков. Основной пафос его произведения — это апология дворянства и развенчание разночинцев. Сюжет его сводится к тому, что красивая молодая девушка Марина, неискушенная в жизни, но нахватавшаяся новых идей и потому с предубеждением относившаяся к дворянам, в результате своего знакомства с людьми этого сословия приходит к переоценке ценностей, к убеждению о всестороннем превосходстве дворян над разночинцами. Нечего и говорить, что хроника Лескова начисто лишена подобной тенденции к возвеличению дворянской аристократии.

Не только принципиально отличные от тенденциозных романов Маркевича и других записных авторов «Русского вестника», по и прямо противоположные им по своей социально — исторической концепции хроники Лескова должны быть поставлены в совершенно другой историко- литературный ряд. Ближайшими соседями их в этом ряду оказываются историческая эпопея Л. Толстого «Война и мир» и исторические драмы

А. Островского. Разумеется, это произведения разного масштаба и идейно — художественной значимости, однако самый подход к исторической теме и ее трактовка роднят Лескова именно с этими писателями. Как и Л. Толстой, Лесков убежден в том, что народ суверенен в своих действиях и именно он решает в моменты острейших исторических ситуаций судьбы страны. Поэтому по выходе романа «Война и мир» Лесков сразу становится страстным защитником его историко — философской концепции и настойчиво пропагандирует ее в своих обозрениях в «Биржевых ведомостях» (1869–1871). Так же, как и Л. Толстого, Лескова более волнуют общенациональные проблемы, нежели социально — политические. В этом заключалась своего рода полемика с современниками, поставившими в центр внимания вопросы остро политического характера. По мысли Лескова и Толстого, если решающей силой истории является народ, то, следовательно, первостепенное значение для общества и каждой отдельной личности имеет сближение с ним, а не заранее обреченные на провал попытки по — своему направить его на осуществление всякого рода социальных преобразований. Поэтому любимые герои Толстого бьются не над политическими проблемами, а над тем, как приблизиться к народу, отгадать его загадку и тем самым постичь смысл жизни; любимые же герои Лескова с самого своего рождения чувствуют себя крепко связанными с родной почвой, в чем именно, по мысли автора, и состоит секрет их необоримой силы духа.