История руссов. Варяги и русская государственность

Другая, более консервативная и состоятельная, часть настаивала на невозможности этого и приводила такие аргументы (подчеркивания наши): «Не лзе, брате, тому так быти… а из начала отчина есмы тех великих князей, и от первого великого князя нашего Рюрика (южнорусские летописи его игнорируют и не считают его “своим”), его же по своей воле взяла земля наша из Варяг князем себе и с двема браты его. По том же правнук его князь великы князь Владимер крестися и вси земли наши крести: Русскую и нашу Словеньскую, и Мерьскую, и Кривичьскую Весь, рекше Белшерьскую и Вятичи и прочая…»

Отсюда ясно, что даже новгородцы, явно державшие сторону Москвы, считали свою землю «Словеньской» вплоть до 1469 года и по крайней мере до Ивана Грозного, окончательно добившего Новгород.

«Русь» со времени Рюрика стала обобщающим термином не только для славянских, но и для подчиненных финских племен, это новгородцы признавали, но своего племенного имени они не забывали.

Именно Киевскую область, которая была крещена первой, новгородцы считали собственно «Русской землей», это узкое понятие «Руси» мы встречает в летописях неоднократно, именно в некиевских летописях. В Лаврентьевской летописи под 1175 годом находим по отношению к убитому Владимиру Суздальскому: «Князь наш убиен, а детей у него нету, сынок его в Новгороде, а братья его и Руси» (т. е. в Киевской области).

В Новгородской 1-й летописи под 1135 годом находим: «Иде в Русь архиепископ Нифонт», т. е. из Новгорода в Киев.

Далее, несмотря на редактирование многих списков «русскими», вернее, «московскими», руками, антагонизм новгородцев-словен и «руси» (киевлян) отражен летописями неоднократно: «И рече Олег: «исшийте парусы паволочиты руси, а словеном кропиньныя… и вспяша русь парусы паволочиты (шелковые), а словене кропиньны (вероятно, льняные. Слово “кропинный” истолковывается как дырявый, ветхий. — Примеч. ред.), и раздра их ветр; и реша словени: имемся своим толстином, не даны суть словенюм пре павюлочиты» (выражено явно недовольство).

Олег отдал явное предпочтение «руси»; кроме того он, беря дань с греков, ничего не назначил для дани Новгороду, очевидно, Новгород считал данником, и только.

«Русь» в узком значении в устах новгородского летописца отражало продолжавшуюся рознь между «русью» и «словенами». Отсюда ясно, что никогда Новгород в древности себя «русью» не считал, он подчинялся только владычеству руси.

С покорением Иваном III и окончательным разгромом Иваном Грозным, Новгород утратил свою волю, свой характер, превратился в обычный провинциальный город, подчиненный Москве. Свое личное, самостоятельное, специфическое он утратил и только с этого времени стал русским.

Здесь интересно будет коснуться взаимоотношений между южнорусскими и новгородскими летописями. Взаимоотношение вскрывается планом изложения в южнорусской летописи.

Летопись начинает от Сотворения мира, т. е. исходит от общего к частному: сначала земля делится на три «жребия» между сыновьями Ноя, причем славянская группа народов попадает в «Афетов жребий». Потом человечество распадается на 72 «языка», один из них славянский.

Далее, в разных списках идет маловразумительная фраза, читаемая во всех списках по-разному:

«От сих же 70 и дву языку бысть язык Словенеск от племени же Афетова, нарицаемии Норци, иже суть Словене» (Ипатьевский список). «От сих же 70 и 2 языку бысть язык Словенеск, от племени Афетова, нарци, еже суть Словене», и т. д. В некоторых списках стоит вместо «нарци» или «норци» — «Нииорици», и т. д.).

Д. С. Лихачев дает к этому отрывку следующий комментарий: «Нарци, или Норики — жители Норика, древней провинции Римской империи по течению Дуная. В VI веке здесь уже жили славяне. Поэтому, очевидно, а может быть и вследствие какого-либо предания, норики и были отождествлены на Руси со славянами».

В одном из очерков мы уже указывали, что искать исторических сведений, относящихся к VI веку, в русской летописи нет решительно оснований, даже события 2-й половины IX века русская летопись вынуждена была заимствовать из греческих источников. Далее, никакой логической связи между голым названием нориков и славянами нет. Если русский летописец знал что-то о нориках, то не одно их имя, а что-то с ними связанное, но об этом ни слова.

Дело объясняется, по-видимому, проще: «норци», «нарци», «нииорици» — это испорченное «новгородци», они-то и назывались всегда «словенами»; в одних случаях, где слово кратко, оно, вероятно, утратило знак сокращения — «титло», столь частый в церковно-славянском языке; там, где слово длинно (вроде нелепого «нииорици»), очевидно, протограф был испорчен, и переписчики читали слово на разные лады, а догадаться, что речь идет о новгородцах, не могли.

Таким образом, летопись, идя от общего к частному, доходит в делении земли не до нориков (ни к селу ни к городу!), а до новгородцев, ибо рукопись, надо полагать, была новгородской и составитель ее доводил дробление «земли» до своих читателей, указывая им их место в истории.

Что составители или переписчики летописей интересовались своим прошлым, видно из Псковской 1-й летописи: «а о Плескове граде от летописания не обретается воспомянуто… только уведохом, яко был уже в то время. как наехали Рюрик братьею из Варяг в Словене княжити, понеже поведает, яко Игорь Рюрикович поят себе жену Олгу от Плескова».

Сравнивая новгородские летописи с южными, нельзя не заметить, что первые в начальной своей части (да и вообще) являются большей частью только сокращенными копиями вторых в отношении южнорусских событий (в Новгороде не очень-то интересовались югом, в особенности марьяжными делами).

Очевидно, новгородские летописи, которыми мы располагаем, базировались на южнорусском первотексте, однако стройный план введения в летопись, построенный от Сотворения мира с указанием места новгородцев среди других народов мира, показывает, что составитель летописи был новгородцем. Это видно и из проскальзывающего там и сям недовольства «Русью», и из того, что новгородские летописи в начальной своей части дают подробности, значительно уклоняющиеся от других летописей, наконец, из существования апокрифической Иоакимовской (опять-таки новгородской летописи), сообщающей сведения о Новгороде, совершенно отсутствующие в других летописях.

Надо думать, что протограф русской летописи был новгородским. Южнорусский свод использовал не его, а испорченную или нечетко написанную его копию — отсюда и пошли странствовать по всем спискам «норди».

Составители же новгородских летописей, дошедших до нас, не имели под руками новгородского протографа, а использовали его только через посредство южнорусского свода с добавлением кое-чего, вероятно, просто по памяти. Этот вопрос заслуживает, конечно, специального исследования.

Вернемся, однако, к нашему отрывку. Мы выяснили, что отрывок, который считался Шлёцером неопровержимым доказательством норманской теории, вовсе этого не доказывает, он говорит только, что варяги стали называть новгородцев не «словенами», а «Русью». Называли они их так очень давно, но когда варяги делали это, сидя дома, то новгородцев это не касалось, когда же это случилось на Новгородской земле, это задело летописца-новгородца, и он отметил это в летописи.

Итак, одно из основных доказательств норманской теории является несостоятельным. Означает ли это, что норманская теория нами опровергнута? Конечно, нет! Опровергнуто только одно доказательство.

Здесь уместно будет сказать несколько слов о положении проблемы о происхождении Руси. В настоящее время все самые солидные советские работы, например, «История культуры Древней Руси» и другие, единогласно признают норманскую теорию «ненаучной» и даже «антинаучной». Многие считают, что, вообще, призвание варягов — это сплошная выдумка и только. Разбирать этот вопрос считается в России, по-видимому, признаком дурного тона, — вопрос уже давно решен (очевидно, в ЦК партии).