История русской литературной критики. Советская и постсоветская эпохи

Критики либерально-демократической ориентации с энтузиазмом приветствовали реформаторские шаги М. Горбачева, заявленный им курс на «новое мышление» и программную ориентацию на «общечеловеческие ценности». Одним из первых на эти лозунги в октябре 1986 года откликнулся Игорь Дедков в статье «Возможность нового мышления» [1529] .

Либеральная интеллигенция почувствовала: наконец-то граница, которая была достигнута в шестидесятых, оставлена позади. Алла Латынина отмечала, что лишь в ходе перестройки состоялась реабилитация «абстрактного гуманизма» [1530] . Многие авторы особо подчеркивали морально-этические функции литературы и критики. Ряд статей посвятили этим вопросам Дмитрий Лихачев и Даниил Гранин [1531] . Помимо мировоззренческих сдвигов, выход к универсальным, общечеловеческим проблемам имел и методологические последствия. Таковы требования компаративного изучения литературы [1532] (в противовес прежним догмам о превосходстве литературы соцреализма и в актуальной полемике с националистической идеей исключительности русской литературы), которое помещало бы русскую литературу в контекст европейской и мировой словесности XX века.

1529

Дедков И. Возможность нового мышления // Новый мир. 1986. № 10.

1530

Латынина А. Колокольный звон — не молитва // Новый мир. 1988. № 8. С. 235.

1531

Гранин Д. О милосердии // Литературная газета. 1987. 18 марта; Он же. Эхо дальнее и близкое // Литературная газета. 1987. 27 мая; Он же. Мимолетное виденье // Огонек. 1988. № 6; Аверинцев С. Византия и Русь. Два типа духовности // Новый мир. 1988. № 7; Лихачев Д. Тревога совести // Литературная газета. 1987. 1 января; Он же. От покаяния к действию // Литературная газета. 1987. 9 сентября.

1532

Анастасьев Н. Направляющая идея искусства (Заметки зарубежника) [Ответ на вопросы анкеты «О чем мы молчим? И почему?»] // Вопросы литературы. 1989. № 3. Мировоззренческие и методологические позиции критиков и историков словесности, работавших на материале зарубежной литературы, сдвиги в их представлениях к началу 1990-х годов были резюмированы в дискуссии: XX век: Итоги художественного развития (Вопросы литературы. 1993. № 2).

Однако в целом призывы первых лет перестройки сводились к тому, что критика должна вернуться к ленинскому учению и традиции реальной критики, ярчайшим представителем которой был Н. Добролюбов (утверждение нового через обращение к авторитету прошлого и «возрождение» этого прошлого — неотъемлемая часть стратегии многих реформаторских групп в истории). Возврат к «ленинской партийной политике», при четком отграничении ее от позднейших искажений сталинизма и брежневского режима, стало сутью «нового мышления» (термин, кстати, восходит к Ленину) и намеченного Горбачевым курса на контролируемое сверху реформирование социализма. Здесь возродилось противопоставление «хорошего» Ленина «плохому» Сталину, сложившееся еще в эпоху оттепели, а в годы перестройки определившее полюса, ход и накал публицистической полемики.

Требование возродить традиции социальной, революционно-демократической критики впервые высказал в июне 1987 года Юрий Буртин, в прошлом — сотрудник Александра Твардовского по «Новому миру». В статье «Реальная критика — вчера и сегодня», вызвавшей бурные дебаты, он утверждал, что современная критика не оправдывает своего названия, ибо ныне функция критики более чем когда-либо состоит в том, чтобы переводить на язык общественной мысли образы, созданные писателем, превращая их в факт национального самосознания. Ибо критика не служит исключительно литературе. «Реальная критика», как ее понимал Добролюбов, — это публицистическое исследование реальности с помощью художественной литературы. В современной ситуации это означало подведение итогов развития социализма в СССР. Задача литературной критики состоит в том, чтобы привести современную жизнь общества к единому знаменателю — всеобщей идее, каковой сегодня может быть только демократия [1533] .

1533

Буртин Ю. Реальная критика — вчера и сегодня // Новый мир. 1987. № 6.

Своей защитой «ленинских принципов и революционно-демократических традиций» сторонники либерального социализма жаждали довести до конца реформы, прерванные в 1960-х годах в борьбе как с националистами, усилившими свои позиции в 1970-х, так и с наследниками сталинской нормативной критики времен Ермилова.

Критики, еще в семидесятых годах выступавшие с националистических позиций, также считали важнейшей для себя социальную публицистику, однако часто имели в виду не столько критический анализ, сколько эстетический. Лишь любовь к высокому и вечному искусству и красоте может быть мерилом серьезной критики, писал Вадим Кожинов, противопоставляя «невежду» Белинского Пушкину [1534] ; а Александр Байгушев связывал ценность литературного произведения с русской национальностью автора, считая высшим достоинством литературы и критики «русскость», благородную и богатую традициями нацеленность на строительство души [1535] .

1534

Кожинов В. Критика 1987. Мнения и сомнения // Литературная газета. 1988. 27 января.

1535

Байгушев А. Русскость, благородная и традиционная нацеленность на строительство души // Вопросы литературы. 1988. № 11. С. 88.

С началом коммерциализации изменились цели, которые ставила перед собой критика. Призывы вернуться к «реальной критике» почти смолкли. Наталья Иванова и Мариэтта Чудакова констатировали конец эпохи русского литературоцентризма [1536] . Сложившаяся еще в конце 1950-х и укреплявшаяся на протяжении 1960-х — начала 1980-х годов жесткая схема противостояния трех лагерей критиков — официально-партийного, либерально-демократического и национально-патриотического — рухнула. Все три лагеря «гражданских критиков» охватило разочарование: не таким виделся им исход перестройки, многих глубоко задело резкое падение тиражей, не оправдались и надежды на то, что извлеченные из забвения сокровища литературы будут оценены по достоинству. Зато во всех лагерях и группировках громогласно зазвучали обвинения и самообвинения в связи с гибелью русской культуры и интеллигенции, картины будущего предстали в самых безрадостных тонах. Критиков — как основного, идеологически ангажированного публицистического направления, так и сторонников эстетического анализа литературы — объединяло то, что ни те, ни другие не ориентировались на реальные интересы и потребности читателей, на формирующийся рынок.

1536

Чудакова М. Не заслонять от реальности // Литературная газета. 1991. 2 января; Иванова Н. Гибель богов (О сломе литературной эпохи) // Новая газета. 1991. 10 августа.

3. Идеологические позиции, типы критиков, конфликт поколений

Общественное лицо критика, которое определяется не только его индивидуальным стилем и отношением к наиболее влиятельным литературным нормам, но и его принадлежностью к существующим группировкам и их идеологическим позициям, имеет, как правило, политический характер. Однако в ходе вызванного перестройкой культурного переворота сместились представления как о том, что такое политический прогресс, так и о современных литературных вкусах. Общественный образ критики определяется также индивидуальными стилями, склонностями и решениями. По темпераменту и самоидентификации можно выделить полемистов и критиков-публицистов, таких как Наталья Иванова, Алла Марченко, Бенедикт Сарнов, Владимир Бондаренко, Александр Казинцев и Татьяна Глушкова. Причем в данном случае партийная принадлежность, как и те или иные групповые интересы, не является определяющей. Так, либерально настроенная А. Латынина не раз покидала ряды либералов, оказываясь в одиночестве и навлекая на себя упреки в том, что поддерживает политических противников [1537] . Извилистой была идейная траектория Льва Аннинского.

1537

Латынина А. Колокольный звон — не молитва; Она же. Когда поднялся железный занавес // Литературная газета. 1991. 24 июля. См. также интервью Е. Лямпорта с А. Латыниной «Лучше не быть генералом, чем ходить в строю» (Новая газета. 1992. 6 июня).

Литературная критика эпохи перестройки обнажила и расширила раскол, обозначившийся еще в 1960–1970-х годах. Она окончательно оформила разделение на три политических лагеря, между которыми в годы перестройки началась открытая конфронтация.

Во-первых, это лагерь либералов, сторонников реформ. Его представители ориентировались на западные модели демократии и открытое гражданское общество, плюрализм, рыночную экономику и соответствующий ей политический строй. Критики этого направления после 1986 года, благодаря своей решительной позиции по отношению к происходившим в обществе событиям, стали инициаторами целого ряда важнейших дискуссий. Помимо упомянутых уже статей А. Латыниной, можно назвать статьи Л. Баткина «Сон разума» [1538] и Ю. Буртина «Вам, из другого поколения… К публикации поэмы А. Твардовского „По праву памяти“» [1539] , ставшие импульсом к дискуссии о службе интеллигенции сталинскому режиму и о роли интеллигенции 1960-х в эпоху застоя. Именно представители либерального направления стимулировали в 1988 году дискуссию о пересмотре истории русской литературы XX века. Статьи А. Бочарова, Г. Белой, М. Чудаковой, Е. Добренко, И. Золотусского, А. Гангнуса в «Вопросах литературы», «Литературной газете», «Новом мире», «Октябре» и других изданиях привели к окончательному разрушению как историко-литературной модели, сложившейся в советское время, так и доктринальных основ соцреалистического канона [1540] . Статья С. Чупринина «Другая проза» [1541] открыла полемику о так называемой «другой литературе», не вписывавшейся в рамки критического и социалистического реализма.

1538

Знание — сила. 1989. № 3, 4.

1539

Октябрь. 1987. № 6.

1540

См.: Какой быть истории советской литературы? (Круглый стол) // Вопросы литературы. 1987. № 9; Бочаров А. Покушение на миражи // Вопросы литературы. 1988. № 1; Добренко Е. «И, падая стремглав, я пробуждался…» (Об истории советской литературы) // Вопросы литературы. 1988. № 8; Золотусский И. Крушение абстракций // Новый мир. 1989. № 1; Гангнус А. На руинах «позитивной эстетики» // Новый мир. 1988. № 9; Добренко Е. Превратности метода// Октябрь. 1988. № 3.

1541

Литературная газета. 1989. 8 февраля.

Во-вторых, это лагерь национал-большевиков-неосталинистов; он объединил критиков, выступавших за сохранение либо восстановление коммунистического строя или, как минимум, за авторитарное государство, плановое хозяйство, контроль партии и, соответственно, за централизованную политику в области культуры. Критики и литературные чиновники, принадлежащие к этой группе, такие как Александр Байгушев или Павел Горелов [1542] , в 1987–1989 годах возражали против «реабилитации» репрессированных писателей, противопоставляя им представителей «секретарской литературы»: Александра Проханова, Анатолия Иванова, Юрия Бондарева, Георгия Маркова. Неосталинисты призывали к возрождению соцреализма, хотя и оговаривая возможность некоторого расширения его принципов, необходимого для интеграции в литературную систему авторов, чье творчество пришло к читателям в результате ослабления, а затем и отмены цензуры.

1542

См.: Байгушев А. О саддукействе и фарисействе // Молодая гвардия. 1988. № 12; Горелов П. Перестройка и подстройка (Заметки писателя) // Молодая гвардия. 1987. № 7.

Наконец, в-третьих, консерваторы — новые славянофилы, стремившиеся к политическому и духовному обновлению при условии отхода от марксизма-ленинизма и возвращения к национальным патриархальным ценностям, традициям и формам бытового уклада, причем главенствующая роль в этих процессах отводилась русскому православию. Они первыми выступили за реабилитацию философов-богословов, а в семидесятых именно они писали об уничтожении природы вследствие индустриализации и коллективизации. Эти критики, авторы полемически заостренных статей, также стали инициаторами ряда дискуссий. Так, статья Т. Глушковой «Куда ведет Ариаднина нить?» [1543] (в ней окрашенная антисемитизмом полемика обращена против «возвращенных» писателей и поэтов — среди них Булгаков, Пастернак, Мандельштам) снова остро поставила вопрос о взаимоотношениях интеллигенции и народа. Критик и поэт Станислав Куняев в статье «Все началось с ярлыков» привлек внимание к крестьянским поэтам, которых в 1920–1930-х годах травили революционные интеллигенты, в том числе и представители литературного авангарда, и которые затем были репрессированы. Статья С. Куняева «Ради жизни на земле», обращенная против молодых поэтов и тоже пропитанная открытым антисемитизмом, положила начало спорам о необходимости пересмотра истории литературы, посвященной Великой Отечественной войне [1544] .

1543

Литературная газета. 1988. 23 марта.

1544

Куняев С. Все началось с ярлыков // Наш современник. 1988. № 9; Куняев С. Ради жизни на земле // Молодая гвардия. 1987. № 8. См. ответ Л. Лазарева на статью Куняева о молодых поэтах-фронтовиках, погибших на фронте: Лазарев Л. А их повыбило железом… // Знамя. 1988. № 2.

Особую роль в происшедшем культурном перевороте сыграл поколенческий фактор [1545] . Весьма четко заявили о себе критики старшего поколения, которое принято называть поколением оттепели. Наиболее известные среди них: Лев Аннинский, Галина Белая, Рената Гальцева, Игорь Дедков, Игорь Золотусский, Вадим Кожинов, Станислав Куняев, Феликс Кузнецов, Владимир Лакшин, Лазарь Лазарев, Алла Марченко, Станислав Рассадин, Ирина Роднянская, Бенедикт Сарнов, Владимир Турбин. При всей идеологической разнице, главное, что их объединяло, — это идущая от эпохи оттепели вера в высокий социальный статус литературы и критики. Отсюда — миссионерство, уверенность в собственной общественной роли, ожидание того, что их просветительская и нравственная позиция даст новые импульсы процессу духовного и политического обновления общества. Формы коммуникации у представителей поколения оттепели характеризовались «двоемыслием». Как отметил в этой связи В. Топоров, «эзопов язык», с помощью которого авторы могли выразить свое несогласие с господствовавшими догмами, нередко превращался в свою противоположность — с ним начиналась игра, авторы оказывались зависимыми от собственных иносказаний:

1545

См.: Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России / Под ред. Ю. Левады и Т. Шанина. М.: Новое литературное обозрение, 2005 (в частности, социологическому анализу кодекса идей шестидесятников здесь посвящена статья В. Воронкова).

Нужно заметить, что все это (эзопов язык. — Б.Д., Б.М.) было не заговором против Советской власти, а хитрой и рискованной игрой с нею. Использование эзопова языка было игрой искусства с властью по правилам власти, правда, в постоянной надежде разбить власть на ее поле [1546] .

У критиков среднего поколения, которых прозвали «сорокалетними» и общим жизненным опытом которых стало как раз отсутствие крупных исторических событий «героической эпохи», сознание собственной принадлежности к единой группе было выражено гораздо слабее, чем у шестидесятников. (Потому их, «промежуточных», нередко называли «потерянным» или «пропущенным», то есть «забытым» поколением.) Семидесятники — это Владимир Бондаренко, Сергей Чупринин, Михаил Эпштейн, Виктор Ерофеев, Александр Генис, Татьяна Глушкова, Наталья Иванова, Владимир Новиков, Карен Степанян, Виктор Топоров, Петр Вайль. В начале 1980-х И. Дедков употребил наименование «сорокалетние», говоря о встрече (конференции) московских писателей в ноябре 1979 года, и в той же статье упрекнул их в эстетизме и манерности, эгоцентризме и моральной всеядности [1547] . На самом деле для этого поколения характерны разочарование и утрата надежд на возможность социально-политических реформ; важно и то, что их становление пришлось на период застоя. Многие из «сорокалетних» с немалой пользой для себя вновь открыли формализм, первый этап реабилитации которого также пришелся на 1960-е годы.

1546

Топоров В. На соискание. Очерки п. — прозы // Постскриптум. 1995. № 2. С. 273.

1547

Дедков И. Когда рассеялся лирический туман // Литературное обозрение. 1981. № 8; Аннинский Л. Шестидесятники, семидесятники, восьмидесятники. К диалектике поколений в русской культуре // Литературное обозрение. 1991. № 4; Бахнов Л. Семидесятник // Октябрь. 1988. № 9.