История Советского Союза. 1917-1991
Шрифт:
Социальные и экономические реформы, проводившиеся новыми режимами, были очень похожи друг на друга. Промышленность национализировалась, и в некоторых случаях оборудование для ее реконструкции поставлялось из Советского Союза. Государственное планирование стало главным, и были приняты планы послевоенного восстановления народного хозяйства, составленные по образцу советских пятилеток. Все эти страны отвергли американский план помощи Маршалла и более тесно привязали свою экономику к Советскому Союзу, часто в угоду советским интересам. Зарплата рабочих в промышленности стала сдельной и более низкой, чем прежде, а профсоюзы централизованы и поставлены под контроль властей. Были приняты меры по усилению системы социального обеспечения, но ее благами в полной мере могли воспользоваться работники, продолжительное время трудившиеся на одном рабочем месте и соблюдавшие трудовую дисциплину.
Полностью была реформирована система образования. Все частные и религиозные школы были либо закрыты, либо включены в государственную систему учебных заведений. Особое значение придавалось
Обычно проводилась и радикальная земельная реформа. Земля экспроприировалась у собственников, причем так была уничтожена все еще сохранявшаяся аристократия. Освободившиеся земли были розданы мелким хозяйствам. Однако с самого начала они столкнулись с серьезными препятствиями. Во-первых, из-за трудностей с продовольствием крестьян принудительно заставляли продавать его государству по низким ценам. Затем, около 1949–50 гг., наиболее преуспевающие хозяева были обложены высокими налогами. Менее состоятельных принудительно загоняли в коллективные хозяйства. К моменту смерти Сталина в 1953 г. этот процесс еще не был завершен; тогда для стран Восточной Европы были несколько расширены дозволенные пределы поисков их “собственных путей к социализму”. Но в целом они повторили тот путь, что Советский Союз проделал в двадцатых годах. Однако в Восточной Европе процесс этот был сокращен во времени, а затем и вовсе оборван по причине смерти Сталина и последующих событий. Более того, поскольку эти перемены привнесены на их почву извне, часто вопреки национальным традициям и интересам, было ясно, что к середине пятидесятых годов здесь созреет достаточно конфликтная ситуация.
Поскольку после 1948 г. или около того степень контроля Советов над восточноевропейскими странами была достаточно высока, точка зрения, в соответствии с которой они являлись частями советской империи, была не лишена смысла. В наше время, если какая-либо страна становится частью империи, последняя сталкивается с проблемами, значительно превосходящими ценность приобретения. Прежде всего это верно в тех случаях, когда “колония” имеет более развитую экономику и более дифференцированную социальную структуру, чем метрополия. Она в таких случаях импортирует из колоний идеи, культуру и социальную структуру — если, конечно, не готова освободиться от этого влияния и управлять подчиненной нацией посредством грубой силы. Но именно это Советский Союз и не готов был сделать, особенно после смерти Сталина. Исключение составляли только моменты кризисов. На деле же, при Хрущеве и его преемниках было уже неправильно называть Восточный блок “империей”, поскольку страны, входящие в него, обладали ограниченным суверенитетом. Суть же дела состоит в том, что “братский союз” или “содружество” социалистических стран постоянно обменивались идеями и влияли на развитие друг друга.
Обычным следствием такого взаимовлияния было то, что страны Восточной и Центральной Европы опробовали кое-какие возможности, существовавшие в латентном виде в социалистической традиции. В самом Советском Союзе эти возможности были похоронены, поскольку страна развивалась по чрезвычайно авторитарной модели. В Восточной же и Центральной Европе некоторым из этих тенденций позволили развиться и с течением времени стать реальностями, другие же были уничтожены в зародыше, поскольку советское правительство было слишком обеспокоено возможностью их влияния на внутреннее советское развитие.
Самый радикальный из этих экспериментов начался еще до смерти Сталина — местом его проведения стала Югославия. Его могло бы и не быть, если бы эта страна, как и Албания, не изгнала бы немцев самостоятельно, лишь при минимальной советской помощи. Югославский лидер Тито был в восторге от Советского Союза и готов был преданно следовать его примеру, но все же своим положением он не был обязан непосредственно Советам. Руководимая им коммунистическая партия получила всенародную поддержку потому, что возглавила борьбу против немцев. В отличие от прочих восточноевропейских лидеров Тито не въехал в свою страну на броне советских танков и не зависел от помощи со стороны советников из НКВД. Потому он мог сопротивляться заключению некоторых договоренностей, которые и другие восточноевропейские лидеры находили наиболее неприятными. Он был, например, разгневан попытками Советов вербовать среди югославских граждан агентов НКВД — в Восточной Европе тогда это было обычным делом. Он сопротивлялся заключению односторонних торговых соглашений, которые создавали для Советского Союза исключительное положение в югославской экономике. Он рассердил Сталина также и тем, что слишком ускорял политическое и экономическое развитие страны, отказавшись заключить любую серьезную коалицию с “буржуазными” партиями, — что было бы целесообразным с точки зрения Сталина, — и незамедлительно приступив к выполнению чрезвычайно амбициозного пятилетнего плана развития промышленности. Как сообщает Джилас, который посещал Москву в составе нескольких югославских делегаций, Тито и его коллеги были к тому же потрясены и возмущены двойственностью и высокомерием политики с позиции силы, которая, как они поняли, была типична для отношений Советского Союза с союзниками и братскими
коммунистическими партиями.В конце концов Сталин потерял всякое терпение и исключил Югославию из Коминформа, организации, которая в то время была занята координацией политики правящих европейских коммунистических партий. Это поставило югославских руководителей перед лицом неожиданного и жестокого кризиса. Непредвиденное прекращение торговли с Советским Союзом и отзыв советников требовали решительного пересмотра планов индустриального развития. Новая изоляция страны на международной арене обязывала Тито усилить ее безопасность, искать новых союзников и заручиться максимальной политической поддержкой у народов Югославии.
Этот кризис поставил под вопрос все, что югославские лидеры считали уже доказанным, и по силе своей был сопоставим с тем, с которым Ленин столкнулся весной 1921 г. Но, в отличие от Ленина, Тито не просто предпринял временное отступление от социалистических целей. Отчасти под давлением своих политических советников он сделал нечто совсем иное — переосмыслил полностью, что должен представлять собой социализм на деле, и выработал совершенно новую философию социалистического развития. Весьма показательно, что в своей речи в югославской Национальной ассамблее в июне 1950 г., обосновывая свой новый подход к социализму, Тито использовал самую “вольнодумную” работу Ленина — “Государство и революция”. Тито отметил, насколько сильно политика Советского Союза отличается от принципов, которые были заложены в нее основателем советского государства. Диктатура пролетариата, — утверждал Тито, — не ослабела по мере развития социализма и ослабления классовой борьбы: напротив, советский аппарат насилия укрепился и стал еще более жестоким. Теперь он используется не против классовых врагов и внешней угрозы, но против союзников, сторонников и невинных граждан. Тито провозгласил, что Югославия пойдет к социализму “собственным путем”, руководствуясь истинно ленинскими принципами, передав, насколько это возможно, государственную власть трудящемуся народу.
Для того, чтобы описать, как это происходило в действительности, потребовалось бы специальное исследование. Но наиболее существенные отличия югославской модели социализма от советской можно сформулировать следующим образом:
1. Структура государства в гораздо большей степени соответствует истинному пониманию федерации. На низшем уровне всенародно избираемые Народные советы, позже переименованные в коммуны, контролируют все местные дела, включая промышленные предприятия, и влияют — в достаточно широко очерченных пределах — на политику капиталовложений и производственный план. Это очень напоминает то, что в России 1917 г. люди, поддерживавшие советы, считали своей целью.
2. Промышленные предприятия несут ответственность перед своими работниками. По закону от 2 июля 1950 г. все рабочие предприятия должны были тайным голосованием избирать Рабочий совет, ответственный за контроль над общим управлением предприятием и за назначение директоров, осуществляющих ежедневное управление предприятиями. По духу это близко к декрету большевиков о “рабочем контроле” от ноября 1917 г.
3. Сельское хозяйство является в основном частным или кооперативным, а не коллективным. С марта 1953 г. крестьянам было разрешено выходить из коллективных хозяйств, что многие и сделали, получив обратно свои участки земли. Что касается коллективных хозяйств, то так называемые “генеральные кооперативы” помогали своим членам кредитованием, машинами и оптовыми закупками. Они также консультировали по вопросам агрономии и маркетинга. Такая структура могла появиться в результате развития нэпа в том виде, в каком это предполагал Бухарин и даже Ленин в конце жизни.
4. Народы Югославии получили совершенно реальные права автономии и образовали собственные национальные республики, которые в области экономики, культуры, образования и социального обеспечения проводили вполне самостоятельную политику. Это как раз то, что многие ожидали от воплощения в жизнь большевистского лозунга о “национальном самоопределении”.
Неясным остается, до какой степени столь серьезные изменения советской модели развития затронули структуру и функции Югославской коммунистической партии. На своем шестом съезде в 1952 г. она сменила название на Союз коммунистов и провозгласила, что теперь ее задачи сводятся к осуществлению просветительской деятельности, а не власти. Ее руководящий орган, который теперь назывался не Политбюро, а Исполнительный комитет, был преобразован таким образом, что все народы Югославии получили в нем равное представительство. Заместитель Тито Эдуард Кардель говорил даже об “отмирании партии”, в то время как Джилас в своей книге “Новый класс” предостерегал, что появление в Советском Союзе нового “правящего класса” в виде коррумпированных рвущихся к власти политиков не было исторической случайностью. Любая партия, обладающая монополией на власть, вполне может породить самовоспроизводящуюся олигархию таких монополистов. Впоследствии книга Джиласа была в Югославии запрещена, а сам он оказался в тюрьме. Эти события как-то не очень убеждают в том, что “партия отмирала”. Возможно, причиной этого стала сама разболтанность реформированной политической системы, которая нуждалась в связующем растворе, способном все же ее скрепить. Естественно предположить, что в последние годы жизни Тито был больше всего озабочен именно этой проблемой. Но в любом случае маловероятно, что в Югославии система номенклатуры функционировала точно так же, как и в Советском Союзе, поскольку кандидаты, выдвинувшиеся в ходе выборов из народных масс, все же должны обладать кое-какими талантами, кроме амбициозности и почтительности по отношению к начальству.