История русского романа. Том 2

Любовь Левина — это гармоничная и тем самым «чистая» любовь. Она не только скреплена узами брака, но находит свое нравственное оправдание в общности семейных интересов и родительских обязанностей, во имя чего каждый из супругов готов пожертвовать и жертвует своими личными эгоистическими интересами. Но, как об этом уже говорилось выше, семейное счастье Левина остается его личным и в силу этого эгоистическим счастьем и как таковое не приносит ему полного нравственного удовлетворения, которое дает человеку только духовное единение с общим и целым.

Таким образом, даже самые благополучные, гармоничные супружеские отношения не составляют неаивысшего блага и конечного смысла человеческой жизни. И они превращаются в величайшее ее зло, когда людей не соединяет ничего, кроме физического влечения, как бы сильно и глубоко оно ни было.

5

В противоположность традиционному сюжету любовно — семейного романа, как русского, так и западноевропейского, согласно которому движущей пружиной любовной драмы выступает столкновение чувства с теми или другими внешними препятствиями, драма Анны и Вронского в конечном счете обусловливается природой их взаимного чувства и внутренними закономерностями его развития. Это не значит, что она лишена социального содержания. Но социальное выступает здесь не в своей обнаженной, а опосредствованной, нравственной форме. Это не значит также, что любовь Анны и Вронского не встречает никаких внешних препятствий. Безусловно встречает, и весьма серьезные. Но они не решают, а только отягощают и без того тяжелую судьбу Анны. Ведь даже такое важнейшее препятствие, как брак Анны с Карениным, оказывается фактически снятым, поскольку Анна не только сближается с Вронским, по и соединяет с ним свою судьбу, оставив и мужа и сына.

История отношений Анны и Вронского отчетливо делится на две стадии, граница менаду которыми и отделяет первый том романа от второго. В первом томе отношения развиваются в направлении все большего приближения к тому, что составляет для Анны и Вронского главный и общий смысл их жизни, т. е. к полному обладанию друг другом. Несмотря на все препятствия, это желание полностью осуществляется после того, как Анна и Вропский соединяют свои жизни и уезжают за границу.

Совместная жизнь Анны и Вронского в Италии, описание которой дано уже во втором томе, — это та вершина их отношений, к которой они до того и стремились. Но именно здесь и начинается нисходящее движение, что и имеет в виду Анна, с горечью думая о Вронском: «Мы жизнью расходимся с ним». Не являющийся уже к концу первого тома внешним препятствием, брак Анны с Карениным остается на всем протяжении повествования непреодолимым нравственным препятствием на пути к ее счастью. Подчеркивая именно эту сторону дела, Толстой последовательно проводит Анну после ее сближения с Бронским через все фактически возможные в сложившихся обстоятельствах ситуации, но ни одна из них не разрешает положения в силу его внутренней, нравственной безысходности. Причем каждая из этих ситуаций, при всей их тяжести для Анны, а тем самым и для Вронского, является осуществлением ближайших желаний Анны и Вронского, устраняет то ближайшее препятствие, которое в данный момент, как им кажется, стоит на пути к их общему счастью. И так до тех пор, пока общее желание не удовлетворяется полностью, т. е. до того момента, когда Анна открыто разрывает с мужем и соединяет до конца свою жизнь с Вронским.

Действие романа переносится в Италию, для того чтобы поставить героев в условия, где уже ничто, казалось бы, не может помешать их вза имному счастью. Изображение жизни героев в Италии — это так сказать психологический эксперимент, позволяющий проследить исследуемоя явление в условиях полной его изоляции от воздействия внешней среды. Анна и Вронский безраздельно принадлежат друг другу, избавлены от любопытных и недоброжелательных глаз, от столь тяготившей их раньше необходимости лгать и обманывать, скрывать свои отношения. Ничто, казалось бы, не может теперь помешать им наслаждаться жизнью и любовью. На самом деле все обстоит совсем не так. Если Анна «в этот первый период своего освобождения и быстрого выздоровления чувствовала себя непростительно счастливою и полною радости жизни» (19, 30), то Вронский, «несмотря на полное осуществление того, что он желал так долго, не был вполне счастлив». В этом «несмотря» все дело. Вронский «скоро почувствовал, что осуществление его желания доставило ему только песчинку из той горы счастья, которой он ожидал. Это осуществление показало ему ту вечную ошибку, которую делают люди, представляя себе счастие осуществлением желания» (19, 32). В форме попутного авторского комментария к душевному состоянию героя здесь выражена одна из тех мыслей, на которых «стоит» роман и которой подчинено сюжетное развитие отношений Анны и Вронского. Осуществление всякого эгоистического желания ведет к уничтожению самого желания и тем самым не обогащает, а опустошает душу человека, что и происходит с Вронским в Италии. Испытав, как и Анна, в первое время совместной жизни «прелесть» «свободы любви», он «скоро почувствовал, что в душе его поднялись желания желаний, тоска». «И как голодное животное хватает всякий попадающийся предмет, надеясь найти в нем пищу, так и Вронский совершенно бессознательно хватался то за политику, то за новые книги, то за картины» (19, 32). Напомним слова, которыми Анна характеризует свои чувства к Вронскому в первую пору близости с ним: «Я — как голодный человек, которому дали есть» (18, 201). «Голодный человек» и «голодное животное» — здесь не случайное совпадение, а сознательное повторение эпитета, подчеркивающего физиологическую природу чувства, связывающего Анну с Вронским.

Основная тональность отношений Анны и Вронского в Италии — это скука. И все, в чем проходит их жизнь, — встречи с Голенищевым и беседы о его книге, знакомство с, художником Михайловым, осмотр его картины, разговоры об искусстве, собственные «занятия» Вронского живописью, — все это является тщетными попытками героев спастись от разъедающей их пустоты, скуки жизни. Убийственная для Вронского характеристика его упражнений в живописи, как «баловства», «подражания подражанию», лишенного всякого жизненного содержания, полностью применима к самой жизни Анны и Вронского, через частное выражает ее общую суть, В этом смысл двух портретов Анны, написанных Вронским и художником Михайловым. Михайлов, как подлинный художник, умеющий за внешними физическими покровами явлений угадывать и раскрывать их подлинную духовную сущность, улавливает в Анне и передает на полотне «самое милое ее душевное выражение» (19, 45), в то время как Вронский видит в Анне и пытается передать только ее физическое обаяние. Но дело не только в характере отношения Вронского к Анне, но и в том, что духовное богатство Анны никак не реализуется в ее собственном отношении к Вронскому. Анна любит во Вронском то самое, что Вронский любит в ней. Вот почему действительное содержание картины Михайлова — олицетворение «плотской» и «другой, духовной» жизни остается недоступным пониманию Анны точно так же, как пониманию Вронского. Правда, Анна, в отличие от Вронского, все же чувствует, что «центр картины» в «выражении Христа», но не понимает, что оно означает.

Изображение жизни Анны и Вронского в Италии, взятое в целом, говорит о том, что между ними нет ничего, что наполняло бы их жизнь общими духовными интересами, что она держится только на том, что прямолинейно и несколько грубовато именуется в первой редакции «животными отношениями». И если Вронского томит скука, то счастье Анны омрачается ревностью. Беспричинная ревность Анны — плод той же себялюбивой сущности чувственной любви, которая после своего удовлетворения томит Вронского «желанием желаний».

Ревность Анны, вырастающая впоследствии в истерическое чувство, продиктована естественным в ее положении страхом потерять любовь Вронского — единственное, что осталось у нео в жизни. Но это страх за себя, за свою любовь, за свою судьбу, чувство насквозь эгоистическое и потому неспособное считаться с законными интересами любимого человека. Столь же естествен и не менее эгоистичен протест Вронского против оскорбительной для него, болезненной ревности Анны, лишающей его права на элементарную свободу действий. Эгоистичен потому, что лишен снисходительности к ней и понимания всей тяжести ее душевного состояния. Каждый, любя другого, любит «для себя» и расходится с другим во всем, что выходит за пределы взаимного чувственного влечения. В этом- то и проявляется себялюбивая сущность «неплатонической» любви, духовно разъединяющей физически близких людей. Именно этот процесс «расхождения жизнью» Анны и Вронского и прослеживается во втором томе. Внешне в их положении уже ничего не меняется. В Петербурге, в Воздвиженском, в Москве отношения равно свободны от всяких внешних препон и одинаково скованы, отравлены этой свободой. Движение сюжета идет по линии перерождения чувства, связывающего Анну и Вронского, постепенного перерождения взаимной и страстной любви во взаимное озлобление, вражду, ненависть.

Оскорбление, нанесенное Анне в театре, унизительность условий, в которых происходит ее свидание с сыном, нежелание Бетси Тверской принять Анну у себя, несогласие Каренина на развод — все это говорит о лицемерии «света», возмущает и больно ранит Анну, но не может рассматриваться в качестве причины ее трагической судьбы. Сама реакция Анны на оскорбительность условий ее жизни в Петербурге характеризует трагизм ее самоощущения, порою выливающийся в истерическое желание выставить себя «к позорному столбу». Именно в этом плане, а отнюдь не в качестве гордого вызова свету, обрисовано появление Анны в театре, где ее «блистательная красота» кажется «оскорбительной» даже Вронскому (19, 118–119). И что изменилось бы, если бы Каренин дал Анне развод и возвратил сына, а двери петербургских гостиных снова бы распахнулись перед ней? Этот вопрос задает себе Анна и отвечает на него со всей ясностью того «пронзительного света», в котором она видит перед смертью всю свою жизнь: «Ну, пусть я придумаю себе то, чего я хочу, чтобы быть счастливой. Ну? Я получаю развод, Алексей Александрович отдает мне Сережу, и я выхожу замуж за Вронского… Что же, Кити перестанет так смотреть на меня, как она смотрела нынче? Нет. А Сережа перестанет спрашивать или думать о моих двух мужьях? А между мною и Вронским какое же я придумаю новое чувство? Возможно ли какое-нибудь не счастье уже, а только не мученье? Нет и нет!» (19, 343–344).

Не характер сам по себе и не его развитие, а перерождение характера составляет психологическую тему образа Анны. В этом его принципиальное отличие от психологического содержания и художественной структуры всех классических женских образов, созданных русскими и западноевропейскими романистами, предшественниками и современниками Толстого. Каждая из созданных ими героинь, пережив в той или иной форме любовную драму, Остается в определяющих чертах своего характера неизменной. Больше того, именно в любовном конфликте и через него выявляются до конца характеры госпожи Реналь и маркизы де Моль, Евгении Гранде, Эммы Бовари, Эмилии Седли и Бекки Шарп, Татьяны Лариной, Натальи Ласунской, Лизы Калитиной, Веры Павловны и даже Наташи Ростовой и Марьи Болконской. Как бы ни складывались их судьбы, в каком бы направлении ни развивались их характеры, психологическая основа характера во всех случаях остается неизменной на всем протяжении повествования.

Образ Анны Карениной был задуман Толстым как образ женщины, «потерявшей себя». Но прежде чем терять, надо иметь, что терять. Соответственно этому, Толстой рисует Анну от природы физически и духовно прекрасной женщиной, постепенно и неуклонно «теряющей себя» под воздействием поработившей ее страсти. Именно действие этой страсти, а не характер как таковой составляет основной предмет психологического анализа в образе Анны.

Подавляющее большинство исследователей видит в любви Анны к Вронскому большое и смелое человеческое чувство, вовлекающее ее в трагический конфликт с «бесчеловечным» обществом. Представление это не во всем справедливо. Общество не осуждает любовь Анны к Вронскому и их связь, а в лице Бетси Тверской, матери Вронского, Стивы Облонского даже покровительствует и сочувствует ей. Вронский «знал очень хорошо, что глазах Бетси и всех светских людей он не рисковал быть смешным... в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна (такова «роль» Левина, получившего отказ Кити,— Ред.), но роль человека, приставшего к замужней ягенщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеяние, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда, не может быть смешна...» (18, 136). Таково отношение света к тому, что связывает Анну и Вронского, и обратное суждение о том же самого автора, недвусмысленно выраженное словом «прелюбодеяние».

«Прелюбодеяние» и то, что к нему ведет, ни в какой мере не нарушают нормы светского поведения, а отвечают ей. Помимо только что приведенных строк, об этом свидетельствуют любовные похождения родного брата Анны, любимца общества Стивы Облонского, любовная связь Бетси Тверской с Тушкевичем, образы ее приятельниц Лизы Меркаловой и Сафо Штольц — замужних женщин, имеющих одновременно по два поклонника, одобрение матерью Вронского самого факта любовной связи сына с замужней женщиной.

Нарушает нормы светского поведения не самый факт любви и связи Анны и Вронского, а сила охватившей их страсти и откровенность отношений. То и другое выходит за рамки условного и лицемерного светского «приличия», что и шокирует свет, заставляет отворачиваться от Анны тех, кто «в тысячу раз хуже», чем она. Это говорит о развращенности и лицемерии света, но ни е какой мере не возвышает в глазах автора самый факт «прелюбодеяния», в которое вовлекает Анну страсть в Вронскому. Другое дело, что сила этой страсти, полнота, с которой Анна отдалась ей, цена, которой она была оплачена, безусловно возвышают Анну над ее окружением, неспособным ни на какие глубокие и яркие чувства и переживания. Но сила чувства, положительно характеризуя личность Анны, еще ничего не говорит о природе самого чувства. Его характеризует другое — непримиримое противоречие, в которое вступает с ним нравственное самосознание Анны, и то тяжелое, лживое и недоброе, что любовь к Вронскому привносит в ее до того чистую и ясную душу. «Дух зла и обмана», что-то «жестокое», «бесовское», проступающее сквозь «прелесть» Анны на балу в Москве, «непроницаемая броня лжи», на которую наталкивается Каренин, пытаясь вызвать Анну на откровенность, «яркий блеск» ее лица после свидания с Вронским, напоминающий «страшный блеск пожара среди темной ночи», — все это рисует страсть Анны как роковое наваждение, а не как светлое и возвышенное чувство. [378] Роковое потому, что обнаруживает страшную власть над человеком его физической природы, заставляющей его поступать наперекор его нравственным принципам и представлениям.

378

Близкую к нашему пониманию трактовку любви Анны находим в книге Н. К. Гудзия «Лев Толстой» (Гослитиздат, М., 1960, стр. 100).