История русской революции. Том 2(2). Октябрьская революция

На московской областной конференции большевиков, в конце сентября, один из делегатов доказывал: "В Егорьвске влияние большевиков безраздельно… Но сама по себе партийная организация слаба, находится в большом забросе; нет ни правильной регистрации, ни членских взносов". Диспропорция между влиянием и организацией, не везде столь резкая, была общим явлением. Широкие массы знали большевистские лозунги и советскую организацию. То и другое окончательно слилось для них в течение сентября — октября. Народ ждал, что именно советы укажут, когда и как осуществить программу большевиков.

Сама партия систематически воспитывала массы в этом духе. Когда в Киеве распространился слух, что готовится восстание, большевистский Исполком немедленно выступил с опровержением: "Никакое выступление без призыва Совета не должно иметь места… Ни шагу без Совета!" Опровергая 18 октября слухи о назначенном будто бы на 22-е восстании, Троцкий говорил: "Совет — учреждение выборное и… не может иметь решений, которые не были бы известны рабочим и солдатам…" Повторяемые ежедневно и подкрепляемые практикой такие формулы входили в плоть и кровь.

По рассказу прапорщика Берзина, на октябрьском военном совещании большевиков в Москве делегаты говорили: "Трудно сказать, выступят ли войска по зову Московского комитета большевиков. По зову Совета, пожалуй, выступят все". Между тем московский гарнизон еще в сентябре на 90% голосовал за большевиков. На совещании 16 октября в Петрограде Бокий, от имени партийного комитета, докладывал: в Московском районе "выйдут по призыву Совета, но не партии"; в Невском районе — "за Советом пойдут все". Володарский тут же резюмировал оценку настроений в Петрограде такими словами: "Общее впечатление, что на улицу никто не рвется, но по призыву Совета все явятся". Ольга Равич вносит поправку: "Некоторые указали, что и по призыву партии". На петроградском гарнизонном совещании 18-го делегаты докладывали, что их полки для выступления ждут призыва Совета; никто не говорил о партии, несмотря на то что во главе многих частей стояли большевики: сохранить единство в казарме можно было, только связывая сочувствующих, колеблющихся и полувраждебных дисциплиной Совета. Гренадерский полк заявлял даже, что выступит лишь по приказу съезда советов. Уже самый факт, что агитаторы и организаторы, при оценке состояния масс, проводят каждый раз различие между Советом и партией, показывает, какое большое значение имел этот вопрос с точки зрения призыва к восстанию.

Шофер Митревич рассказывает, как во взводе грузовых автомобилей, где не удавалось добиться постановления в пользу восстания, большевики провели компромиссное предложение: "Мы выступать не будем ни за большевиков, ни за меньшевиков, а… без всяких замедлений будем выполнять все требования второго съезда советов". Большевики автогрузового взвода применяли в малом виде ту же обволакивающую тактику, которую применял Военно-революционный комитет. Митревич не доказывает, а рассказывает, — тем убедительнее его свидетельство!

Попытки вести восстание непосредственно через партию нигде не давали результатов. Сохранилось в высшей степени интересное свидетельство относительно подготовки переворота в Кинешме, в значительном пункте текстильной промышленности. После того как восстание в Московской области было поставлено в порядок дня, партийный комитет в Кинешме выбрал, для учета военных сил и средств и подготовки вооруженного восстания, особую тройку, названную почему-то директорией. "Надо сказать все же, — пишет один из членов директории, — что выбранная тройка на деле мало, кажется, что сделала. События пошли несколько иным путем… Областная стачка целиком захватила нас, и к моменту решающих событий организационный центр был перенесен в стачечный комитет и в Совет…" В скромном провинциальном масштабе повторилось то же, что и в Петрограде.

Партия приводила в движение Совет. Совет приводил в движение рабочих, солдат, отчасти крестьян. Что выигрывалось в массе, то терялось в скорости. Если представить этот аппарат передачи как систему зубчатых колес — сравнение, к которому, по другому поводу и в другой период, прибегал Ленин, — то можно сказать, что нетерпеливая попытка сочетать колесо партии непосредственно с гигантским колесом масс — минуя среднее колесо советов — грозила опасностью обломать зубья партийного колеса и все же не привести в движение достаточные массы.

Не менее реальной была, однако, и противоположная опасность — упущения благоприятной ситуации в результате внутренних трений советской системы. Теоретически рассуждая, наиболее выгодный момент для восстания сводится к такой-то точке во времени. О практическом уловлении этой идеальной точки не приходится, разумеется, и думать. Восстание может с успехом развернуться на повышающейся кривой, приближающейся к идеальной кульминации; но также и на снижающейся кривой, если соотношение сил не успело еще радикально измениться.

Вместо «момента» получается отрезок времени, измеряемый неделями, иногда месяцами. Большевики могли взять власть в Петрограде уже в начале июля. Но в этом случае они не удержали бы ее. Начиная с середины сентября они могли уже надеяться не только захватить власть, но и сохранить ее в своих руках. Если бы большевики замедлили с восстанием в конце октября, они, вероятно, но далеко не наверное, в течение известного времени имели бы еще возможность наверстать упущенное. Можно условно принять, что в течение трех-четырех месяцев, примерно сентября — декабря, политические предпосылки переворота были налицо: уже созрели и еще не распались. В этих рамках, которые задним числом легче установить, чем в процессе действия, у партии была известная свобода выбора, порождавшая неизбежные, подчас острые разномыслия практического характера.

Ленин предлагал поднять восстание уже в дни Демократического совещания. В конце сентября он считал всякую оттяжку не только опасной, но гибельной. "Ждать съезда советов, — писал он в начале октября, — ребяческая игра в формальность, позорная игра в формальность, предательство революции". Вряд ли, однако, в большевистской верхушке кто-либо руководствовался в этом вопросе формальными соображениями. Когда Зиновьев, например, требовал предварительного совещания с большевистской фракцией съезда советов, он искал не формальной санкции, а рассчитывал попросту на политическую поддержку провинциальных делегатов против ЦК. Но факт таков, что зависимость партии от Совета, который, в свою очередь, апеллировал к съезду советов, вносила в вопрос о сроке восстания элемент неопределенности, чрезвычайно и не без основания тревоживший Ленина.

Вопрос о том, когда призвать, тесно связан был с вопросом, кто призовет. Ленину слишком ясны были выгоды призыва от имени Совета; но он раньше других понял, какие трудности возникнут на этом пути. Он не мог не опасаться, особенно на расстоянии, что элементы торможения окажутся в советской верхушке еще сильнее, чем в ЦК, политику которого он и без того считал слишком нерешительной. К вопросу о том, кому начинать. Совету или партии, Ленин подходил альтернативно, но в первые недели решительно склонялся к самостоятельной инициативе партии. Тут не было и тени какого-либо принципиального противопоставления: речь шла о двух подходах к восстанию на одной и той же базе, в одной и той же обстановке, во имя одной и той же цели. Но это были все же два разных подхода.

Предложение Ленина окружить Александринку и арестовать Демократическое совещание исходило из того, что восстание будет возглавлено не Советом, а партией, непосредственно апеллирующей к заводам и казармам. Да иначе и быть не могло: провести подобный план через Совет было бы совершенно немыслимо. Ленин отдавал себе ясный отчет в том, что даже на верхах партии его замысел встретит противодействие; он заранее рекомендует "не гоняться за численностью" большевистской фракции совещания: при решительности сверху численность обеспечат низы. Смелый план Ленина давал несомненные выгоды быстроты и внезапности. Но он слишком обнажал партию, рискуя, в известных границах, противопоставить ее массам. Даже Петроградский Совет, будучи застигнут врасплох, мог бы, при первой же неудаче, растерять свое еще нестойкое большевистское большинство.