История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции

Повесть «Деревня» была опубликована в журнале «Современный мир» (1910. № 3, 10, 11), книжное издание появилось в «Московском книгоиздательстве» в ноябре 1910 года.

И действительно, вокруг повести возникли споры и справа и слева. Увидели только «грязь, грубость, озлобленность», такая деревня в изображении Бунина просто «чудовищна».

Лишь Горький и немногие истинные друзья поддержали Бунина, отметив историческое значение повести, её глубину и свежее восприятие процессов, происходящих в русской деревне, новаторство художественных образов, выражающих коренные черты русского национального характера. Не раз Горький подчеркнёт, что так ещё не писали о деревне, откровенно и мощно.

13 ноября 1910 года Горький писал Бунину: «Возвратясь домой (путешествовал по Италии. – В. П.), читал «Деревню», читал и говорю старым словом Стасова – «Тузовая» вещь. Строго, честно и – красиво! Дьякон Краснобаев, подписавший свою фамилию по-латыни – Бенедиктов, милый Вы мой, как это метко, верно и какая глубокая трагикомедия спрятана тут. Сколько липких, чёрным варом склеивших душу, мучительных, одиноких дум под неистовый вой зимних вьюг… И множество достоинств вижу в повести этой… Если надобно говорить о недостатке повести – о недостатке, ибо я вижу лишь один, – недостаток этот – густо! Не краски густы, нет, – материала много. В каждой фразе стиснуто три, четыре предмета, каждая страница – музей! Перегружено знанием быта, порою – этнографично, местно…» (Бунин И.А. Письма 1905–1919 годов. М., 2007. С. 554–555). «Конец «Деревни» я прочитал – с волнением и радостью за вас, с великой радостью, ибо Вы написали первостепенную вещь. Это – несомненно для меня: так глубоко, так исторически деревню никто не брал… Я почти уверен, – писал он Бунину 23 ноября (6 декабря) 1910 года, во многом предвосхищая бурную полемику вокруг «Деревни», – что московские и петербургские всех партий и окрасок Иваны непомнящие и незнающие, кои делают критические статьи для журналов, – не оценят «Деревни», не поймут ни существа, ни формы её. Угроза, скрытая в ней, тактически неприемлема как для левых, так и для правых: угрозы этой никто не заметит. Но я знаю, что когда пройдёт ошеломлённость и растерянность, когда мы излечимся от хамской распущенности – это должно быть или – мы пропали! – тогда серьёзные люди скажут: «Помимо первостепенной художественной ценности своей, «Деревня» Бунина была толчком, который заставил разбитое и расшатанное русское общество серьёзно задуматься уже не о мужике, не о народе, а над строгим вопросом – быть или не быть России? Мы ещё не думали о России как о целом – это произведение указало нам необходимость мыслить именно обо всей стране, мыслить исторически» (Там же. С. 559). Да, утверждал Горький, продолжая внутреннюю полемику с теми, кто не понял «Деревню», Бунин сгустил краски, но вовсе не потому, что он помещик и ослеплён классовой враждой к мужику, а потому, что, следуя языку суровой правдивости, «утвердил новое, критическое отношение к русскому крестьянству».

На страницах своей повести Бунин создаёт целую галерею образов, среди которых выделяются братья Красовы. Как живой предстаёт пред нами Тихон Красов – на ярмарке, у себя дома, в разговорах с односельчанами, с братом Кузьмой, – работящий, думающий, страстный. О многом сожалеет Тихон Ильич, ничто человеческое ему не чуждо, и доброе и греховное, но вряд ли правы те современные исследователи творчества Бунина, утверждавшие, что Тихон Ильич – человек, «всю жизнь потративший на бессмысленное стяжательство».

В газетах «Одесские новости», «Одесский листок», «Киевская мысль», «Современное слово», «Против течения», «Русское слово», «Запросы жизни» обозреватели и критики высказали свои суждения о яркости характеров и мрачности изображённого в повести.

Иван Алексеевич и Вера Николаевна Бунины давно собирались в заграничное путешествие, приехали на Капри, побывали у Горького, и Бунин стал завершать новую повесть «Суходол». «Суходол» – это как бы продолжение моей прежней повести «Деревня», только не о сегодняшней деревне, а о её давней поре, о молодости сегодняшних героев… Было бы странным и удивительным, если б я стремился описывать деревню в её пёстрой текущей повседневности. Меня занимает главным образом душа русского человека в глубоком смысле, изображение черт психики славянина… И почему дед Николай Дмитриевич Бунин не может послужить прототипом Петру Кирилловичу? А почему тетя Варя, Варвара Николаевна Бунина, не может дать несколько характерных черт своей биографии и характера тёте Тоне, она заболела после того, как на предложение выйти замуж отказала жениху-офицеру, что-то в ней надломилось, сломалось, треснуло…»

На чтении повести у Горького присутствовал писатель Михаил Коцюбинский. «…Бунин читал свою повесть «Суходол», которая будет напечатана в «Вестнике Европы». Очень красиво написанная вещь, хотя философия её для меня неприемлема, и мы вчера долго, до 2 часов ночи спорили» (из письма А. Аплаксиной). «Старинным гобеленом» назвал повесть М. Коцюбинский, зародышем смерти показалась деревня и Горькому, чем-то вроде «заупокойной» всему русскому дворянству, рыцарскому благородству и чести.

«Суходол» был напечатан в журнале «Вестник Европы» (1912. № 4). В. Кранихфельд в статье «Литературные заметки. И.А. Бунин» (Современный мир. 1912. № 11) писал, что «Бунин показывает нам в индивидуальных крестьянских образах такой душевной красоты, что заподозревать его в преднамеренных подчёркиваниях крестьянской психики и жизни нельзя… Своё раздвоившееся между любовью к природе и тоскою по человеку он пытается примирить в своеобразном художественном пантеизме, – в стремлении к единой и вечной красоте» (Там же. С. 640).

В своих историко-литературных исканиях Бунин тесно смыкается иной раз с Александром Куприным, особенно тогда, когда Куприн в частном письме Батюшкову в 1909 году высказал свои затаённые мысли. Подводя итоги развития современной литературы, Бунин заметил, что «исчезли драгоценнейшие черты русской литературы: глубина, серьёзность, простота, непосредственность, благородство, прямота – и морем разлились вульгарность, надуманность, лукавство, хвастовство, дурной тон, напыщенный и неизменно фальшивый. Испорчен русский язык в тесном содружестве писателя и газеты, утеряно чутьё к ритму и органическим особенностям русской прозаической речи… И сколько скандалов было. Чуть не все наши кумиры начинали свою карьеру со скандала!.. В русской литературе теперь только «гении». Как тут быть спокойным, когда так легко и быстро можно выскочить в гении?» (Русские ведомости. 1913. Февраль).

Глубоким проникновением в человеческую душу отмечены и произведения Бунина, последовавшие за «Деревней» и «Суходолом». «Ночной разговор», «Весёлый двор», «Захар Воробьев» – всё это серьёзный и неподкупный разговор о России, о русском человеке в разных его ипостасях, его национальной сути.

В рассказе «Соотечественник» заметно, с какой поистине художнической жадностью Бунин наблюдает за своим «удивительным соотечественником» Зотовым, поразившим его своей страстной, безоглядной натурой делового человека, быстро приспособившегося к необыкновенным условиям «в тропиках, под экватором». «Он уже успел удивить гостя своей самоуверенностью, решительным и скептическим умом, деловитостью, огромным житейским опытом и несметными знакомствами с людьми самых разнообразных классов и положений. Кого ни назови из московских знаменитостей – купцов, администраторов, врачей, журналистов, – он всех знает, да хорошо знает и цену каждому из них. А какая у него осведомленность по части всяких закулисных тайн, редких карьер и тёмных историй!»

А ведь начинал он мальчишкой на побегушках, прошёл «огонь, воду и медные трубы». Не скрывает Бунин своего восхищения, всё глубже познавая характер Зотова: «Странно, неожиданно проявляются таланты на Руси, и чудеса делают они при счастливых жребиях!»

Сложный, крупный, глубоко национальный характер запечатлён в образе Зотова.

Подводя итоги раннего периода творчества И.А. Бунина, нужно упомянуть о Полном его собрании сочинений в шести томах в издательстве Товарищества Маркса в 1915 году.

Февральскую и особенно Октябрьскую революцию И. Бунин воспринял с неодобрением, даже с ненавистью. Это отразилось в публикациях, вошедших в книги И.А. Бунина «Публицистика 1918–1953 годов» (под общей редакцией О.Н. Михайлова и с его вступительной статьёй), «Страстное слово» (М., 1998) и «Окаянные дни» (М., 1990). Интервью сотруднику «Одесского листка» (1918. 21 июня), «Страшные контрасты» (Одесские новости. 1918. 10 ноября), «Не могу говорить» (1919. 2 апреля), «Великий дурман» (Южное слово. 1919. 30 ноября; и др.) – эти и другие выступления Бунина просто пронизаны ненавистью к новой пролетарской власти, к её вождям Ленину, Троцкому, Урицкому. Писатель утверждает, что Октябрьская революция совершена по принципам Великой французской революции, напоминает, что её вожди Мараты и Робеспьеры злодейской машиной расправлялись с инакомыслящими, а вслед за ними Ленин, Троцкий, Зиновьев уничтожают дворян, купцов, священников, всех инакомыслящих. Бунин ссылается на убийство председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого и жестокую расправу с заложниками: 900 заложников было расстреляно в Петрограде, 512 – в Кронштадте. Это было начало красного террора. «После убийства Урицкого начался страшный террор, – вспоминал бывший сотрудник Петроградского военного комиссариата М.М. Смильг-Бенарио. – Вооружённые красноармейцы и матросы врывались в дома и арестовывали лиц по собственному усмотрению… Ежедневно происходили аресты и расстрелы, а власть не только не стремилась приостановить массовое убийство, а наоборот, она лишь разжигала дикие инстинкты солдатских масс. Председатель петроградской коммуны Зиновьев не испугался бросить в массы лозунг: «Вы, буржуазия, убиваете отдельных личностей, мы убиваем целые классы» (Бунин И.А. Письма 1905–1919 годов. С. 477).

В «Окаянных днях» Бунин со всеми мрачными подробностями описывает красный террор, своеволие простого народа, вышедшего на улицы, бесцеремонно даёт характеристики Брюсову, Блоку, Маяковскому, всем, кто пошёл за большевиками. «Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!» – написал Бунин при виде старика генерала, что-то продававшего на Тверской. А извозчик возле Праги с радостью говорит о том, что немцы, которые идут на Россию, в Петрограде, «говорят, тридцать главных евреев арестовали. А нам что? Мы народ тёмный» (Там же. С. 15). «Коган рассказывал мне о Штейнберге, комиссаре юстиции: старозаветный, набожный еврей, не ест трефного, свято чтит субботу», – записал Бунин 19 февраля 1918 года. И Бунин день за днём описывает своё пребывание в Москве. Как-то спросил у Клестова-Ангарского, большевика-подпольщика, сколько получили большевики от немцев за подписание мира: «Не беспокойтесь, – ответил он с мутной усмешкой, – порядочно…» (Там же. С. 20). Современные комментаторы этого обстоятельства вспоминают книгу Г.К. Гинса «Сибирь, союзники и Колчак: Поворотный момент русской истории 1918–1920 гг.»: «Печать государственной измены отталкивала всех, кто честно мыслил, от вождей большевизма и последователей, и никто не выражал сомнения в искренности тех обвинений, которые повсюду открыто раздавались по адресу большевиков – обвинений в получении денег от германского Имперского банка, о существовании в Смольном комиссии офицеров немецкого генерального штаба, о выполнении большевиками всех требований Берлина. В 1918 г. Американское правительственное бюро печати опубликовало сенсационные разоблачения. Всё, что раньше передавалось как слух, стало обосновано документально. В Смольном действительно были немецкие офицеры. «Соглашение» о совместных работах начинается следующими словами: «Согласно договору, заключённому в Кронштадте 6 июля месяца сего года (1917) между представителями нашего генерального штаба и руководителями русской революционной армии и демократии: Лениным, Троцким, Раскольниковым и Дыбенко, отделение нашего Генерального штаба, оперирующее в Финляндии, назначает в Петроград офицеров, которые будут состоять в распоряжении осведомительного отдела штаба». Из «соглашения» проистекало всё остальное: перевод денег большевикам, выдача немецким офицерам в России подложных паспортов для поездки в Англию и Францию, убийство русских патриотов, уничтожение польских легионов и т. д.» (Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак: Поворотный момент русской истории 1918–1920 гг. Т. 1. С. 18, 19. Цит. по: Бунин И.А. Публицистика 1918–1953 годов. М., 1998. С. 478–479).

Со всей остротой и бескомпромиссностью Бунин описывает события в Одессе 1919 года:

«Рассказывают, что Фельдман говорил речь каким-то крестьянским «депутатам»:

– Товарищи, скоро во всём свете будет власть советов!

И вдруг голос из толпы этих депутатов:

– Сего не буде!

Фельдман яростно:

– Это почему?

– Жидив не хвате» (Там же. С. 100).

И тут же постановление военно-революционного совета: «расстрелять 18 контрреволюционеров. Тут же и сообщение о еврейском погроме на Большом Фонтане, учинённом одесскими красноармейцами… На Б. Фонтане убито 14 комиссаров и человек 30 простых евреев. Разгромлено много лавочек. Врывались ночью, стаскивали с кроватей и убивали кого попало. Люди бежали в степь, бросались в море, а за ними гонялись и стреляли, – шла настоящая охота… Убит Моисей Гутман, биндюжник, прошлой осенью перевозивший нас с дачи, очень милый человек» (Там же. С. 107). А завершает свои записи на эти острые темы Бунин словами: