История русского шансона
Шрифт:
За разъяснениями М. Цыбульский обратился к Ивану Дыховичному.
«Это такая глупость, такой бред, — сказал актер в телефонной беседе. — Ну, трудно себе представить просто! Володя пел на моей свадьбе, но пел он свои песни, а не Галича… Петь песни Галича в присутствии члена Политбюро — это уже не глупость, а подлость. Представить, что Высоцкий был на такое способен, разумеется, невозможно».
Добавлю и я «пару копеек» в этот спор. Во-первых, прав Марк Цыбульский, представить Высоцкого, так откровенно «подставляющего» Галича, невероятно трудно. Хотя и не было особой дружбы между бардами, но и никакой жесткой конфронтации также не наблюдалось — существовали в одно время, но параллельно.
Михаил
Высоцкий на записку не ответил…
Во-вторых, «имеющий репутацию консерватора Полянский», не очень этой репутации соответствовал, скорее, наоборот, на фоне тогдашних «серых партийных кардиналов», он выглядел чуть ли не либералом. Дополнительным аргументом непричастности Полянского к репрессиям против Галича служит известный сегодня факт — «в квартире члена Политбюро Дмитрия Степановича Полянского проходили „квартирники“ (!) Михаила Жванецкого», пишет Н. Сведовая в «НГ» (18.06.07).
Припасен у меня и еще один аргумент в защиту Полянского, но о нем позднее.
В 1973 году Галича вызвали в КГБ. Ему предложили покинуть СССР и выдали израильскую визу. Но в Израиль Александр Аркадьевич не поехал. Узнав, что Галич попал в опалу, норвежцы оформили ему и жене «нансеновские паспорта». В Осло поэт прожил около года, потом перебрался в Мюнхен, а затем — в Париж. В общей сложности он провел за границей три с половиной года. Здесь вышло несколько его книг и виниловых дисков, одна из пластинок под названием «Крик шепотом» была выпущена небезызвестным ультраантисоветским издательством «Посев» как приложение к сборнику стихов «Когда я вернусь» и предназначалась для бесплатного распространения на территории СССР.
Обстоятельства смерти изгнанного поэта до сих пор во многом остаются загадкой, окончательно «парижское дело будет открыто для рассмотрения только 15.12.2027 г.» Официально считается: Галич погиб от удара током, налаживая домашнюю радиоаппаратуру. Верится с трудом.
Обложка пластинки А. Галича «Крик шепотом».
В мемуарах «Золотой век магнитиздата» В. Ковнер, говоря, что за пленки с неподцензурными песнями в СССР не сажали, вспоминал рассказ Галича на радио «Свобода» 13 сентября 1975 года:
«На одесской барахолке молодой человек торгует магнитофонными пленками. Его спрашивают: „А Галич у тебя есть?“ Молодой человек, скривив рот, негромко отвечает: „Нужна мне еще сто девяностая! (статья за антисоветскую агитацию). Мне и сто пятьдесят четвертой хватает“ (спекуляция)».
В Одессе жил легендарный в мире русского музыкального андеграунда человек по имени Станислав Яковлевич Ерусланов (1934–2003), он подпольно записывал в 60–80-е гг. Аркадия Северного, Владимира Шандрикова, Алика Берисона, Александра Шеваловского, Константина Беляева и десятки других самодеятельных шансонье.
Когда фонотека подобралась приличная, Станислав Яковлевич стал торговать записями на толкучке. Летом 1969 года по просьбе своего давнего знакомого Н. из Куйбышева, Ерусланов выслал ему посылку с записями песен Александра Галича.
Н. утверждал, что хочет их иметь исключительно для собственных нужд, но слова не сдержал — стал тиражировать пленки и продавать. Вскоре Н. был задержан местными оперативниками КГБ. Начались допросы, где он не стал разыгрывать из себя партизана. Не прошло и недели, как «двое в сером, двое в штатском» пришли за Еруслановым.
По статье «антисоветская деятельность» он получил четыре года колонии общего режима. Срок отбывал в Вологодской области, на Белом озере, где Шукшин снимал «Калину красную». Потом опять вернулся в Одессу. Увлечения своего не забросил, наоборот продолжал его до последних дней жизни.
«Интеллигенция поет блатные песни…»
В 1964 году в столицу СССР приехал с творческой командировкой молодой югославский писатель Михайло Михайлов. Он быстро вошел в круг богемной молодежи и, по собственному признанию, был до крайности удивлен тем, что в какой бы компании ни оказывался, повсюду звучали «лагерные» песни: веселые и грустные, смешные и трагичные, грубые и нежные… Вернувшись в Белград, Михайлов опубликовал в журнале «Дело» материал о «московском лете», где вспомнил «концлагерный фольклор», услышанный от новых друзей. Ознакомившись с публикацией, советский посол Пузанов пришел в неописуемую ярость, выразил свой протест югославскому руководству и добился возбуждения уголовного дела против «вольнодумца».
В конце 1965 года М. Михайлов получил двухлетний, кажется, срок «за оскорбление Советского Союза», а освободившись и заработав славу диссидента, вскоре эмигрировал в США.
Посиделки на кухне с гитарой были заметной приметой советского быта 60-х.
«Наступило время блатных песен, — напишет впоследствии Ю. Даниэль. — Медленно и постепенно они просачивались с Дальнего Востока и с Дальнего Севера, они вспыхивали в вокзальных буфетах узловых станций. Указ об амнистии напевал их сквозь зубы. Как пикеты наступающей армии, отдельные песни мотались вокруг больших городов, их такт отстукивали дачные электрички, наконец, на плечах реабилитированной 58-й они вошли в город. Их запела интеллигенция; была какая-то особая пикантность в том, что уютная беседа о „Комеди франсез“ прерывалась меланхолическим матом лагерного доходяги, в том, что бойкие мальчики с филфака толковали об аллитерациях и ассонансах окоянного жанра. Это превратилось в литературу».
Одними из таких «мальчиков с филфака» оказались бывший одессит Костя Беляев и москвич Игорь Эренбург.
Константин Николаевич Беляев (1934–2009) закончил в 1960 году Институт имени Мориса Тореза и по распределению попал в международный отдел аэропорта Шереметьево на должность диспетчера-переводчика, где молодому специалисту без проволочек предоставили место в общаге в придачу с веселыми соседями. Работа была непыльная — сутки через трое, — много времени, свободного через край, компания озорная. Именно в тот период он начал осваивать гитару, петь и сочинять первые песни.
«Началась моя популярность как исполнителя. Не проходило недели, чтобы меня не пригласили попеть на чей-то день рождения или просто на посиделки в интеллигентную компанию. Тогда появилось много интересных знакомств: общался с Аркадием Северным, Владимиром Высоцким, Михаилом Жванецким. Как ни странно, им тоже нравились мои песни», — делился воспоминаниями шансонье.
Несколько лет спустя Беляев уволился из Шереметьева и перешел на преподавательскую работу в Академию внешней торговли.
Столичный денди Костя Беляев. Москва, начало 70-х годов.
В конце 60-х жизнь столкнула Константина Беляева с подпольным устроителем концертов, исполнителей запрещенных песен Давидом Шендеровичем. Обладая исключительными организаторскими способностями, Шендерович принадлежал к категории «деловых», как в советское время называли ушлых, оборотистых парней, способных «не жить на одну зарплату». Именно он помог организовать первые записи Константина Беляева и его товарища, прекрасного певца и гитариста Юрия Миронова по кличке Нос, в Доме науки и техники, что на Волхонке. С подачи Шендеровича Беляев увлекся и коллекционированием фирменных пластинок, на жаргоне музыкального подполья того времени — «пластов». Это невинное, казалось бы, увлечение «модными дисками», с точки зрения дня сегодняшнего сыграет в итоге роковую роль в судьбе Константина Николаевича и станет поводом для его ареста и отправки по этапу… Но пока на дворе стоят «теплые» 60-е, и Беляев находится в самом центре бурного водоворота московской богемно-деловой тусовки: элитные рестораны типа Дома журналистов или ВТО — пожалуйста, билеты на закрытые показы западных картин — без проблем, съездить на отдых в Сочи, Гагры или Сухуми — все дороги открыты… Молодому, спортивному, интеллигентному красавцу рады были везде.