История вермахта. Итоги

Между тем уверенность в успешном прорыве окружения начинала исчезать и у устойчивого к кризисам командующего группами армий, в которой служил Эстер. Своему адъютанту Гюнтеру Райхгельму, который был откомандирован для получения нового боевого приказа в бункер фюрера, Модель вручил длинное письмо, которое он адресовал своей жене. «Я и не предполагал, что Модель попрощается со своей жизнью, — говорит сегодня Райхгельм. — Я не мог представить, что он сдастся в плен».

Благодаря данной ему миссии молодой офицер-ординарец смог покинуть Рурский «котел». Только по счастливой случайности Райхгельму удалось совершить свой безрассудный полет через оккупированное противником воздушное пространство. Он должен был совершить вынужденную посадку и доехал до Берлина на машине. Еще более рискованно проходила его беседа в штаб-квартире: «Я сказал Гитлеру: „Группа армий „В“ окружена со всех сторон. Боевой дух солдат упал до нуля. Последний дух сопротивления — это Модель, у которого больше нет, однако, возможностей отдавать приказы войскам. Так как приказывать больше нечего". Гитлер медлил и, поразмыслив, ответил: „Модель был моим лучшим фельдмаршалом“».

«Был»! В то время как Модель с верностью Нибелунга удерживает положение в сражающемся Рурском «котле», высший военачальник давно уже списал его. После паузы Гитлер начал свой путаный монолог. Он требовал внезапных нападений, говорил об армиях, которые едва ли существовали, настаивал на том, что группа армий Модели должна выстоять. Райхгельм был растеряй. «После того как я столь взволнованно доложил все это Гитлеру, у меня было впечатление, что больше не имеет смысла возражать против такого заблуждения».

В своей последней квартире, дворянской усадьбе около Дюссельдорфа, «лучший фельдмаршал» Гитлера все еще не мог себе представить прогрессирующую потерю действительности своего фюрера. С другой стороны, он ни в коем случае не хотел разочаровывать его. Закрытый в Рурском «котле», но все еще исполненный лояльности її военного чувства долга. Модель и не думал о капитуляции — хотя он излишне жертвовал ради этого жизнями собственных солдат. Даже в очевидно безнадежном положении начальник группы армий в апреле отверг два предложения о капитуляции американского генерала Мэттью Б. Ридгвея. Он обещал ему в письме «достойную капитуляцию «и апеллировал при этом к его разуму: «Подумайте о будущем Вашей нации и сдайтесь в плен. Ваша страна будет срочно нуждаться в людях, которых Вы спасете, чтобы вернуть себе свое достойное место в сообществе народов».

Но Модель остался непреклонным. «И это хорошо, — отмечал Ридгвей в своих мемуарах. — То, что было в моей власти, я сделал. Отныне головы мог лишиться и сам Модель». В начале апреля в анализе 12-й американской армии сообщалось: «Мы будем свидетелями единственно возможной альтернативы безусловной капитуляции — постепенного распада и разрушения вермахта». Из инструмента, направленного на противников войны, вермахт превращался в инструмент самоуничтожения.

Лотару Эстеру было позволено не жертвовать своей жизнью ради непреклонной точки зрения Моделя об исполнении долга. Ему удивительно повезло, вместе со своими товарищами он ушел в неизвестность от своего рассудительного начальника, услышав на прощание: «Война для вас закончилась. Не забудьте вновь навестить матерей, которые ждут вас!» Целыми днями Эстер со своими приятелями пробирался по лесам Зауерланда в направлении Брилона. Незадолго до прибытия в свой родной город молодые репатрианты, возвратившиеся на родину, 6 апреля 1945 года были поражены действиями вооруженного подразделения «имперской трудовой службы» (RAD. от нем Reichsarbeitsdienst), которая была подчинена вермахту. «Они хотели разъяснить нам, что мы нарушили приказ, — рассказывает Эстер. — И если мы не вернемся в Падеборн, они расстреляют нас».

Сначала незаметно американские солдаты подкрались по лесной дороге. После короткого боя между солдатами «имперской трудовой службы» и американскими солдатами Эстер и его приятели поспешили перейти на американскую сторону. Однако внезапно из кустов раздались выстрелы. Как оказалось позже, руководители трудовой повинности стреляли сзади в собственных земляков. Приятели Эстера упали на землю, один умер сразу, другой был тяжело ранен, всего лишь в нескольких метрах от спасительного заключения. Сам Лотар Эстер, к счастью, пережил этот инцидент почти без повреждений. Он до сих пор старается объяснить: «Я могу только представлять себе, что это была ненависть, которая погнала этих людей. Они отдали всю свою жизнь системе, и они по-прежнему верили в окончательную победу. Вследствие этого мы были для них предателями». И поэтому — в глазах фанатиков — заслуживали смерти.

Но ко многим из «борцов до победного конца» разум все же постепенно возвращался перед лицом неминуемого поражения. «Первоначально мы пришли на службу, чтобы защищать отечество, — описывает Хайнц Хайдт, солдат Рурского „котла“ свои чувства. — Но когда мы увидели, что ничего больше не нужно было защищать, в нас проснулся инстинкт самосохранения. Солдатская честь и военная присяга больше не связывали нас. Важно было только одно: вернуться живым и здоровым домой и пережить войну».

Не имея контакта со своим руководством, некоторые подразделения в Рурском «котле» начали уничтожать боезапасы и оружие, чтобы они не достались наступающему врагу, другие охотно сдавались в плен. Число военнопленных в последние месяцы войны значительно выросло, до апреля только в американском плену оказалось свыше миллиона немцев. Немцы — это «побитая толпа, записал американский лейтенант Дуплантир в свой дневник, и они уже готовы покончить со всем этим… Горе, что они не додумались до этого сразу».

Мы смертельно боялись сдаваться. Прежде всего самого момента сдачи в плен. Ведь когда вы идете через линию фронта, в вас с одинаковым успехом могут выстрелить и ваши товарищи сзади, и враг спереди. Ведь он мог принять ваши действия за военную хитрость.

Франц Шраге, солдат вермахта

Далеко в стороне от фронтовых событий, в британском лагере для военнопленных в Трент-парке эта мысль теперь забрезжила и у нескольких высокопоставленных немецких офицеров. «Никогда не считал правильным сдаться в плен, — доверился своему коллеге-офицеру в марте 1945 года генерал-лейтенант Фердинанд Хайм. — Наш народ был не в себе, и это имело бы в будущем, вероятно, весьма пагубные последствия. Но теперь, теперь нужно заканчивать, это просто безумие». — «Это самоубийство!» — подтверждал генерал-лейтенант Карл Вильгельм фон Шлибен [100] , а Хайм дополнил: «Это абсолютное самоубийство миллионного народа, какого история еще не знала».

100

Шлибен, Карл Вильгельм фон (1894–1964) — генерал-лейтенант вермахта, комендант Шербура. В армии с 1914, участник Первой мировой. Участвовал во Французской кампании как командир танкового полка в составе 1-й танковой дивизии. Затем был направлен на Восточный фронт с 4-й танковой дивизией, однако к февралю 1943 это подразделение было практически полностью уничтожено под Сталинградом. Тогда фон Шлибен был назначен командующим 208-й пехотной дивизией. В апреле 1943 принял командование 18-й танковой дивизией и руководил ею, пока она не была расформирована после потерь в Курском сражении. Осенью 1943 направлен в Нормандию с 709-й пехотной дивизией. В июне 1944 назначен военным комендантом Шербура. Взят в плен американскими войсками.

Для других заключенных капитуляция по-прежнему была невозможна, хотя они довольно подробно знали о безнадежном положении на фронтах. «Мы не погибаем! — заявлял, например, генерал Дитрих фон Хольтнц, который носле войны из-за своего предположительного отказа разрушать французскую столицу был известен в Трент-парке как „спаситель Парижа“. — Любой приличный народ может проиграть войну. Это означает глупое руководство, политически бессмысленную установку. Но если вести достойную борьбу до конца, войну проиграть нельзя. Все же это большой страх для других!» Одобрение он нашел у генерал-лейтенанта Отто Элфельдта: «Теперь, действительно, воинская слава немецкого солдата не может быть сломлена никаким поражением, какое бы мы ни понесли. Этот народ может погибнуть, но сохранит свою честь». На это генерал Хольтнц согласно протоколу прослушивания ответил: «Проиграв войну, сохранить честь можно. Погибнув — нет!» Эта установка абсолютно совпадала с. мнением офицеров.

После неудавшегося покушения и последовавшей за этим волны преследований никто из командующих не решился больше в конечной фазе войны предложить командующему капитуляцию. Самые отчетливые меры в этом отношении летом 1944 года предприняли фельдмаршалы Роммель и фон Клюге — но напрасно. Хотя многие командиры общевойсковой части сообщали в штаб-квартиру фюрера о катастрофическом положении на всех участках фронта, все же только ради того, чтобы следовать после этого снова за своими служебными буднями, намеренно исполнять далекие от реальности приказы и разрабатывать безнадежные стратегии. Они примирились с массовой смертью своих солдат. Досрочное окончание войны оставалось запретной темой. «Если больше нет резервов, то у борьбы до последнего человека пег смысла», — писал в конце марта 1945 года шеф главного штаба вермахта Альфред Иодль, но опять же только в дневник. Политике удалось полностью подчинить себе армейское руководство. Гитлер превратил своих генералов в безвольную и заменяемую функциональную элиту.

Вопреки всей уступчивости, вопреки контролирующему аппарату и жесткой структуре приказа остальной офицерский корпус отнюдь не отличался закостенелым солдафонством в отношении требуемого фанатичного упорства. Кроме того, некоторые командующие пытались совместить свое понятие чести и совести.

Старейшина маленького тюрингского городка Гога, как и многие другие, посчитал для себя невозможным исполнение прямой директивы — любой ценой удерживать город подобно «крепости». После своего вступления в должность военный комендант Иозеф Риттер фон Гадолла своей подписью должен был взять на себя обязательства по защите города «до самой смерти». «Любое предложение о капитуляции должно быть отклонено, — так было ему приказано. — Для вас и вашей команды возможна только борьба до самого конца». Но подполковник, коренной австриец и убежденный католик, едва ли был в состоянии согласовать со своими собственными убеждениями то. что приказ о сдерживании должен был быть поставлен выше блага собственного города и его жителей. Когда американские войска продвигались мимо Рурского «котла» в Тюрингию, Гадолла стоял перед весьма затруднительным решением: должен ли был он повиноваться строгим указаниям или рисковать своей жизнью, сдав город без борьбы? С какой целью, вопрошал он, он должен был противостоять вооруженным силам союзников со своими пятью тысячами защитников? Карл Линц, тогда капитан в Гоге, решил, что Гадолла находился «во внутреннем конфликте между своими обязанностями как солдат, офицер и боевой комендант, с одной стороны, и моральными заветами человечности и разума, с другой стороны». В отличие от всех своих коллег, боевой комендант сделал выбор против долга, но в пользу разума.

«Не волнуйтесь по поводу себя и ваших детей!. Я позабочусь о том, чтобы осады Готы не было», — доверился Гадолла 2 апреля 1945 года своей домохозяйке. Действительно, имеющему твердый характер командиру войск удалось доказать местным национал-социалистским политикам, которые уже готовились к бегству, правильность своего намерения сдать город союзникам без боя. Своей оперативной сводкой в центральный командный пункт, расположенный в замке Фриденс-штайп, подполковник убедил военных и политических функционеров, что защита города на этот период времени не имеет смысла. Американцы стояли перед самым городом, в котором уже была дана вражеская тревога. Артиллерийские залпы озарили город. В этой ситуации Гадолла отдал подчиненным ему войскам приказ об отступлении. При этом у него не «возникло и тени сомнения», «что он полностью и ясно сознавал личные последствия своих действий!», — вспоминает Карл Линц. «Я жертвую собой во имя города», неоднократно повторял он.