История села Брехова, писанная Петром Афанасиевичем Булкиным

– Ты куда полез? Чего вытащил? А ну-ка, дай сюда!

Как увидела она это изображение, и тут же при всех устроила мне представление из татарского побоища. Мои мужики от страха поразбежались...

Утром проснулся я - что такое? Не могу шею повернуть, и шабаш! Правый глаз затек, и губа выше носа вздулась...

– Вставай, Степан Разин, атаман донской!

Маруська сидит за столом в новом платье, платочек на плечи накинула газовый. Дурная примета - ежели она с утра принарядилась, значит, быть скандалу. Силюсь вспомнить: что я вчера натворил по пьянке? Или стекла побил, или на столб наехали? Чую что-то неладное, но вида не подаю. Спрашиваю:

– Ты чего вырядилась? По какому такому празднику?

– Решила верующей стать, - говорит.
– Вот к исповеданию приготовилась.

И голосок у нее такой вкрадчивый, и губы поджимает. А это уж бывает перед тем, как тарелки в ход пустить. Да что ж я такое натворил?

– Садись, Петя, садись. Может, и ты причаститься хочешь?

Сажусь да поглядываю: чем ты меня только причащать будешь? А она все тянет:

– Может, опохмелиться хочешь?

Стопку поднесла, выпил...

– Ты, случаем, не заезжал вчера к Дроздовым на машине?

– К каким Дроздовым?

– На пасеку, в Корабишино?

– С какой стати?

– Будто ты у них прихватил что-то.

Ну, думаю, начинается моя личная жизнь. Уж не потому ли пострадала моя физиономия? Но чтобы там ни было, а личную жизнь сперва-наперво надо отрицать. Я изобразил обиженный вид.

– Ты меня, - говорю, - за вора выдаешь. Я чужих вещей не беру.

– Да не вор, Петя, а разбойник... Стенька Разин!

– Мне твоя игра в казаки-разбойники вовсе не понятна.

– Неужели? Ну-ка вспомни, зачем туда ездил?

– Я там быть не бывал... Ну, может, до войны еще. По совести говоря, я и дорогу позабыл туда.

– Вот оно что! Значит, ты еще в довоенную пору фотографировался.

Тут она вынула из кармана мои фотокарточки, где я в подштанниках Стеньку Разина изображал, и спрашивает:

– Узнаешь?

– В первый раз вижу, - и даже физиономию отвернул, будто меня это вовсе не касается.

Тут я допустил грубую тактическую ошибку, - потерял противника из поля обзора. У нее под столом была заготовлена тяжелая глиняная миска. Вот этой миской она меня и накрыла с левого фланга, прямо по уху...

Очнулся я на полу. Лежу весь мокрый - водой меня окатила, холодной, прямо из колодца. Приподнял я голову - у меня под носом догорает вся эта знаменитая история про Стеньку Разина и персидскую царевну. Кучка пепла ото всех моих фотографий.

Но Катин муж, Дергун, поступил коварнее. Налил он лагун меду и заявился в райцентр к фотографу-корреспонденту. "Вот вам Петр Афанасиевич медку прислал. Очень ему ваши фотокарточки понравились. Он просил еще прислать, если можете".
– "Да поищите вон в куче на столе". Дергун сам выбрал, какие поинтереснее. И отнес их в райком вместе с заявлением: "О том, как председатель сожительствует с моей женой, а меня сослал на лесозаготовки..."

И вызвал Семен Мотяков меня на бюро. А у меня еще не зажили на лице следы домашнего разногласия. Явился я, а Семен Мотяков говорит:

– Вот он, Стенька Разин без порток... Его и спрашивать нечего. Вся личная жизнь у него на физиономии отпечатана.

Начальство не жена. Здесь тактика огульного отрицания успеха не приносит. То есть тебя просто не слушают. Поэтому я все перевел на производственные отношения.

– Какая там личная жизнь! Это я с лучшим пчеловодом общался без задней мысли.

– Поговори у меня! Не то я из тебя вышибу и задние и передние мысли. Пригласите потерпевшую, - приказал Мотяков.

И вошла она... Платье розовое, туфли на каблучках, и даже этот самый радикуль в руке, наподобие сумки портмане, то есть большой кошелек с шишечками. Стоит и покачивает радикулем.

– Я вас, - говорит, - слушаю, Семен Иванович.

Мотяков даже крякнул от такого обхождения:

– У вас никаких притензиев нет к этому гражданину?
– и указывает на меня.

– Какие могут быть претензии!
– Катюша так и заулыбалась.
– Мы с ним просто представления разыгрывали... Как на сцене.

– Это вы правильно, - сказал Мотяков вроде бы тоже с улыбкой.
– А насчет производства зайдите ко мне в кабинет, после бюро.

– С большим даже удовольствием...

Мне дали строгача, а Катюшу перевели через неделю в райцентр, продавцом поставили. Дергуна же ее послали в Пугасово, экспедитором на базу. Встретил я его как-то потом в Пугасове, в столовой. Он пьян в дымину.

– Вот ты и донес на меня, - говорю.
– Но что ты выгадал? То был на лесозаготовках за пятнадцать верст, а теперь тебя за сорок пять километров отправили.

– Не в том, - говорит, - беда, Петр Афанасиевич. Просто меня чужая личная жизнь заела.

КТО ТАКИЕ ОППОРТУНИСТЫ?

Сидим мы как-то вечером на бревнах - я, Филипп Самоченков и Петя Долгий - все три председателя. Решили Самоченкову дом новый построить, всем колхозом. Ну, и пригласил он выпить. Отказываться неудобно. Выпили, разговорились.

– Когда человек стареет, мозги у него разжижаются, - сказал Филипп.

Петя Долгий засмеялся, а я спросил:

– Ты кого это имеешь в виду?

– Так, к слову пришлось. Старость моя, и больше ничего. Я крепкий на слезу был человек. А вот когда постановление вышло - дом мне построить, не вытерпел. Потекло у меня из обоих глаз... Семена Мотякова вспомнил.

– Где он теперь?
– спросил Петя Долгий.

– В Касимове, на речной пристани грузчиком работает, - ответил Филипп.

– Да он вроде бы кадрами заведовал?

– Сняли за пьянку, - сказал я.
– Намедни в Касимов приехал. Сошел с пристани. Глядь - Мотяков! Лошадь его с повозкой завязла. Он орет на всю набережную и лупит ее чем ни попади. И вот ведь какой дьявол - все промеж ушей норовит ударить.

– Самая притчина, - сказал Филипп.
– Он и раньше в точку метил. Сколько лет я при нем отработал! Семен Иванович, говорю, мне бы дом построить. А он: "Тебе казенный обеспечен на старости лет. Все равно проворуешься". Да разве ж я с целью обогащения работал? Я, бывалочи, только и смотрел за тем, как бы линию держать.

– А как ты ее понимаешь, эту линию?
– спросил Петя Долгий.

– Да когда мне было понимать ее?
– Филипп даже удивился.
– Жизнь не на понятии строилась. И занят был я по горло. Ты вот с утра выехал в район, а в обед глядишь - дома. После обеда спрашиваешь: "Где Петр Ермолаевич?" Говорят - в район уехал. А к вечеру опять по колхозу бегаешь. Я ж, бывало, поеду с утра, отзаседаю там, возвращаюсь на другой день, а тут уж телефонограмма - обратно вызывают. "Сашка, перепрягай лошадей! Поехали..." Один вопрос заострили, второй ставят. И ты, бывало, идешь от вопроса к вопросу, как по столбовой дороге. Тут и понимать нечего. Только линию держи. Когда меня поставили председателем, я испугался: "Что я буду делать? Я же малограмотный!" - "Не бойся, за тебя все решат". И верно, сообща решалось. Ты как ноне премиальные выдаешь? Кто перевыполнит норму на косьбе, к примеру, или на пахоте - получай три рубля. Кто на согребании - два рубля. "Сашка, расплатись!" Сашка вынет ведомость и тут же, опираясь на "Волгу", запишет и деньги выдаст. А раньше? Хочешь премию выдать проведи сначала через правление, потом на исполком вынеси, потом в райкоме утверди. А потом уж акт вручения - соберут весь колхоз, представитель приедет и вручит Почетную грамоту.