История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.)

– Вот голова, баба у меня, не старается мужа накормить, а старается, как от этого отлынить. Дело в народе бают, жена да не убоится своего мужа! А ведь жена не лапоть, с ноги не сбросишь! А, пожалуй, верно говорится: дважды жена для мужа милая бывает, когда в дом ее введут, и когда из дома понесут, – словами пословицы изрёк Иван. – Вот, вещь какая, – своей уже поговоркой заключил он.

Когда Иван блин съел и поблагодарил за угощение под дружный перестук ложек за столом, он речь свою завёл на счет того, ради чего пришёл.

– У нас в доме делов этих, разродилось целая куча. А беда настигла – денег нет. А нужда пристегает, небось, без денег-то скажешься. А все это из-за того, что мы бестолково деньги расходуем, мозгой не ворочаем, когда их без дела тратим, – самокритично вел неторопко свою речь Иван. – И дело бают, прежде чем начать любое дело «Семь раз отмерь, а раз отрежь!»

Слушая эти Ивановы пословицы и приговорки, которые всем понятно издалека ведут к тому, что Иван пришёл с целью позаимствовать денег, Василий черпал из чашки масляную конопляным маслом кашу, мысленно вспоминал, как он однажды зашёл в избу к Трынковым, где было в действительности делов «целая куча». На полу полная неразбериха, навалена целая куча разной рухляди, так, что сам черт ноги сломает. Колька с Гришкой натаскали в избу и разбросали по полу разного барахла, захламили всю избу. Тут валялись и коньки, и самодельные лыжи, птичья клетка, недоплетённый лапоть, лукошко с намороженным дном, а поверх всего этого салазки, внесенные в избу, видимо, для ремонта.

– Что, у вас так захламлено и разбросано тут, словно медведь по пчельнику прошёлся в поисках меда, – заметил тогда, сидящей на лавке и полудремавшей хозяйке Прасковье, которая не только не унимала своих сыновей-проказников, а наоборот, с довольным видом и наслаждением наблюдала за их проказами.

Слушая гуд разговорной речи Ивана, Василий между прочим заметил ему:

– Пока ты, Иван Васильич, семь раз то будешь мерить, люди уж шабашить будут!

– Это, пожалуй, так, – наивно согласился Иван, пока не спуская с языка свою заветную мысль о просьбе денег.

– Я чувствую, что ты Иван Васильич, ко мне пришёл по какому-то делу? – чтоб прекратить затяжной разговор спросил Ивана Василий.

– Знамо по делу, – признался тот.

– Так по какому, говори прямо, без всяких закомуров.

– Да я уж говорил. Нужда пристигла, до зарезу мне нужна пятерка денег, выручи, пожалуйста, меня деньжонками-то Василий Ефимыч. Я обрёл себе друга, думаю, больше не к кому мне обратиться, кроме тебя, – льстиво торочил Иван. – Если богатый деньжонками-то, выручай, – угрожающе добавил он.

– Деньжонки-то, пока, есть, а сколько бишь тебе нужно-то? – осведомился Василий у Ивана.

– Я уж баял, пять рублей, – заявил Иван.

Василию показалось, что Иван больно много заломил. «Вот люди нахальные какие, своих денег не имеют, а занимать идут не довольствуются малой суммой, рублевкой, скажем, а выдай им пятерку», – мысленно упрекал он Ивана. С некоторым недовольством Василий раздраженно высказался, но не в адрес Ивана и не только для его ушей:

– Чай у меня деньги-то не бешеные. Добром надо дорожить, а не растранжиривать – деловито заметил он. – Деньги даешь взаймы руками, а получать долг приходится ногами, да хорошо еще, если тебя за выручку, не облают, в чем псы не лакают. Будешь с должника спрашивать долг, а он с упреком обрушится на тебя же, за свои-то денежки. Укорял, что ты привязался, разве я тебе не отдам, должен не спорю, отдам не скоро! Вот такие-то слова мне уж надоело от должников-то слышать, наговаривая напевал Василий.

– Уж я так-то не позволю. Что, я разве в своем дому не волен! – в свою защиту, выдавил из себя раскрасневшийся Иван.

– Трёшницу могу дать, а пятёркой не располагаю, – наконец-то смилостивился Василий.

– Ну, хотя бы трёшницу, вынужденно согласился Иван.

Получив в руку трехрублёвую бумажку, Иван бережно всунул ее в карман и блаженно позёвывая, сказал:

– Пойду доплетать лапоть, доплету, звонить пойду.

Трынков ушёл. Семья Савельевых стала выходить из-за стола. Обед кончился, все стали молиться богу с благодарностью за обед. Чтобы не забыть, Василий, подойдя к окну, и на закоптевшем стекле пальцем начертил: Ивану Тр. 3 рубля, а вскоре про эту запись забыл. Потеплело на улице, в избе окна заплакали и время Васильеву запись стерло. А когда он все же вспомнил, что Ивану давал денег взаймы, он метнулся к окну, а там уж никакой записи не было.

После обеда Василий, усылая сына Ваньку к сапожнику за починенными сапогами, наказывал:

– Поди-ка Ванька, сбегай к Степану Меркурьеву за твоими сапогами, он, наверно, подбил подмётки к ним. Деньги за работу ему я уже отдал. Ванька побежал вприпрыжку. Пересеча улицу, он заснеженную равнину озера миновал в три счета.

Живёт вдовец сапожник-старьёвщик Степан со своими ребятишками на набережной улице. Собственно говоря, это вовсе не улица, а порядок из нескольких келий и этот порядок по своей протяжённости так мал, что если будучи на одном его конце могут чихнуть, то с другого конца услышишь: «Будь здоров!».

В ряду старушечьих келий, виднеется его покосившаяся, полувросшая в землю с приземистыми окошками избёнка. При входе в Степанову избушку, Ваньку обдало нестерпимой затхлостью и какой-то прочей вонью, какая обычно скапливается в избах, как результат крестьянского семейного быта. На него пахнуло скотным двором, плесенью, из кадушки с водой, стоявшей в углу, в которой, видимо, мочатся подметки и в которую, по всей принюхоннасти, в зимние стужи, мочится вся Степанова семья. Ванька отворил дверь, эту отгородку, отделяющую уличную волю от избяной тесноты с отвратительной ее вонью, какая на него пахнула. В чулане лежала важно и блаженно жевала жвачку коза. Около нее прыгали козлята.

– Дяденьк! Ты нам подбил подмётки-то? – обратился Ванька к Степану.

– А ты чей? – наивно осведомился Степан.

– Савельев! – ответил Ванька.

– Ах, Василия Ефимыча сын! Пока нет, вот сейчас берусь за ваши! – хлопотливо заговорил Степан и с этими словами махнул в угол в общую кучу обуви ожидающей ремонта, чьи-то недоремонтированные ботинки.

Степан, встав со своего рабочего места выпрямился и откинув очки с глаз на лоб, с полки достал Ванькины сапоги.

– Кольк, ты не знаешь, куда я подевал ихние подмётки, – обратился Степан к своему сыну-подмастерью.

– Нет, не знаю, – как-то безучастно ответил Колька, упористо с налёгом втыкая шило в подмётку ремонтированного им ботинка.

Степан в поисках подмёток, ринулся в угол, где навалом сложена целая куча старой кожаной и валяной обуви, ожидающей ремонта. Там же в углу валялись колодки и лоскутья деловой кожи. Не успел Степан нагнуться над этим старьем, как ему на спину вспрыгнул козлёнок и растопырившись задрав кверху хвост стал мочиться. Степан не сразу согнал со спины козлёнка, он видимо, придерживаясь правила не пугать зря скотину. Медленно выпрямился и козлёнок произвольно сполз с его спины на пол. Со Степановой спины на пол потекла струйка мочи, и покатились мелкие козлиные орешки, козлёнок на его спину успел и орешек насыпать.

– Вот вражья скотина! – хладнокровно выругался Степан, продолжая поиски подмёток.

– Куда это я их запьютил! – досадовал на себя Степан, – вроде вот тут я их засовывал. Ах, вот они! Наконец-то, – обрадовался Степан. – Вот и подмётки нашлись. Сейчас я берусь за ремонт ваших сапогов, – проговорил Степан, обращаясь к Ваньке.

– Так, что, приходи завтра! Они будут готовы.

Ванька вторично пришёл не «завтра», а через день, с полной надеждой получить свои отремонтированные сапоги. Но картина была та же – сапоги оказались не починены. Видимо, позавчера, как только Ванька ушел и захлопнул дверь Степановой избы, Степан махнул Ванькины сапоги в угол. Ванька был вынужден ходить к Степану до трёх раз. Ведь какой дурак неотложно берётся за выполнение работы, за которую оплачено вперед.