История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Н.А. Бердяев насильственно был выдворен из России осенью 1922 года.
Иван Бунин начал свои записки «Окаянные дни» в начале января 1918 года. Но ещё осенью 1917 года вспоминает разговор с Алексеем, «караульщиком и сапожником», который пророчествовал, что «по истинной совести вам скажу, – будут буржуазию резать, ах будут!».
Иван Бунин был свидетелем московских событий революционного периода. В Кремле принимались какие-то постановления, занимались переговорами с немцами о заключении мира или перемирия, но по-прежнему собирались на заседания «Книгоиздательства писателей», по-прежнему работал Литературно-художественный кружок.
Бунин бывал и на «Средах», куда, к Телешову, приходили молодые, а теперь знаменитые писатели Горький, братья Бунины, Куприн, Вересаев, Леонид Андреев, Шаляпин, Качалов. Теперь тоже много молодых, Маяковский, сбросивший своё бунтарство и державшийся довольно пристойно, «хотя всё время с какой-то хамской независимостью» и
5 февраля 1918 года на очередном заседании «Среды» читали Илья Эренбург и Вера Инбер. Бунин тут же приводит эпиграмму Александра Кайранского об этих выступлениях:
Завывает Эренбург,Жадно ловит Инбер клич его,Ни Москва, ни ПетербургНе заменят им Бердичева.Все записи Бунина, его подслушанные мимоходом разговоры в трамвае, на митингах, при случайных встречах пронизаны неприятием кремлёвских большевиков: с первого февраля большевики ввели новый календарь, прибавив к старому тринадцать дней, его возмущает наступление немцев и обывательские ожидания прихода в Петроград и Москву немцев, которые могут навести порядок, по мнению некоторых граждан, немец-то, «говорят, тридцать главных евреев арестовал», а «мы народ тёмный». Приехавший из Симферополя критик А. Дерман рассказывает, что там творится «неописуемый ужас», «солдаты и рабочие «ходят прямо по колено в крови». Какого-то старика полковника живьём зажарили в паровозной топке.
16 февраля 1918 года под председательством Мельгунова в Художественном кружке заговорили о протесте против большевистской цензуры, договорились до того, что идеолог «экономизма» госпожа Екатерина Кускова – её газета «Власть народа» была оппозиционной кремлёвской диктатуре пролетариата – предложила в знак протеста вообще не выпускать газет, но после этого стали говорить о близком конце большевиков, дескать, комиссар Фриче уже вывез вещи из Москвы, значит, скоро придут немцы.
Ночью того же дня Бунин, разбирая свои рукописи, заметки, решил, что пора собираться на юг. На следующий день Бунин увидел расклеенные афиши, «уличающие Троцкого и Ленина в связи с немцами, в том, что они немцами подкуплены». Спрашивает Клёстова-Ангарского, близкого к большевикам:
«– Ну, а сколько же именно эти мерзавцы получили?
– Не беспокойтесь, – ответил он с мутной усмешкой, – порядочно…»
Любопытна и следующая запись: «19 февраля. Коган рассказывал мне о Штейнберге, комиссаре юстиции: старозаветный, набожный еврей, не ест трефного, свято чтит субботу…»
В различных газетах написано, что «Троцкий – немецкий шпион», а в другой газете напечатали статью Ленина: «ничтожная и жульническая», уверяет Бунин, «то интернационал, то «русский национальный подъём».
Бунина многое беспокоит потому, что утрачена моральная стойкость Русского государства. Русский человек, оказавшийся в тяжелейших условиях, пытаясь приспособиться, чаще всего занимается не тем, чем ему подобает заниматься. Бунин внимательно следит за литераторами, с которыми был дружен, и полностью разочарован их приспособленчеством. 2 марта он делает такую запись: «Новая литературная низость, ниже которой падать, кажется, уже некуда: открылась в гнуснейшем кабаке какая-то «Музыкальная табакерка» – сидят спекулянты, шулера, публичные девки и лопают пирожки по сто целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и так далее) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные. Брюсов, говорят, читал «Гавриилиаду», произнося всё, что заменено многоточиями, полностью. Алешка осмелился предложить читать и мне, – большой гонорар, говорит, дадим… Читал новый рассказ Тренёва (1876–1945. – В. П.) (Батраки). Отвратительно. Что-то, как всегда теперь, насквозь лживое, претенциозное, рассказывающее о самых страшных вещах, но ничуть не страшное, ибо автор не серьёзен, изнуряет «наблюдательностью» и такой чрезмерной «народностью» языка и всей вообще манеры рассказывать, что хочется плюнуть. И никто этого не видит, не чует, не понимает, – напротив, все восхищаются. «Как сочно, красочно!»
«Съезд Советов». Речь Ленина. О, какое это животное!»
В марте Бунин заметил, как изменились личности тех большевиков, кто пришёл к власти, заметил то, что и Бердяев. Он был у одного знакомого, который беспощадно точно описал большевика Фриче: «Да, да, давно ли это была самая жалкая и смиренная личность в обшарпанном сюртучишке, а теперь – персона, комиссар иностранных дел, сюртук с атласными отворотами!» И тут же Бунин рассказывает о жене архитектора Малиновского, в поведении которой та же самая величавость революционного руководителя: «Тупая, лобастая, за всю свою жизнь не имевшая ни малейшего отношения к театру, теперь комиссар театров: только потому, что они с мужем друзья Горького по Нижнему… И битый час ждал Малиновскую где-то у подъезда, когда же подкатил наконец автомобиль с Малиновской, кинулся высаживать ёе с истинным холопским подобострастием» (Окаянные дни. С. 50–74).
В одной из первых записок за 6 февраля 1918 года Бунин сообщил
свои впечатления о позиции Блока: «Блок открыто присоединился к большевикам. Напечатал статью, которой восхищается Коган (П.С.). Я ещё не читал, но предположительно рассказал ее содержание Эренбургу – и, оказалось, очень верно. Песенка-то вообще не хитрая, а Блок человек глупый» (Там же. С. 52–53).Здесь Бунин не понял всей глубины и всесторонности Александра Блока, который встал на сторону революции из тех же соображений, что и левые социал-демократы, победившие на выборах в Учредительное собрание и противостоящие кровавой диктатуре пролетариата и вскоре выступившие против кремлёвских большевиков. Статья Блока «Интеллигенция и революция» была опубликована 19 января 1918 года в газете «Знамя труда», которая выходила под руководством левых социал-демократов (эсеров). Она поддерживала те революционные силы, в том числе и большевиков, которые разрушили старый монархический мир и провозгласили рождение новой демократической власти, куда входили не только меньшевики, но и правые и левые эсеры; это была власть, которая опиралась как на фундамент на Учредительное собрание, избранное народом, где были и 140 большевиков, и 246 эсеров. Председателем Учредительного собрания был избран эсер В.М. Чернов. В газете «Знамя труда» и в сборниках «Скифы» печатались преимущественно известные писатели, такие как Иванов-Разумник, Белый, Брюсов, Клюев, Есенин, Орешин, Пришвин, Ольга Форш, Ремизов, Замятин, Блок, Чапыгин, Ширяевец.
Иванов-Разумник (Разумник Васильевич Иванов (1878–1946), левый эсер, был организатором и руководителем «скифского» литературного направления. Увлечённый творчеством Герцена, Иванов-Разумник прекрасно помнил, как он писал в 41-й главе книги «Былое и думы»: «Я, как настоящий скиф, с радостью вижу, как разваливается старый мир». У Иванова-Разумника и псевдоним был – Скиф, и сборники он составлял под названием «Скифы», в которых чаще всего печатались авторы с революционным отношением к старому миру. «Скифы» были недовольны Февральской революцией, ничего не сделавшей для простого народа, особенно для крестьянства. Все надежды были на Октябрьскую революцию, но и Октябрьская революция провозгласила только лозунги. Иванов-Разумник работал вместе с большевиками, он был в Смольном «безвыходно» с 26 по 28 октября, самые жгучие дни революции. Потом, в 1918 году, стал заведующим литературным отделом газеты «Знамя труда», редактором литературного отдела журнала «Наш путь», где увидели свет все публикации Александра Блока, и статья, и поэма, и стихотворение «Скифы».
Вокруг этих публикаций возник литературный скандал. Андрей Белый писал Блоку 17 марта 1918 года: «Читаю с трепетом Тебя. «Скифы» (стихи) – огромны и эпохальны, как «Куликово поле»… По-моему, Ты слишком неосторожно берёшь иные ноты. Помни – Тебе не «простят» «никогда»… Кое-чему в твоих фельетонах в «Знамени труда» и не сочувствую, но поражаюсь отвагой и мужеством Твоим… Будь мудр: соединяй с отвагой и осторожность». Блок был очень благодарен Белому: «Твое письмо очень поддержало меня, и Твое предостережение я очень оценил» (Переписка. С. 335). Иванов-Разумник эти произведения подверг серьёзному анализу, который одобрил сам Блок. С одобрения Блока Иванов-Разумник издал сборник его произведений со своим предисловием в московском издательстве «Революционный социализм». Но вскоре и Блок, и Иванов-Разумник, как и многие другие, отошли и от Октябрьской революции, и от левых эсеров. 14 марта 1918 года левые эсеры вышли из Совнаркома после того, как IV Чрезвычайный съезд Советов ратифицировал Брестский мирный договор, а немцы перешли в наступление на русские земли. Все происходило не по тем правилам, которые диктовала жизнь, диктовал христианский гуманизм, русская этика, всё изменилось. Кадеты, Мережковский злятся на Блока, называют его, Есенина, Белого «изменниками», обещают не подавать руки, признают, что статья Блока «искренняя», но сотрудничество с большевиками «нельзя простить». В «Записных книжках» Блок отвечает на несправедливые упреки бывших «друзей»: «Господа, вы никогда не знали России и никогда её не любили! Правда глаза колет» (М., 1965. С. 385).
В это время заговорили о болезни В.И. Ленина, порой говорили о том, что он утратил политическое чутьё, чаще всего о том, что нет никакой возможности к возвращению его к исполнению своих высоких обязанностей… Со всей остротой встал вопрос о преемнике, о личности, способной его заменить. Для большинства писателей и журналистов сомнений не возникало – Лев Давыдович Троцкий. И уверяли в гениальности Льва Троцкого. Вышла книга Г. Устинова «Трибун революции», опубликованная в 1920 году и ставшая настольной книгой многих его сторонников. Не раз писатели, журналисты, партийные деятели панегирически говорили и писали о Троцком, указывая на его могучий талант трибуна, оратора, на его ум, такт и другие выдающиеся способности как вождя революции. Упоминались Зиновьев, Каменев, Бухарин, Дзержинский… Но, сравнивая Льва Троцкого с этими видными деятелями партии и государства, чуть ли не в один голос говорили о Троцком как о несомненном преемнике Ленина на посту председателя Совета народных комиссаров. А потому не жалели слов для панегириков Троцкому, посвящали стихи, ходили на его выступления, рукоплескали ему, добивались встречи с ним.