История русской литературы в четырех томах (Том 3)

6

В субъективном аспекте перелом в мировоззрении толстого - не что иное, как окончательное утверждение писателя в истине "народной веры": ориентацией на народное сознание был ознаменован весь предшествующий период его деятельности начиная с повести "Детство".

Переход Толстого на новые позиции сопровождался самым пристальным изучением официального православного христианства, исповедуемого и народом, и людьми "образованного сословия". К богословским трактатам Толстого привело осознанное им противоречие между христианскою верой "правящего" класса и его "антихристианскою" жизнью. Итогом этого изучения явилось отрицание существующего общественного строя как несовместимого с "истинным христианством" и признание необходимым "очищения" нравственной природы народа, развращенной бытующим злом: "...хотя я и видел то, что во всем народе меньше было той примеси оттолкнувшей меня лжи, чем в представителях церкви, я все-таки видел, что и в верованиях народа ложь примешана была к истине" (23, 56).

Критическая "штудия" богословских сочинений и внимательнейший анализ текста Евангелия вылились в работы "Исследование догматического богословия" (1879-1884), "Соединение и перевод четырех Евангелий" (1880-1881), "Краткое изложение Евангелия" (1881-1883). Утверждение непогрешимости церковного авторитета, церковные догматы, учение о божественности Христа и его воскресении и противопоставление земной жизни - загробной подвергаются сокрушительной критике Толстого. В основе ее разрыв (точнее - пропасть) между "практической этикой" - учением Христа и утилитарной философией оправдания и узаконения церковью насилия и зла как нормы общественной жизни. Толстовское понимание сущности религии и христианства как нравственного учения о том, что придает смысл земному существованию человека (слияние личной жизни с общей), излагается в трактатах "В чем моя вера?" (1882-1884), "Царство божие внутри вас" (1890-1893) и "Христианское учение" (1894-1896). Толкование Христа как "сына человеческого" (т. е. отрицание его божественного происхождения), а его заповедей в Нагорной проповеди (Евангелие от Матфея, гл. V) - учения о непротивлении злу насилием - как этического закона не только личной, но и общественной жизни сопровождается в этих работах анализом той "сети" псевдохристианства, которое и составляло, но Толстому, "религию" государства и официальной церкви. [29] "Оттолкнули меня от церкви и странности догматов <...> и признание и одобрение церковью гонений, казней и войн, и взаимное отрицание друг друга разными исповеданиями, но подорвало мое доверие к ней именно это равнодушие к тому, что мне казалось сущностью учения Христа" (23, 307). Многовековая тактика "умолчаний" и "обходов" заповедей Нагорной проповеди вскрывается Толстым в трактате "Царство божие внутри вас", получившем подзаголовок "Христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание".

Нравственное учение, оформившееся в начале 80-х гг., явилось своеобразной социальной декларацией Толстого, основанной на этических идеях христианства, рассматриваемых писателем в качестве земной и реально исполнимой нравственной истины (христианские заповеди при этом толковались писателем не как правила и законы, а как указания идеала). В основе учения лежало отрицание всего существующего общественного устройства как антихристианского по своей сущности. Отсюда - суд над жизнью, острейшая социальная критика всех видов и форм государственного насилия, и прежде всего насилия, облаченного в "тогу" буржуазную. Всеобщее обновление и установление "правды в отношениях между людьми" Толстой связывал с "революцией сознания", начинавшейся с сознательного и последовательного неповиновения "царствующему злу": "Пусть только народ перестанет повиноваться правительству, и не будет ни податей, ни отнятий земли, ни всяких стеснений от властей, ни солдатства, ни войн" (36, 274).

В учении Толстого первостепенно настойчивое утверждение, что непротивление злу насилием отнюдь не тождественно философии пассивности и сознательной обреченности на страдание: "Пусть не исправится все зло, но будет сознание его и борьба с ним не полицейскими мерами, а внутренними братским общением людей, видящих зло, с людьми, не видящими его, потому что они находятся в нем" (25, 180).

Учение о непротивлении насилием, рассматриваемое Толстым как действенное средство борьбы с общественным злом, "соблазнами" государственной этики, оправданием насилия наукой, философией и искусством, определит проблематику всего последующего толстовского творчества (как никогда прежде разнообразного по своим жанрам) - публицистики (религиозно-философской, социальной, литературно-эстетической), народных рассказов (и тесно связанной с ними деятельности писателя в издательстве "Посредник"), драматургии, повестей и, наконец, романа "Воскресение".

Анализ "метафизики лицемерия" (28, 209), уничтожающей в сознании людей различие между добром и злом, начатый Толстым в религиозно-философских трактатах, обретает острейшее социальное звучание в его гражданской публицистике - работах "О переписи в Москве" (1882), "Так что же нам делать?" (1882-1886), "О голоде" (1891), "Страшный вопрос" (1891), "О средствах помощи населению" (1891), "Стыдно" (1895), "Патриотизм и правительство" (1900), "Рабство нашего времени" (1899-1900) и т. д. Существующий общественный строй рассматривается Толстым как "конус [30] насилия" (90, 443): "Чем выше то положение, на котором стоит человек, чем оно выгоднее и поэтому шатче и чем страшнее и опаснее падение с него, тем более верит человек, занимающий это положение, в неизменность существующего порядка, и поэтому с тем большим спокойствием совеет может такой человек совершать как будто не для себя, а для поддержания этого порядка, дела дурные и жестокие" (28, 235). Экономическое рабство народа, нищету производящих блага и роскошь "паразитов жизни", насилие как сущность всех установлений и предписаний государства (войны, тюрьмы, остроги, казни, суды) Толстой рассматривает как следствие "опьянения" властью либо подобострастием. В страстной потребности писателя "пробить окно", "просвет" в область нравственного мира - вера в реальность всеобщей "революции сознания", должной, по Толстому, осуществить исторически назревшую необходимость разрушения самодержавного строя и предотвратить неприемлемую для писателя политическую революцию (внутренне объяснимую и закономерную): "Рабочая революция с ужасами разрушений и убийств не только грозит нам, но мы на ней живем уже лет 30 и только пока, кое-как разными хитростями на время отсрочиваем ее взрыв" (25, 394).

Утопичность положительной программы Толстого (при "самом трезвом реализме" его социальной критики) была вскрыта в известных статьях В. И. Ленина. И там же была показана противоречивость толстовского учения как отражение политической незрелости стихийного крестьянского протеста в период подготовки первой русской революции. Убежденность Толстого в необходимости замены "насильственных начал" общественного устройства "разумными началами" всеобщего равенства, братства и справедливости сопровождалась отсутствием конкретного представления о том, каким должно быть "новое жизнеустройство". Путь общественного преобразования, предлагаемый Толстым и связывавшийся им только с христианской (по его мнению - общечеловеческой) истиной, заключал "непонимание причин кризиса и средств выхода из кризиса, надвигавшегося на Россию". [31] При всем этом в ленинских статьях отмечается тот всемирный общественный резонанс, который не мог не быть вызван искренностью, убедительностью и страстностью критики Толстого, стремившегося "дойти до корня" [32] в поисках настоящей причины бедствий народа.

По мысли Толстого, внутренний опыт и рассуждение должны отбросить "привычку" думать, что "нравственное учение есть самая пошлая и скучная вещь" (25, 225), и показать, что без учения о назначении и благе человека не может быть никаких "настоящих наук" (25, 336). "Выражением знания" этой главной науки, по Толстому, и является искусство. Напряженные размышления писателя о сущности и задачах искусства после выхода "Исповеди" оформились в программный трактат "Что такое искусство?" (1898), впитавший в себя основную проблематику цикла статей на эту тему 80-90-х гг. Культура классов господствующих, стремящихся уничтожить функцию искусства как "духовного органа человеческой жизни" (30, 177) и "обмануть нравственные требования человека", противопоставляется Толстым (как в статьях 80-х гг., так и в программном трактате) искусству "религиозному", т. е. всеобщему, общечеловеческому, задача которого во все времена одна и та же - дать "знание различия между добром и злом" (30, 4), соединить людей в едином чувстве, в общем движении к установлению правды и справедливости в человеческих отношениях. Толстой прослеживает постепенную утрату искусством (на протяжении последних полутора веков) своей истинной цели, рассматривает падение культуры в прямой связи с отделением искусства высших классов от искусства народного. Культура прошлого и настоящего (от натурализма до декаданса, символизма и реализма) подвергается критике Толстого в равной степени.

Критическое восприятие собственной художественной практики в трактате "Что такое искусство?" резко и прямолинейно. Это обстоятельство во многом психологически объясняет почти универсальный характер отрицания Толстым искусства конца века. Выступление писателя превращается в своеобразный обвинительный приговор нерезультативному (в максимальном смысле) воздействию культуры на нравственный мир человека: современный диагноз болезни человечества ничем не отличался от диагноза многовековой давности. Уход в мир "соблазнов" - от личных до государственных (39, 144-145) - был столь же притягателен. Разгул насилия и зла - столь же велик. Но вместе с тем через весь трактат проходит идея "подвижности личности по отношению к истине". Отсюда - при крайнем отрицании - переоценку ценностей искусства определяет вера в "воскресение" и человека и культуры.

В трактате "О жизни" (1886-1887) утверждается, что человеку, "чтобы иметь жизнь <...> нужно вновь родиться в этом существовании разумным сознанием" (26, 367). Разумное сознание мыслится Толстым в 80-90-е гг. как синтез знания сердечного и разумного и рассматривается в качестве главного средства постижения высшей формы нравственного. Одна из центральных глав трактата, построенная как полемический диалог сознания "разумного" и "заблудшего" (26, 371-374) и призванная показать возможность "воскресения" для любой личности, теоретически обосновывала главную тему позднего Толстого.

Свой личный путь нравственного прозрения писатель считал возможным для каждого и, выступая духовным наставником всех "сословий" общества - от высших классов до народа, - своей художественной практикой стремился не только утвердить долженствование собственной моральной доктрины, но прежде всего дать ей реальную жизнеспособность.

Важный источник "силы жизни" Толстой еще в "Исповеди" связывал с тем смыслом, который извлекается и усваивается народом из хранимых веками преданий (притч, легенд, пословиц), заключавших в себе испытанную временем нравственную истину. Фольклорные сюжеты, положенные Толстым в основу его народных рассказов, использовались им как идеальная форма перевода "абстрактных" евангельских заповедей в художественно зримые образы, долженствующие стать практическим руководством в повседневном существовании человека. Тематическое разнообразие народных рассказов объединяется рамками толстовского учения, выступающего в них в своем "обнаженном" виде. И только в этих рассказах, приближающихся к жанру народного предания, перевод этических положений из "умозрительной" сферы в "жизненную" сопровождается (в большинстве случаев) утверждением знания о том, "чем люди живы", в качестве знания абсолютного и неколебимого.

Народные рассказы - один из опытов создания Толстым литературы народной, т. е. общечеловеческой, одинаково адресованной читателям всех сословий. Однако повествованиями о жизни народа эту часть наследия писателя назвать нельзя. Социальные и нравственные конфликты русской деревни как порождение утверждающихся буржуазных форм общежития становятся темой драмы "Власть тьмы" (1886), где разрушение патриархально-крестьянских устоев, порабощение крестьянской личности властью денег и воцарение зла в деревенском быту рассматриваются как трагическое свидетельство угасания "силы жизни" в народе, теряющем связь с землей. Но только - угасания, а не смерти. В нравственном перевороте сознания Никиты значим и подспудный моральный источник добра, изначала присущий народной душе, и суд, вершимый над героем и психологией оправдания насилия всегда живущим голосом народной совести (Митрич и Аким). [33]