История вермахта. Итоги

Вечером 13 марта самолет фюрера, «Фокке-Вульф 200 Кондор», стоял на аэродроме Смоленска, готовый вернуть диктатора в Германию после его посещения группы армий «Центр». Когда Гитлер со своей свитой направился по взлетно-посадочной полосе к самолету, Тресков и некоторые из его заговорщиков на некотором расстоянии последовали за ним. Они просили офицера, который должен был лететь в Растенбург, взять с собой на борт небольшой пакет. В нем были: две бутылки «Куантро» якобы для друга на родине. Офицер охотно сделал это одолжение — не подозревая, что в пакете была взрывчатка и кислотный взрыватель. Через полчаса после старта все это должно было взорваться. Машина разлетелась бы в воздухе на мелкие части. План был превосходен, но несколько часов снустя из Растенбурга пришло сообщение, что самолет Гитлера совершил благополучную посадку. Заговорщики были шокированы: бомба, которая должна была убить Гитлера, не взорвалась. Вероятно, в холодном багажном отделении кислотный взрыватель не сработал. В этот мартовский день 1943 года диктатор избежал двух предполагаемых покушений. Еще неделю спустя ему снова повезло. Сотрудник штаба Трескова Рудольф фон Герсдорфф должен был организовать на складе оружия в Берлине по случаю Дня павших героев показ русского трофейного оружия. При таком удобном случае он планировал взорвать себя и диктатора. Но Гитлер покинул выставку уже через несколько минут. Сопровождавший его Герсдорфф уже активировал бомбу, находившуюся в кармане его пальто. Но после того как Гитлер досрочно покинул склад, Герсдорффу удалось забежать в уборную и в самую последнюю минуту снова обезвредить взрывное устройство.

Смерть тирана должна была стать решающим фактором — это «первичное воспламенение» стало бы сигналом миру, что в Германии начались перемены. И тут уже можно было бы выторговать у западных держав мягкое заключение мира. Необходимо было предотвратить тотальное поражение Германии и спасти рейх. Но это были лишь «штабные учения», подготовка к которым в марте 1943 была явно недостаточной. Как после смерти Гитлера должна была быть передана власть в Берлине, как можно было сохранить внутренний порядок? Штабной офицер Тресков выучил, что точное планирование и компетентность были важны для обеспечения эффективного использования армии. После первых неудачных покушений на Гитлера заговорщики приступили к ускоренному планированию государственного переворота. В июле 1943-го года Тресков был переведен в кадровый резерв руководства в Берлип. Там он связался с одним своим знакомым и важным соратником, руководителем Общевойскового управления генералом Фридрихом Ольбрихтом [91] . Его служебная инстанция, которая была размещена в Бендлерблоке, отвечала за материальное и прежде всего кадровое снабжение армии. Поэтому ему подчинялись многочисленные учебные центры в Германии. В сейфах всех подразделений резерва армии лежали приказы под кодовым названием «Валькирия», которые содержали точные указания для командиров на случай, если иностранные рабочие или военнопленные развязали бы «внутренние беспорядки» в империи. Поздним летом 1943 года Хеннинг фон Тресков занимался разработкой этих боевых планов — с одобрения Ольбрихта. Заговорщики хотели превратить войска резерва армии в инструмент государственного переворота. Боевые приказы под кодовым названием «Валькирия» должны были вступить в силу. Подчиненные Общевойсковому управлению войска, руководствуясь этими директивами, должны были начать марш, как только заговорщики посчитали бы, что момент настал, то есть после убийства Гитлера. Тогда войска должны были бы занять ключевые позиции: радиостанции, министерства и военные базы СС в Берлине и по всей империи. Государственный переворот должен был начаться, таким образом, на основании официальных — пусть даже и «подложных» — приказов сверху и передать «исполнительную власть» армии. Это был гениальный план, которого до сего момента не хватало Трескову в качестве дополнения к его планам покушения.

91

Ольбрихт Фридрих (1888–1944) — генерал вермахта, один из основных участников Июльского заговора 1944. В армии с 1907, участник Первой мировой. После войны служил в министерстве обороны, занимая важные посты, в том числе пост начальника штаба Дрезденской дивизии (1933), пост начальника штаба 4-го армейского корпуса (1935) и командующего 24-й пехотной дивизией (1938–1940), начальника штаба и заместителя командующего Резервной армией (1943). Считал нацистский режим позором для Германии и делал все возможное, чтобы свергнуть его, в результате чего примкнул к участникам заговора против Гитлера. Организовал покушение 20 июля 1944. Расстрелян.

Одновременно он дальше расширял сеть. В Берлине летом 1943 года он обновил старые связи с гражданскими кругами сопротивления. Он встретился с Герделером, Беком и другими предводителями оппозиции. Военные союзники тоже поддерживали его в его действиях. Таким образом, Тресков повстречался в Берлине с шефом оккупационных войск во Франции генералом Карлом Генрихом фон Штюльпнагелем. Он уверял его, что приложит все усилия, чтобы в случае использования плана «Валькирия» сделать все, чтобы содействовать перевороту. Тем не менее решающим было то, что летом 1943 года в вермахте появилась еще одна важная фигура сопротивления. Подполковник Клаус Граф Шенк фон Штауффен-берг был назначен генералом Ольбрихтом шефом штаба резервной армии; получив в сентябре 1943 года сильное ранение в бою, Шта-уффенберг приступил к службе в Бендлерблоке в Берлине. Тресков знал, что этот человек спустя годы стал ярым противником Гитлера. В то же время Штауффенберг считался весьма способным штабным офицером, исключительной личностью, обладавшей интеллигентным и независимым духом. Он сразу был подключен к заговору — он получил задание разработать план «Валькирия»; и конечно, его составление должно было вестись в пользу предстоящего заговора. Когда в октябре Тресков снова получил перевод на Восточный фронт, чтобы командовать полком, он передал все свои документы и руководство по планированию государственного переворота своему лучшему воину. Штауффенберг неутомимо работал над разработкой плана и продолжал налаживать контакты с гражданскими кругами противостояния, как это раньше делал Тресков. Он встретился с членом СДПГ Юлиусом Лебером, а также представителями «кружка Крайзау» [92] , которые обсуждали политические программы Германии «после Гитлера». Таким образом, Штауффенберг осенью 1943 года стал внутри вермахта ключевой фигурой противостояния.

92

«Кружок Крайзау» — оппозиционный кружок, получивший свое название от поместья «Крайзау». Состоял из сравнительно молодых аристократов, по большей части — военных. Его глава — владелец поместья граф Гельмут Мольтке был экспертом по международному праву в Генеральном штабе и одновременно агентом военной разведки. Второй лидер кружка — Петер Иорк фон Вартенбург служил в восточном отделе Военно-экономического управления. Среди членов «кружка Крайзау» находились Гофакер и Шверин — адъютанты командующих немецкими войсками во Франции и Западной Европе Штюльпнагеля и Вицлебена, прислушивавшихся к мнению этого кружка. На собраниях «кружка Крайзау» строились и обсуждались планы смещения Гитлера и отстранения НСДАП от власти.

Рожденный в 1907 году в старой швабской дворянской семье Клаус Граф Шенк фон Штауффенберг в период от захвата власти до первых успехов на войне проявил себя как истинный сторонник режима. В мае 1940 года он был призван в штаб командования армии. Сначала он считал, что войну против Советского Союза можно выиграть, но еще до поражения под Сталинградом узнал о страшных цифрах потерь немецкой армии на Восточном фронте. С тех пор он был убежден в том, что его любимое отечество было в наивысшей опасности. Кроме того, активного христианина возмущала жестокая политика оккупации на Востоке и систематическое истребление евреев. «Гитлер собственно несет ответственность, принципиальное изменение возможно только в том случае, если он будет устранен: я готов сделать это». Уже в сентябре 1942 года он продемонстрировал всю свою волю к убийству тирана. Занимаемая им в ставке верховного командования армии должность позволяла налаживать всевозможные контакты, но никто из тех генералов, с которыми он беседовал, не давал себя уговорить предпринимать что-то против Гитлера. «Парни наложили в штаны, у них солома в голове, они ничего не хотят» — так звучал его приговор.

Ему никак не удавалось сформировать готовую к действию группу. Вместо этого он из-за своего постоянного поиска союзников оказался в опасном положении. Поэтому он постарался получить перевод на фронт. В феврале 1943 года он приступил к своим обязанностям в качестве 1-го офицера Генерального штаба 10-й танковой дивизии в Тунисе. Там 7 апреля 1943 года он попал под атаку штурмовиков и был серьезно ранен; он потерял правую руку, два пальца левой руки и левый глаз. Но тяжелое ранение ни в коей степени не повредило его желанию коренных перемен. Когда летом 1943-го он прибыл в Берлин, он был полон решимости остановить Гитлера. Еще одна возможность для покушения представилась группе Штауффен-берга и Трескова в ноябре 1943 года. Молодой капитан Аксель фон дем Буше, яростный противник диктатора, с тех пор как в 1942 году он стал свидетелем расстрела 5000 евреев в Дубне, был готов взорвать себя вместе с Гитлером — у террориста-смертника была возможность приблизиться к диктатору при показе обмундирования в штаб-квартире фюрера. Но новые мундиры, которые должны были быть предложены Гитлеру, сгорели после воздушного налета на Берлин, «показ мод» отменили. Диктатор снова избежал смерти. Новый шанс появился в марте 44-го. Ротмистр Эбергарт фон Брайтенбух, сотрудник фельдмаршала Буша, нового главнокомандующего группой армии «Центр», должен был сопровождать своего начальника в резиденцию Гитлера Оберзальцберг на совещание. Брайтенбух заранее договорился с Тресковым, что при этой возможности совершит покушение на Гитлера. Он хотел тайно пронести в комнату совещаний маленький браунинг, так как обычное служебное оружие должно было быть сдано в вестибюле. Но в последнюю секунду его задержал часовой. Как выяснилось, в тот день адъютанты не были приглашены на совещание. Таким образом, остановленный убийца-заговорщик с пистолетом в сумке вынужден был несколько часов выжидать в вестибюле. Его не обыскивали, на него вообще никто не обратил внимания. Но Гитлер снова каким-то непостижимым способом избежал смерти.

Хайнц Дроссель ничего не знал о действиях офицеров генштаба Штауффенберга и Трескова в Берлине. Он делал на своем месте то, что он считал подобающим, и пытался помочь другим в том, чтобы найти свой путь между приспособлением и неповиновением. После долгого пребывания на фронте Хайнц Дроссель получил звание лейтенанта. Юрист по образованию, он как судебный офицер при штрафном батальоне должен был позаботиться о солдатах, которые вступили в конфликт с военной юстицией и должны были «искупить вину» на фронте. В интервью ZDF он вспоминает об одном случае: «Тогда прибыло пополнение из 561 солдата. Среди них был молодой парень из Вены лет около 20, вероятно. Спустя неделю он пошел к своему ротному фельдфебелю оружейной службы, отдал все свое оружие и объяснил, что больше не пуждается в нем, он не будет стрелять в людей. Это запрещает ему его совесть, и он не хотел бы иметь ничего общего с этой войной». Хайнц Дроссель пытался спасти его от его собственной совести — он заклинал его отказаться от собственных слов, чтобы добиться более мягкого штрафа. «Я часами разговаривал с ним: „Послушай, скажи, что передумал. Сделай это ради своей матери“. Его ответ был: „Моя мать поняла бы меня. Я не смогу показаться матери на глаза, если как солдат буду стрелять в людей“. Я сказал ему: „Приятель, никто ведь не сможет проследить, стреляешь ли ты в человека, стреляй в воздух“». Но прагматичный совет Дросселя не был услышан — мальчишка снова апеллировал к совести. «На суде он остался при своем и был приговорен к смерти». Неповиновение молодого солдата по тем временам каралось строго; Дроссель присутствовал при казни. «Я имел право быть с ним до самого конца — мы обнялись тогда, и он сказал: „Передай, пожалуйста, привет моей матери от меня“». Дроссель сделал удивительный вывод об этом уклонисте. «Он — единственный герой, которого я знал в своей жизни. Человек, который во всем открыто следовал велению своей совести».

Казнь уклониста дала Хайнцу Дросселю еще некоторые познания относительно вопросов совести, которые ставились в вермахте: «Я узнал в беседе с членами расстрельной команды, что два солдата, которые были выбраны для приведения в исполнение его расстрела, отказались сделать это. Они в соответствующей форме попросили о том, чтобы не принимать участие в исполнении. В соответствии с этим без особых возражений были назначены другие». Часто используемый стереотип о том, что «всех, кто уклонялся, расстреливали», не выдерживает критики. Сегодня по многочисленным исследованиям конкретных случаев известно, что именно это специальное уклонение, как правило, не имело серьезных последствий. Это. вероятно, было возможно, потому что руководство вермахта могло быть уверено в том, что основная масса немецких солдат систематично исполняла приказы и повиновалась — в том числе и под крайним давлением. Многие знали: с фронта, где смерть была делом обычным, никто уйти не мог, разве что только раненые или убитые. Но подразделения действующей армии предлагали определенную меру исчисляемости на становящейся все более хаотичной и убийственной войне. Прочность и защищенность обещал только весьма тесный круг солдат. Но тот. кто искал эту надежность, с другой стороны, был вынужден склоняться под давлением группы. Особенно в условиях Восточного фронта большинству это давалось с легкостью.

Тем не менее подобные факторы, которые сплачивали войска, не везде во время войны имели одинаковую силу. В оккупированной Франции многочисленные солдаты вермахта до июня 1944 года ощущали на себе другую сторону Второй мировой войны. С одной стороны, ослабленные сильными потерями армейские подразделения, которые прибывали с Восточного фронта, снова получали здесь пополнение и дальнейшее обучение. Таким образом. Франция стала чем-то вроде комнаты отдыха для вермахта. Многие другие солдаты, которые постоянно находились во Франции как оккупанты, могли узнавать об ужасах Восточного фронта только по сообщениям из кинохроники. Солдату морской пехоты Людвигу Бауманну хватало и этого — съемки, которые он с его приятелями видел еще поздней осенью 1941 года в немецком солдатском кино в Бордо, сильно беспокоили его. «Вермахт вел бои до самой Москвы. В каждом „котле“ оказывалось много сотен тысяч русских военнопленных — мы видели это». Когда началась зима и немецкие солдаты стали спасаться от обморожений присланными с родины лохмотьями, Бауманн и его товарищи стали задумываться. «Мы сели и стали рассуждать, спрашивая себя: русские в открытом поле, военнопленные на сорокаградусном морозе, они все должны замерзнуть и умереть с голоду. Было и такое. И тогда мой друг и я сказали: „Нет, мы больше не хотим в этом участвовать. эти преступления, эта война, мы просто хотим жить!“»

Бауманн, который считался «плохим солдатом» и чувствовал отвращение к армии, и его приятель приняли решение дезертировать. Тем самым они вставали на очень опасный путь. Как дезертиры они едва ли могли рассчитывать на понимание и помощь товарищей и немецкого населения. Они были изгоями, которые должны были считаться с тем, что будут выданы. Но Бауманн с товарищем пока хотели не в Германию, а в свободную Вишистскую Францию. Помощники во Франции способствовали их плану: «Это было ночью, французы на маленьком грузовике ждали за углом. Там мы получили гражданскую одежду; и тогда они нас повезли к внутренней границе Франции всего лишь за 40 км оттуда, мы пробирались по кустам». Но немного позже они оказались в руках немецкого таможенного патруля: «Они имели винтовки, а у нас были пистолеты в сумке; мы смогли бы застрелить их. Мы не сделали этого. Я не хочу хвастаться этим, но мы не смогли бы сделать это», — рассказывает Бауманн в интервью ZDF. За этим последовал приговор военного суда: «Я не думал, что нам вынесут смертный приговор, так как мы отсутствовали менее суток. А тогда нас приговорили к смерти». Но Бауманн не был казнен, в отличие от многих других. Он попал в концлагерь Эстервеге, один из пользующихся дурной славой «лагерей на болотах» в Эмсланде, а позже — в тюрьму вермахта Торгау: «Как я знаю сегодня из дела, через семь недель приговор заменили на двенадцать лет тюрьмы с отсрочкой исполнения до конца войны. Я не знал этого. Я десять месяцев просидел в камере смертников, скованный по рукам и ногам дни и ночи, каждое утро, когда менялись часовые, я думал, что сейчас они вытащат и меня. А если они проходили мимо камеры, то я снова был спасен на один день. Это был такой ужас, эта боль преследует меня до сих пор».

По-разному оценивается общее число дезертиров в вермахте. Максимальная оценка — 300 000 случаев до конца 1944 года. Более реалистичным кажется число 100 000 дезертиров, считает доктор Беньямин Циманн, историк университета Шеффилда. Тем не менее не поддающиеся статистическому учету данные на конец войны едва ли нужно называть. Это примерно 100 000 человек, что, если подумать, соответствовало численности почти семи подразделений. При общей численности вермахта 17,3 миллиона солдат, служивших во время Второй мировой войны, дезертирами тем не менее стали лишь меньшинство. Все же Циманн подчеркивает: «Дезертирство, принимая во внимание его охват и последствия для военных ведомств и солдат, было самой знаменательной формой неповиновения в вермахте». В немецкой армии с лета 1943 года имелся значительный прирост случаев дезертирства, которое было следствием все ухудшающегося военного положения, к тому же после танковой битвы под Курском Советская армия на Восточном фронте однозначно захватила инициативу, а в Сицилии высадились западные союзники; на родине город Гамбург был разрушен как раз в результате ужасного огневого штурма, вызванного одной из самых до сего момента тяжелых бомбардировок союзников.

Но можно ли однозначно оценивать дезертирство как «сопротивление в вермахте»? Циманн дифференцирует эти понятия и приводит весьма показательные статистические данные о причинах дезертирства немецких солдат. Минимум 15 % называли однозначные политические и религиозные мотивы; к ним в основном принадлежали коммунисты, сторонники СДПГ и католики. Самая большая группа — более 50 % всех дезертиров — бежала из армии из-за «усталости от войны». Они сообщали, что ощущали бесполезность войны или объясняли все тоской по семьям или женам. От 15 до 20 % солдат вермахта совершили правонарушения: нарушения караульной службы, самовольная отлучка из расположения, несвоевременное возвращение из отпуска, неповиновения; многие указывали, что они во время короткой паники хотели избежать военной юстиции и дальнейших расследований. Основа для таких «статистических оценок», так указывает Циманн, скудна, но грубое деление на три основные группы — непосредственное противостояние, общая усталость от войны и индивидуальные штрафы — все это дает представление того, почему солдаты совершали дезертирства. Наверное, половина исследованных случаев подтверждает, что дезертиры характеризовались происхождением из «лево-пролетарской или католической среды», пишет Циманн и делает вывод; «Распространяемые в родительском доме и круге знакомых ценностные представления, очевидно, способствовали появлению у них моральных норм и категорий суждения, которые влекли за собой внутреннее дистанцирование от вермахта и войны».