История русского романа. Том 2

В судьбах семьи Головлевых Щедрин с исключительной силой убедительности продемонстрировал закономерную связь между психикой и социальной средой. Процесс нравственного оскудения, вырождения и конечного распада фамильного рода представлен на всех стадиях и во всех формах как неизбежное психологическое следствие действия законов классового бытия. Как художественная история вырождения семьи, роман «Господа Головлевы» давал современной Щедрину критике повод для социально — литературных сопоставлений с романами серии «Ругон-Маккары» Золя. Однако при этом критикой делались и необоснованные заключения о родственности идейно — творческих концепций сравниваемых писателей. Щедрин высоко ценил демократический социальный пафос знаменитого французского писателя, получившего широкую популярность в России 70–х годов. В то же время он осуждал склонность Золя к натуралистической интерпретации социальных явлений, к мотивировке психики физиологией. Наиболее резкие суждения о слабых сторонах художественной методологии Золя были высказаны Щедриным в письмах, относящихся к периоду работы над «Господами Головлевыми», и тщательный сопоставительный анализ, несомненно, мог бы обнаружить в щедринской хронике головлевской семьи следы творческой полемики с принципами автора «Ругон — Маккаров». В объяснении особенностей человеческих характеров и жизненных судеб многочисленных представителей разветвленной семьи Ругон — Маккаров Золя чрезмерное внимание уделял законам биологической наследственности. В отличие от этого Щедрин последовательно проводил принцип социальной детерминированности внутреннего мира и поведения личности. Паразитизм, праздность — вот та социальная «наследственная» болезнь Головлевых, которая передавалась пз поколения в поколение, углубляла процесс опустошения и оподления личности и в конечном итоге произвела свой ядовитейший плод в образе злокачественного лицемера Иудушки.

В богатейшей щедринской типологии Иудушка Головлев — это такое же аккордное слово сатирика о русских помещиках, как образ Угрюм — Бурчеева о царской бюрократии, а образ Осипа Дерунова относительно русской буржуазии. При этом Угрюм — Бурчеев и Иудушка Головлев достойны стоять рядом и по силе воплощения в них человеконенавистнической, паразитической и деспотической сущности самодержавно- крепостнического режима. Эти две зловещие фигуры вызывают в сознании читателя ассоциации с народным представлением о «сатане», как безрассудно жестоком, неумолимом и отвратительном враге рода человеческого. Именно такое представление о «сатане», при неоднократном применении этого слова, и было реализовано Щедриным в художественной трактовке Угрюм — Бурчеева и Иудушки. О подобных типах, вскормленных крепостным правом, Щедрин говорил, что это люди необыкновенно мстительные, снабженные болезненным самолюбием и злою памятью, и ежели при этом они «свою адскую ограниченность возводят на степень адского убеждения — тогда это уже совершенные исчадия сатаны» (XIII, 98).

В литературе о «Господах Головлевых» Иудушка рассматривается преимущественно как символ морального и социального распада класса I крепостников. Действительно, это значение образа, воплощающего крайний маразм помещичьего класса, является основным. Примечательно, однако, следующее обстоятельство. Из всех членов трех поколений семьи Головлевых — Арпны Петровны, ее детей и ее внуков, в ускоряющемся темпе покидающих арену жизни, самый растленный представитель вымирающего фамильного рода оказывается и самым живучим. Иудушка дольше всех умел выходить из воды сухим. Его нравственная одеревенелость, его жестокое бессердечие, его звериное равнодушие к людям, его иезуитское пустословие служили ему надежной защитой. Именно Иудушка— «последний представитель выморочного рода» (XII, 275), именно он оказался «удивительно живучим» (XII, 277); когда все погибли — мать, сыновья, племянницы, — именно к нему «конец все не приходил. Очевидно, требовалось насилие, чтобы ускорить его» (XII, 277).

Проводя в «Господах Головлевых» с неумолимой последовательностью идею нравственного и физического разрушения паразитической личности, Щедрин, таким образом, далек от мысли, что такие во всех отношениях растленные и пустоутробные типы, как Иудушка, отомрут сами собой и что можно предоставить истории делать свою очистительную работу.

По мысли сатирика, смерть героя в художественном произведении является «примерной смертью», в действительности же герой остается живым до тех пор, пока сохраняется соответствующий ему порядок вещей. Так обстоит дело и с Иудушкой Головлевым. Он умер в щедринском романе постыдной смертью, но это всего лишь примерная смерть. Сатирик выносил смертный приговор исторически обреченному и уже отмиравшему, но все еще политически господствовавшему классу помещиков. В реальной действительности приговоренные историей крепостника-Иудушки продолжали существовать до тех пор, пока сохранялся поддерживавший их монархический порядок вещей.

Роман «Господа Головлевы» показывает не только то, как умирают представители исторически обреченного класса, но и как они, проявляя хищную изворотливость, пытаются продлить свое существование за пределами срока, который им отвела история. Гнусное лицемерие Иудушки — это и психологический симптом разложения класса, отжившего свой век, и вместе с тем коварное оружие, к которому прибегает вообще всякое паразитическое отребье человечества в борьбе за сохранение своих прерогатив, за укрепление своего пошатнувшегося положения в обществе.

Итак, Иудушка олицетворяет наиболее омерзительную и вместе с тем наиболее живучую разновидность психологии собственников — эксплуата- торов. Поэтому в содержании образа Иудушки Головлева следует различать его временное и длительное историческое значение. Если первое заключается в том, что он, как социальный тип русского дворянина, воплощает в себе сущность феодального паразитизма, то второе состоит в том, что он, как психологический тип, олицетворяет сущность всякого лицемерия и предательства и в этом своем качестве выходит за рамки одной исторической эпохи, одного класса, одной нации. [396]

396

См. об этом: А. В. Луначарский. М. Е. Салтыков — Щедрин. В кн.: А. В. Луначарский. Классики русской литературы. М., 1937, стр. 293; М. М… Эссен. Мировой тип предателя и лицемера. В кн.: Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полное собрание сочинений, т. XII, 1938, стр. 18–25.

Иудушка Головлев орудует в помещичьей усадьбе. Здесь он, как паук, раскинул свою паутину и подстерегает свои жертвы. Он весь пропитан традициями крепостнического хищничества и дореформенной бюрократической кляузы, в недрах которой он провел тридцать лет. Помещичья усадьба — это колыбель Иудушки и первоначальная арена его действий. Однако тип, олицетворяемый Иудушкой, вполне мыслим в других сферах деятельности и на других этапах развития эксплуататорского общества. Будучи как социальный тип представителем сходящего с арены истории класса, Иудушка как психологический тип выходит далеко за рамки сформировавшей его социальной среды. Психология живет значительно дольше породившего ее класса. Когда последний сходит с исторической сцены, психология в новых условиях длительное время продолжает существовать в виде пережитков консервативной традиции. И если во всем социально — экономическом укладе России вплоть до революции 1917 года были живучи остатки крепостничества, то еще более прочно удерживались они в психике и идеологии известных слоев господствующего общества. Поэтому и созданный Щедриным тип Иудушки сохранил за собой не только историческое, но и действенное значение.

Однако дело не только в этом. Иудушка как психологический тип обращен не только к феодальному прошлому. Он несет в себе и такие черты, которые являлись общими и для умиравшего крепостничества, и для шедшего на смену последнему капиталистического строя жизни. Недаром же Иудушка, будучи весь порождением стихии помещичьего варварства, представлен в романе прежде всего как лицо, действующее в пореформенных условиях.

Всякого рода лицемерие, составляя неотъемлемый атрибут морали паразитических классов вообще, присуще буржуазии даже в большей мере, нежели дворянству. Господство дворянина — помещика опиралось на юридическое право владения землей и крепостными душами. Господство буржуа — предпринимателя основано на экономической эксплуатации «вольного труда» в условиях юридически отмененного рабства. Поэтому к лицемерию, как узде, сдерживающей угнетенные народные массы в повиновении, буржуа вынужден прибегать чаще. Не случайно, что произведение о начале победного шествия русской буржуазии в пореформенные десятилетия Щедрин озаглавил словами: «Благонамеренные речи». Благонамеренные речи — это прежде всего те лицемерные речи буржуазии об общем благе, о священности права собственности, об интересах отечества и государства, которые были призваны замаскировать торжество капиталистического чистогана, облагородить своекорыстную погоню за капиталом. Лганье молитвенно благочестивого сутяги, мздоимца и лицемера Иудушки Головлева прямо включается в этот хор «благонамеренных речей». Недаром же он впервые появился в недрах цикла под таким заглавием. Иудушка лицемерит нудно, патриархально, варварски грубо и до пошлости приторно, он лицемерит в узких пределах своей вотчины, в семейном кругу, за домашним обеденным столом. Но по существу своему, по своей хищнической функции примитивное лганье Иудушки ничем не отличается от лганья более квалифицированного, более современного, т. е. лганья буржуазных дельцов. Последним Иудушка уступает не в лживости, а лишь в искусстве лганья. В психологическом отношении Иудушка представляет собой именно тот тип, в котором крепостнические замашки сращивались с буржуазными и в котором, так сказать, осуществлялось моральное братание двух эксплуататорских классов — нисходящего дворянства и восходящей буржуазии. Поэтому разоблачение лицемерия крепостника Порфирия Головлева объективно приобретало значение приговора над моралью собственников — эксплуататоров вообще, над моралью хищников разных формаций и разных сфер действия.

В первом очерке «Благонамеренных речей» Щедрин охарактеризовал две категории лгунов, выражающих идеологию и психологию господствующих классов: лгунов лицемерных и лгунов искренних. Лицемерный лгун выдает официальную ложь господствующих классов за правду, хотя внутренне ему не чуждо представление о правде иного рода, о правде в собственном смысле. В таких случаях черное выдается за белое, происходит сознательное извращение истины в интересах личных и классовых. В отличие от этого искренний лгун не знает никакой другой правды, кроме той, которая под этим наименованием значится в азбучных прописях господствующего класса и которая в сущности является узаконенной и освященной ложью. Лицемерие Иудушки Головлева и представляет собой именно это искреннее лганье.

К вопросу о лицемерных и искренних лгунах, затронутому в «Благонамеренных речах», Щедрин вернулся в «Господах Головлевых», специально обратив внимание на различие между Иудушкой, пустословящим в узких пределах затверженных понятий, и Тартюфом или любым французским буржуа, соловьем рассыпающимся по части общественных основ. Иудушка Головлев лицемерит бессознательно, он лишен всякого нравственного мерила, он невежественный сутяга. Сознательное лицемерие буржуазного политического дельца составляет внешнюю принадлежность «хороших манер», служит знаменем, вокруг которого собираются люди, заинтересованные в том, чтобы обманывать народные массы и держать их в повиновении.

Однако указываемое Щедриным различие между Иудушкой и классическими типами лицемеров касается не столько самой сущности лицемерия, сколько степени его развития и масштабов применения. Примитивное лицемерие усадебного хищника Иудушки и вышколенное лицемерие буржуазных политических дельцов — это две ступени в искусстве лганья. Иудушка стоит на низшей. Его лицемерие предопределено опытом хищничества на ограниченной арене дворянской усадьбы. Это то лицемерие, которое просто вырастает в паразитической среде, как крапива растет у забора. Но переход от «дикорастущего» бессознательного лганья Иудушки к сознательному лицемерию являлся лишь вопросом времени. Уже одновременно с Иудушкой Щедрин представил в «Благонамеренных речах» целый ряд сознательных лицемеров, не отличающихся в искусстве лганья от лицемеров французского пошиба. Таковы, например, исправник Колотов, судебный следователь Добрецов, председатель казенной палаты Удодов, либерал Тебеньков.