ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА

Эдуард Гайд, первый граф Кларендон (1609—1674) — выходец из обедневшего, но знатного уилтширского дворянского рода, сделал по тем временам блестящую карьеру. Лорд-казначей Англии, наставник принца Уэльского, ближайший советник Карла I Стюарта, лорд-канцлер Англии, тесть одного из английских королей и, наконец, дед двух последних стюартовских монархов. Его вклад в политическую жизнь Англии второй половины XVII в. достаточно хорошо изучен в современной историографии [1] При этом споры о его влиянии на историческую мысль раннего Нового времени продолжают не умолкать.

1

Наиболее обстоятельные биографии Кларендона: Wormald Н. G. Clarendon: Politics, History and Religion, 1640-60. Cambridge, 1951; Harris R. W. Clarendon and the English Revolution. London, 1983; Miller G. Edward Hyde, Earl of Clarendon. Boston, 1983; Ollard R. Clarendon and His Friends. London, 1987; Соколов А. Б.

Кларендон и его время. СПб., 2017.

«Влияние, которым исторические сочинения способны обладать, как нигде проявляется на примере “Истории мятежа” Кларендона. Отношение к событиям этого периода и в самой Англии, и мировом академическом сообществе в целом... было предопределено появлением этой книги. Кларендон принадлежит к числу тех немногих людей, кому удалось развить целый комплекс идей, заинтересовавших в своей сути английскую нацию». [2] Именно так оценивал значение этого сочинения всегда сдержанный в отношении современников и тем более предшественников Леопольд фон Ранке.

2

Ranke L, von. A History of England, Principally in the Seventeenth Century. 6 vols. Oxford, 1875. Vol. 6. P. 29.

Интерес к «Истории мятежа» Кларендона предопределялся не только его содержанием, но и формой изложения событий XVII века. Джон Олдмиксон, как известно, полемизировавший с Кларендоном по поводу интерпретации конфликта между Парламентом и короной, отдавал должное литературным талантам своего коллеги. [3] Самюэль Гардинер, один из крупнейших английских историков XIX в. и наиболее последовательных оппонентов Кларендона, писал об «Истории» как об одном «из шедевров английской исторической прозы XVII столетия». [4] Кристофер Хилл уже в середине минувшего столетия, отмечая выдающиеся «профессиональные качества» Кларендона, обращал внимание на стилистическое совершенство и образный инструментарий этого историка. [5] Наконец, Мартин Бромли, посвятивший анализу литературных достоинств сочинения Кларендона отдельную монографию, относит его к числу первых преодолевших недостатки так называемого свободного повествования произведений, характерного для антикварных студий конца XVI — первой половины XVII в. [6]

3

Oldmixon J. Clarendon and Whitelock Compared. To Which is Occasionally Added, A Comparison Between the History of the Rebellion, and Other Histories of the Civil War. London, 1727. P. 172; Oldmixon J. The Critical History of England, Ecclesiastical and Civil: Wherein the Errors of the Monkish Writers, and OthersBefore the Reformation, are Expos’d and Corrected. As are Also the Deficiency and Partiality of Later Historians. And Particular Notice is Taken of the History of the Grand Rebellion. London, 1726.

4

GardinerS. History of the Great Civil War, 1642-1649.4 vols. London, 1893. Vol.3.P.21.

5

Hili C Clarendon and the Civil War//History Today. 1953. Vol. 3. P.703.

6

Bromley M. Clarendon and the Rhetoric of Historical Form. Philadelphia, 1985.

Было бы трудным и неверным занятием оспаривать мнения этих историков, равно как и стремиться доказать противоположное, как пытался в свое время сделать Джон Кеньон. [7] Принципиальными видятся не только несомненные достоинства этого сочинения, но и контекст, идеи (в определении Ранке предопределившие его востребованность в английском обществе XVII—XIX вв.), а также связь с предшествовавшей ему ренессансной и современной антикварной традицией.

С выходом в свет знаменитой монографии Фрэнка Фасснера [8] в исторической науке прочно укрепилось представление о завершившейся к середине XVII в. так называемой историографической революции. Произошедшие в английском и более широко — европейском историописании изменения во многом характеризовались переходом к проблемно-ориентированной истории и секулярному по своей направленности типу исторического сознания — параметрам, отражавшим, по мнению Фасснера, «стремление среднего класса к утилитарно организованному знанию». Так называемая «новая история» отличалась критическим отношением к нарративным источникам, ранее почитаемым авторитетам; новые научные идеи постепенно вытесняли схоластически выстроенные схемы повествования; на смену провиденциализму пришла вера в объективность исторического прогресса. Фасснер связывал начало этого процесса с исканиями английских антиквариев конца елизаветинского правления, а сочинение Кларендона рассматривал как наиболее последовательное воплощение произошедших изменений: разрыв с традициями прежнего историописания был для него уже в середине XVII в. необратимым.

7

Kenyon J. The History Men. London, 1983. P.29-30.Оценивая труд Кларендона, Д. Кеньон писал: «На самом деле, его так называемая “История” являет собой пример таких историй, с которыми мы столкнулись в XX веке и которые связаны с именами Ллойда Джорджа, Уинстона Черчилла и даже Гаролда Уилсона: речь идет о сочинениях, в которых присутствует смесь из сугубо личных впечатлений, непроверенных исторических фактов и элементов автобиографии» (Р- 33).

8

Fussner F. The Historical Revolution. English Historical Writing, 1580-1640. London, 1962. Дальнейшее развитие идей: Fussner F. Tudor History and the Historians. London, 1970; Ferguson A. Clio Unbound. Perception of the Social Past and Cultural Past in Renaissance England. Durham, 1979; Fynlayson M. Historians, Puritanism and the English Revolution. Toronto, 1983; Levine J. Humanism and History. The Origins of Modern English Historiography. London, 1987; Паламарчук А.А., Федоров С GBP Антикварный дискурс в раннестюартовской Англии. СПб., 2013.

Развивая идею об историографической революции раннего Нового времени, Фасснер ограничивал доказательную базу своего исследования не только анализом «технологий» и «стратегий» историописательной практики английских интеллектуалов этой эпохи, но и собственно репертуаром отобранных им сочинений и авторов. Оставляя за рамками своего исследования значительную по объему информацию, он опустил существенные для антикварного дискурса детали и особенности. В его обобщающих главах не нашлось места для анализа лингвистических методов английских антиквариев, воспринимавшихся ими в качестве важнейших средств сугубо исторической реконструкции и интерпретации; недифференцированным представлено и их отношение к античным авторитетам, среди которых явное предпочтение отдавалось латинским авторам; недостаточно четко обозначены познавательные перспективы средневекового прошлого, как известно, кардинально и позитивно переосмысленные в антикварном наследии; упущены почти полностью методы библейской экзегезы, а также не определено отношение антиквариев к ренессансной и более широко античной риторике и композиции, столь показательное для формировавшейся в позднетюдоровской Англии историописательной традиции. Оставленные без внимания особенности антикварного дискурса конца XVI — первой половины XVII в. во многом повлияли на фрагментарность суждений Фасснера о главном сочинении Кларендона и определили в известной мере его во многом поспешную оценку.

Связь Кларендона с так называемой «новой историей» существенна, но далеко не во всем бесспорна. Подобно своим со-временникам-антиквариям, он выглядит последовательным в критическом отношении к источникам. Точность исторической реконструкции для него зависела не только от критического прочтения письменных свидетельств прошлого, объективного отношения к его материальным артефактам, но и от организации подчиненного задачам подобного рода исследования стилистического, лексического и даже грамматического пространства исторического повествования.

Тщательно отбирая свидетельства, он отдает предпочтение проверенной, в его представлениях, достоверной информации. Активно цитируя источники (чаще всего без сокращений) на страницах своего сочинения, он выбирает свидетельства очевидцев, официальную корреспонденцию, парламентскую документацию и протоколы заседаний армейских советов и, как представляется, стремится к известному «сталкиванию» зафиксированных таким образом мнений участников описываемых им событий. Ему не чужд и определенный формализм, когда его собственное мнение основывается на уже высказанном, но при этом авторитетном суждении.

Язык повествования у Кларендона, подобно языку У. Кемдена, Э. Кока, Д. Спелмана и Д. Селдена и многих других его современников, сложен для современного восприятия. Лишенный какого-либо намека на стилистическое совершенство, он далек, вопреки утверждениям М. Бромли, от так называемой последовательной (риторически организованной) речи. Отражая традиционное для антиквариев негативное отношение к ренессансной композиции, а также любым предписаниям соблюдать соответствующие стили в зависимости от предмета изложения, такой «неорнаментированный» язык, согласно рекомендациям Т. Бландевилла, более всего подходил для исторической прозы. Тем не менее выбор слов и отдельных выражений почти всегда взвешен и оправдан, что создает неповторимый, присущий только Кларендону повествовательный ритм, легко уловимый даже в русском переводе.

Проблемно-ориентированная история — не самым точным образом сформулированная черта «нового» историописания — на деле означала определенный сдвиг в традиционной заточенной под нужды средневековых хроник организации материала. В средневековом историописании, предрасположенном к хронологическому, но не всегда последовательному ранжированию повествовательных блоков, отсутствовали любые значимые формы контекстуализации и последовательной верификации событий. Недостаток подобного рода связей отчасти компенсировался за счет всем хорошо известного телеологизма: присутствие божественного плана, известная предопределенность исторических событий так или иначе придавала средневековой хронике известный смысл, организуя таким образом наполненное событийными лакунами и вымыслами повествование. Отсутствие последовательно воспроизводимых связей во многом оправдывал и хронологический срез — масштаб описываемого линейного течения событий: акцент на эпохах, династиях и, наконец, отдельных правлениях искусно создавал иллюзию царившего в средневековых хрониках порядка.

В антикварном историописании не столько изменился хронологический охват излагаемого материала, сколько определилось иное базовое измерение объекта исторической реконструкции. Не ослабляя интереса к отдельно взятому событию и его фиксации, уже тюдоровские историки сместили акцент на групповое (обладающее смысловым единообразием) измерение исторических фактов, предвосхитив тем самым столь характерный для просветителей подход, определивший постепенное превращение объединенных на уровне сходства и родства событий в значимое для структуры исторического повествования явление. [9]

9

Более подробно об этом: Shapiro В. Probability and Certainty in Seventeenth Century England. Princeton, 1983.

Групповое измерение событий видоизменило традиционный линейный принцип организации исторического нарратива, придав самому повествованию известную цикличность и иного рода определенность, но не исключило характерной для средневековых хроник хронологической предопределенности. Создаваемые циклами однопорядковых событий блоки (явления), сохраняя не только внутреннюю, но и внешнюю последовательность, закономерным образом усложняли пространными отступлениями общую хронологию повествования.

Связь между событиями на уровне явления и между отдельными явлениями на уровне интуитивно конструируемого процесса оставалась при этом случайной, все еще не поддающейся рациональному толкованию последовательностью. Отсутствовали причинно-следственные объяснения.