История советской литературы. Воспоминания современника

У входа их встретили вышколенные молодцы и пригласили в блистающую огнями «прихожую».

Когда все привели себя в порядок после продолжительного пребывания в дороге, их пригласили в банкетный зал. Небольшой, уютный, он был рассчитан как раз на то количество людей, которое прибыло в автобусах.

А вот раздались и первые хлопки.

В президиуме стола появились Никита Сергеевич и его соратники по Президиуму ЦК КПСС.

Он поприветствовал всех и сказал:

— Вот видите, как мы уважаем наших писателей?! Какой мы приготовили вам стол!

А стол действительно был царский.

Хрущев еще что-то сказал об изобилии на столе, но был прерван вопросом Мариетты Сергеевны Шагинян: — А почему в Ереване масла нет?

Хрущев сделал вид, что ничего не произошло и пропустил вопрос писательницы. Но та не успокоилась:

— Почему в Ереване масла нет?

Хрущев сердито бросил:

— Уберите эту старуху!

— Я не старуха, — возмутилась Мариетта Сергеевна, — я Шагинян. А ты кто? Ты кто?

Она резким движением вырвала из уха слуховой аппарат, вышла из-за стола и просидела до конца встречи в автобусе…

286

Писатель Герий Леонтьевич Немченко много интересного рассказывал про своего друга поэта-воронежца Павла Леоновича Мелехина.

— Он был какой-то неприкаянный. Мотался по стране. Часто приезжал ко мне в Кузнецк, где я работал редактором многотиражки. Подолгу жил, публиковался. Потом исчезал. И страдал он почему-то от своей неизвестности. А ведь талантливый был человек, — и Гарий в подтверждение своих слов просит послушать стихи Павла Мелехина:

Без тебя ничего не случилось:Я не умер, в горячке не слег,Только будто бы все помрачилось.И закат опоясал восток.Только мир, где по-прежнему любят,Где по-прежнему больно всему,Ну совсем, ну совсем обезлюдел,Что и я вроде в нем ни к чему.Без тебя не случилось несчастье,Кромке горьких прозрений в душе:Что со мною до смертного часаНичего не случится уже…

Помолчав, Гарий Леонтьевич продолжил:

— А вот был в нем бзик: хотел прославиться. Считал, что для этого непременно должен быть скандал. Но какой?! Жизненные примеры подсказывали — скандал с международным эхом.

И вот сначала он написал в правительство письмо с требованием присвоить ему звание Героя Советского Союза за мужественные разоблачения ответственных чиновников в аппарате Союза писателей. Ответа не последовало и никакого «эха» не прозвучало.

Тогда он направил телеграмму Брежневу, в которой просил предоставить ему гражданство Социалистической Федеративной республики Югославии. И опять никакого ответа.

Наконец, от имени Воронежской писательской организации сам прислал в «Литературную газету» телеграмму о своей кончине. Редакция, не проверив этого факта, поместила телеграмму в очередном номере…

Жизнь его завершилась трагически — он выбросился из окна многоэтажного дома.

После паузы Гарий Леонтьевич повторил:

— А вообще был очень талантливый человек…

287

Василий Петрович Росляков, возглавлявший одно время секцию прозы столичной писательской организации, рассказал, как принимали в Союз писателей Вильяма Ефимовича Гиллера, главного врача литфондовской поликлиники. В журнале «Знамя» у него был опубликован роман «Тихий тиран». До этого тоже были какие-то публикации. Но не о них шла речь на заседании приемной комиссии.

Речь шла о Гиллере как отзывчивом и добром человеке, который проявляет поистине отеческую заботу о писателях. И второй и третий оппоненты тоже, сказав несколько слов о Вильяме Ефимовиче как авторе романа, тут же переходили к характеристике Гиллера как врача и человека, которого мы знаем уже более четверти века.

И тут слово допросил Павел Филиппович Нилин.

— Я ваще не против Вильяма Ефимовича. Он действительно прекрасный человек и внимательный доктор. Но если уж мы, ваще, полуклинику начали принимать в Союз, то у нас, ваще, есть там люди с большим стажем, чем у Гиллера. В гардеробе, например, Мотя работает уже больше тридцати лет. Так давайте, ваще, его сначала примем в Союз, а уж потом Вильяма Ефимовича Гиллера…

288

Николай Корнеевич Чуковский рассказал о вечере «Цеха поэтов» зимой 1921 года в Доме искусств, где глава «цеха» Николай Степанович Гумилев выполнял роль конферансье.

После Ирины Одоевцевой /Ирины Владимировны Гейнике/ олово было предоставлено Сергею Евгеньевичу Нельдихену-Ауслендеру. Он был высок ростом, тощий, с длинным гоголевским носом.

— И вообще, — говорил Николай Корнеевич, — в его лице было нечто гоголевское, которое он старательно подчеркивал и прической под Гоголя, и особой бархатной пелериной, тоже сделанной «по-гоголевски».

Среди писательской братии он пользовался устойчивой репутацией дурака, хотя, по-моему, он ее не заслуживал. Был он плут, фантазер и чудак. Но, представляя его публике в тот вечер, Гумилев говорил о нем как о дураке.

Примерно так звучали слова Николая Степановича: «Все великие поэты мира до сих пор были умнейшими людьми своего времени. И Гомер, и Вергилий, и Данте, и Ронсар, и Корнель, и Бодлер, и Рембо, и Державин, и Пушкин, и Тютчев заслуженно пользовались не только своим мастерством, но и своим умом. Естественно, что и мир в их поэзии предстал таким, каким видят его умные люди. Но ведь умные люди — это только меньшинство человечества, а большинство его состоит из дураков. До сих пор дураки не имели своих поэтов, и никогда еще мир не был изображен в поэзии таким, каким он представляется дураку. Но вот совершилось чудо, — явился Нельдихен — поэт-дурак. И создал новую поэзию, до него неведомую — поэзию дураков…»

Конечно, это была шутка.

Подобно людям, причем многим людям, лишенным юмора, Гумилев шутил всегда тяжеловесно и двусмысленно…

Кстати и над ним также посмеивались. В частности, в издательстве «Всемирная литература». Вспоминали его строки: «…у озера Чад Изысканный бродит жираф» и обзывали его «изысканным Жирафом».

289

Николай Семенович Тихонов вспоминал о годах своей поэтической юности. В том кругу литераторов, в котором он вращался, не очень-то ценили русскую классику, отдавая предпочтение литературе зарубежной. Правда, иногда признавали прозу Пушкина и Достоевского, последнего признавали великим, но не читали.

Вот как о русской прозе отзывался Владислав Фелицианович Ходасевич, один из тех, кто был очарован необычайным богатством русского стиха. А к прозе относился так:

— Идет дождь, и едет поп на тележке. И дождь скучный-скучный, и тележка скучная-скучная, и поп скучный-скучный. Вот и вся русская проза…

— Хотя, — добавлял Тихонов, — не только Ходасевич относился к современной прозе так.

Недавно вычитал у Гольденвейзера в его книге «Вблизи Толстого» следующее. Толстой делится с ним впечатлением об одном из рассказов Бунина: «Сначала превосходное описание природы — идет дождик — и так написано, что и Тургенев не написал бы, а уж обо мне и говорить нечего. А потом девица — мечтает о нем /Лев Николаевич рассказал вкратце содержание рассказа/. И все это: и глупое чувство девицы, и дождик — все нужно для того, чтобы Бунин написал рассказ. Как обыкновенно, когда не о чем говорить, говорят о погоде, так и писатели: когда не о чем писать, о погоде пишут, а это пора оставить. Ну шел дождик, мог бы и не идти с таким же успехом. Я думаю, что все это в литературе должно кончится. Ведь просто читать больше невозможно».

290

В одном из стихотворений Саша Черный, который сразу же заявил о себе, как превосходный сатирик, начав печататься с 1905 года в журналах «Зритель», «Маски», «Леший», в одном из своих стихотворений упоминал некоего Вакса Калошина. Все понимали, что под этим именем скрывался Максимилиан Александрович Волошин, которого читатели знали по его публикациям в «Весах» В.Брюсова, в журнале «Аполлон».

Но почему Вакс Калошин?

Вот тогда то и вскрылась история о ссоре Гумилева и Максимилиана Волошина, происшедшая на выставке декораций Александра Бенуа за кулисами Мариинского театра. Они так оскорбляли друг друга, что дело не могло не кончиться вызовом на дуэль. Причем вызов был обоюдным. Местом дуэли, конечно же, выбрали Черную речку, потому что, как известно, там дрался Пушкин с Дантесом.