История советской литературы. Воспоминания современника
Шрифт:
Особенно доставалось Владимиру Николаевичу Ладыженскому. Он будто бы приехал из своего пензенского имения в Ялту в третий раз свататься к сестре Чехова Марии Павловне. А посему стал ежедневно навещать Антона Павловича и жаловаться на судьбу.
— До того довел Чехова, — сочинял свою байку Бунин, — что вчера иду я мимо его дачи и слышу, как он говорит сестре: «Маша, посмотри, кто-то к нам идет. Если это ко мне Ладыженский, скажи, что я умер…»
184
Валентин Петрович Катаев зашел в парикмахерскую Дома литераторов.
Увидев писателя, парикмахер Моисей поинтересовался:
— Говорят,
— Нет, я просто опустил — ответил Катаев.
— И что вам на это сказал папа? — любопытствовал Моисей.
— Он ничего не оказал. Он спросил.
— И о чем же он спросил?
— Он спросил: кто вас так плохо стриг?!..
185
Обращали ли вы внимание на то, что натура человека всегда так или иначе «рифмуется» с теми случаями из его жизни, в центре которых он оказывался не просто сам, но и те, с кем дружит или близко знаком. Во всяком случае это подтверждают те жизненные коллизии, о которых рассказывал Иван Фотиевич Стаднюк.
В частности, эпизод с розыгрышем самого Ивана Фотиевича, учиненный его друзьями по случаю якобы присуждения ему Нобелевской премии за роман «Люди не ангелы».
Напомню тем, кто читал роман, и сообщу тем, кто еще, может быть, прочтет его, что он был опубликован в декабрьской книжке журнала «Нева» за 1962 год. Его тут же перевели в ряде европейских стран, поскольку тамошних издателей привлекала в романе та жизненная и художественная правда, с какой впервые в отечественной литературе рассказывалось о жизни деревни тридцатых годов на примере украинского села Кохановки. Правдой этой были голод 1932 года, насильственная коллективизация, преступное раскулачивание крестьян-середняков и разгул своеволия начальства в ГУЛАГах, репрессии среди руководства металлургического комбината и его подневольных строителей…
Так вот этот роман и стал предметом розыгрыша. Начал его Михаил Николаевич Алексеев, работавший в журнале «Огонек» заместителем главного редактора.
Он позвонил Стаднюку и сообщил, что по «белому ТАССу» прошла информация из Швеции, что советскому писателю Ивану Ф.Стаднюку присуждена Нобелевская премия за роман «Святых людей нет».
Не поверил Стаднюк другу. Но в душе было посеяно сомнение. Смутило неточно переведенное название, да еще на английский манер имя автора — «Ивану Ф.Стаднюку».
Между тем Алексеев не успокаивался:
— Иван, что ты будешь делать с такой кучей денег?
— Отдам половину тебе.
— Да ты, чую, не веришь. Приезжай в «Огонек» и сам взгляни на сообщение, — предложил Алексеев.
— Если ты меня разыгрываешь, месть будет еще более жестокой…
И тут же Стаднюк сказал, что непременно приедет в редакцию.
— Но меня уже не будет: еду за Поповкиным. Будем обедать либо в «Украине», либо в Доме литераторов. Захочешь — найдешь. А сообщение для тебя я оставлю у секретаря редакции Анны Алексеевны…
Каково же было удивление, когда он распечатал конверт и увидел на официальном тассовском бланке жирными буквами напечатанную информацию о присуждении ему Нобелевской премии…
И все же что-то мешало окончательно поверить в то, что видели глаза. А вдруг это не розыгрыш друга, а ошибка корреспондента английской газеты «Санди тайме»?! Тогда немедленно в ЦК, советоваться, как вести себя. В памяти была история с премией Борису Леонидовичу Пастернаку за роман «Доктор Живаго»…
Он взял такси и помчался в Дом литераторов.
Но там ни Поповкина, бывшего в то время главным редактором журнала «Москва»,
ни Алексеева. Встретил Сергея Сергеевича Смирнова и попросил взглянуть на содержимое конверта.Прочитав тассовскую телеграмму, Смирнов просиял:
— Ай да, Ваня! Ну, поздравляю!
— Да ты всмотрись в бланк! Может подделка?! — попросил Иван Фотиевич своего старого фронтового товарища.
После внимательного «изучения» бланка Смирнов раздумчиво произнес:
— Вроде бы все по форме…
— Только ты, Сережа, никому об этом…
— Ну, о чем речь…
Стаднюк вспоминал:
— Не успел я, видимо, доехать до Украины, как Дом литераторов уже гудел, обсуждая неслыханную новость. За Смирновым подобные шутки водились…
Между тем Стаднюк увидел в ресторане Алексеева и Поповкина. Они о чем-то оживленно беседовали. Заметив Стаднюка, тут же принялись за еду. «Разыграли!» — подумал Иван Фотиевич. Подойдя к столу, нарочито снисходительно бросил им:
— С Нобелевским приветом! — И уже сев за стол: — А ведь за такие шутки, хлопцы, можно привлечь к суду.
— Ты лучше покажи Евгению Ефимовичу бланк с сообщением, — прервал его Михаил Алексеев.
Поповкин подержал в руках бланк и вернул:
— Все правильно. Без подвоха. Я видел такой же у Сергеева-Ценского, когда его выдвигали за «Севастопольскую страду». Но не дали старику. И тебе могут показать кукиш. С них станется!
Когда он в деталях описал муки старика Ценского, Иван Стаднюк вроде успокоился: «Не, так не разыгрывают».
И тут он вспомнил о своем товарище, общем знакомом — литературоведе Юрии Яковлевиче Барабаше, который к тому времени работал в ЦК КПСС заведующим сектором литературы. Уж кто-кто, а он-то должен все знать по правде.
Улучив момент, Стаднюк вышел в вестибюль и позвонил Барабашу по телефону.
— Да, мы все знаем, — спокойно ответил Юрий Яковлевич. — Только не знаем, что тебе на сей счет посоветовать. Пока поздравляю, а вечером я тебе непременно позвоню…
Прошла суббота. Воскресенье. В душе — переполох. Как-никак, а Нобелевский лауреат. А деньги — землякам, на нужды колхоза.
И вдруг вечером звонок. Бодрым голосом Барабаш интересуется:
— Ну как себя чувствуешь, Нобелевский лауреат?
— Привыкаю вроде бы…
И тут же отрезвляющий совет:
— Придется отвыкать.
— Почему?
— Да потому, Иван Фотиевич, что тебя разыграли… Подожди, подожди… Про ПК я тоже тебе врал, выручая Алексеева, который опередил тебя своим звонком…
— А тассовский бланк откуда?
— Опять же Алексеев через копирку допечатал на полупустом бланке.
И Иван Фотиевич решил отомстить.
Но это уже другая история…
186
Юрий Александрович Виноградов рассказал, как в самом начале своей писательской жизни замыслил написать книгу о прекрасном сапере, мастере своего дела — инженере-подполковнике Борисе Константиновиче Алексютовиче, на счету которого значилось обезвреженными 1696 мин.
Чтобы увидеть инженера-подполковника в деле, напросился с ним на очередное разминирование. Тот не хотел его брать, но Виноградову удалось настоять на своем.
И вот они на берегу моря.
На песке лежала мина, похожая на огромную чугунную плиту.
Подернута водорослевой краской.
— Там, наверное, часовой механизм? — спросил Виноградов.
— А ты послушай, — отозвался Борис Константинович.
Виноградов наклонился над миной, прислушался.
— Вроде бы ничего нет!
— Обними ее, как девку, — подсказал Борис Константинович.