История всемирной литературы Т.5

Достаточно естественное в принципе обращение к японской древности нередко оборачивалось проповедью национальной исключительности японцев. Центром земли они теперь объявляют уже не Китай, а собственную страну. Школа национальной науки восстанавливала всю легендарную историю древней Японии, начало которой якобы было положено семью поколениями небесных богов и пятью поколениями земных богов, и тем самым превращала историю в миф.

Глубокой приверженностью к традициям «Манъёсю» отмечено творчество Када-но Адзумамаро (1668—1736), одного из основателей школы национальной науки. Считая, что японскому поэту необходимо избрать свой путь, а не идти по следам «китайских диковинных птиц, которых в Японии нет», т. е. конфуцианской мудрости, Када-но Адзумамаро стремится воскресить сокровенную суть японского национального характера, воплощенную в «Манъёсю». Поэт считает, что суть японца раскрывается в понятиях «мужество», «воинственность». И хотя сборник стихов Када-но Адзумамаро по аналогии с «Манъёсю» («Мириады листьев») назван «Собрание весенних листьев» (1795), а весна в Японии, как и во многих других странах, символизирует любовь, в этой книге нет места любовной лирике, так как высокое человеческое чувство связано, по мнению автора, не с любовью к женщине, а с мужеством сурового воина.

Отношение Камо Мабути (1696—1769) к наследию «Манъёсю» также страдает односторонностью. Он стремится полностью восстановить дух этой классической антологии, но опять-таки считает, что он воплощен не в любви, а в воинственной простоте. Камо Мабути подражал и языку, и стилю «Манъёсю». Такое формальное следование за классикой, естественно, сковывало развитие поэтической индивидуальности. «Сборник стихов Камо Мабути», изданный в 1791 г., не выходит за рамки старой поэтической традиции. Современная писателю жизнь почти не вторгается в поэзию. Заслуга поэта состояла скорее в его глубоком исследовании национальной классики, представленном прежде всего в труде «Размышления о „Манъёсю“» (1768).

Возвеличение воинственного начала в японской литературе прошлого вызвало протест даже среди самих приверженцев школы национальной науки. Так, Када-но Аримаро (1706—1751) в «Восьми трактатах о национальной песне» (1742) выступил не только против официальных конфуцианских воззрений на литературу как на средство поощрения добра и наказания зла, но и против тех своих соратников, которые подчиняли изучение древней поэзии националистическим целям. Он отстаивал право поэтов писать стихи о любви.

Большой интерес представляют эстетические трактаты Мотоори Норинага (1730—1801), крупнейшего представителя национальной школы, в которых автор не только раскрывает самобытность древней японской культуры, но и обосновывает свое толкование моно-но аварэ (скрытое очарование вещей) — эстетической категории, служащей основой для понимания прекрасного в японской поэтике.

Подлинная поэзия, по мнению Норинага, отражает глубину человеческих чувств, поэтому на первое место он выдвигает классику хэйанской эпохи (IX—XII вв.), особенно роман «Гэндзи моногатари», возвеличивающую красоту женственности, а не грубую мужскую силу.

Судзуки Харунобу. Летний полдень

Гравюра XVIII в.

В книге «Жемчужина „Гэндзи моногатари“» (1799) Норинага утверждает, что моно-но аварэ является сущностью прозы. Необходимо пояснить, что слово «аварэ» этимологически связано с междометием, выражающим восторг. Восхищение естественным проявлением «вещей» («моно»), по мысли Норинага, и есть суть этой категории традиционной японской эстетики.

Вопреки тысячелетней традиции Мотоори Норинага утверждает в качестве главной художественной ценности сферу человеческих чувств и переживаний и стремится освободить литературу от нормативов конфуцианской этики, видевшей в поэзии лишь средство поучения. Развивая идею Када-но Аримаро, ратовавшего в «Восьми трактатах о национальной песне» за отделение поэзии от господствующей религии и политики, Норинага утверждает, что искусство должно жить своими законами. Например, в работе «Суть творчества Мурасаки Сикибу» (1763), посвященной автору «Гэндзи моногатари», Норинага пишет: «Бывает так: что дурно в обычных [т. е. конфуцианских] книгах, напротив, хорошо в поэзии и прозе. Бывает и наоборот... Всякие представления о хорошем и дурном изменяются в зависимости от взглядов художника, времени и места [...] Для конфуцианства и буддизма дурно, когда человек следует велению собственного сердца, а хорошо, когда он подавляет его [...] Такое понятие о добре и зле неприемлемо для литературы, в которой хорошо то, что соответствует человеческой натуре, и, наоборот, дурно то, что противоречит ей. Печалиться, когда у людей горе, веселиться, когда у них радость, — это и означает жить согласно натуре и принципу «скрытого очарования вещей». Человек, подавляющий свое чувство и не знающий «скрытого очарования вещей», равнодушен к людским горестям и печалям. Это дурной человек... Литература повествует о «скрытом очаровании вещей», дабы довести до читателя его суть».

Явно подхватывая идеи китайских философов XVI в. Ван Ян-мина, Ли Чжи и Хэ Синь-иня, первый из которых был особенно популярен в Японии, Мотоори Норинага говорит о полноценности человека, имеющего «настоящее сердце», а такое сердце «имеют все люди». Он противопоставляет господствующей науке, изучающей природу человеческих отношений в духе конфуцианства, ценность человеческого чувства, раскрывающегося в естественности его величия. «Вглядываясь в человеческую душу изнутри, — пишет он, — мы обнаруживаем, что все люди бывают беспомощны, как дети. Книги чужой страны (т. е. конфуцианские) не обращают на это внимания и описывают лишь внешнюю видимость мудрствования. Наша литература повествует о правде человеческой души, как есть в жизни, поэтому некоторым она кажется неискусной».

В книге «Бамбуковая корзина» («Тамакацума», 1794) Норинага яростно нападает на конфуцианский ригоризм и ханжество, считая их противоречащими природе человека. Сфера проявления «скрытого очарования вещей» не ограничивается для него областью дивной природы, обладающей самостоятельной ценностью, напротив, человеку с его земными радостями отводится главное место. «Желание поесть вкусно, иметь шелковые платья, хорошее жилье, драгоценности, быть уважаемыми, жить долго — это естественные человеческие стремления, — говорит Норинага. — Однако принято считать, что все это дурно... и многие делают вид, будто они ничего не желают. Но это давно надоевшая ложь. Когда «мудрецы» созерцают луну и цветы, их лица преображаются от очарования, но, когда они, встречая красавицу, проходят мимо, будто бы не замечая ее, разве это искренно!.. Восхищаться красотой природы и не замечать прелести женщины — так не бывает с человеческой душой. Это глубокая фальшь!»

Высшим проявлением «скрытого очарования вещей» Норинага считает всепокоряющую любовь и резко возражает своему учителю Камо Мабути, прославлявшему «мужское», самурайское начало древней японской поэзии. Изображая смерть воина в бою, писатель обычно воспевает лишь его мужество и тем самым, по мысли Норинага, искажает правду жизни. Если взглянуть в душу умирающего воина, то становится очевидным, что он вовсе не лишен человеческих слабостей. Его влечет к родным местам, к матери, он тоскует по жене и детям, т. е. испытывает чувства, «неподобающие» истинному самураю, но на самом деле вполне естественные. Нет чувства сильнее любви, именно в любви и выявляется, по мысли Норинага, истинный смысл поэзии.

Утверждая, что «сущность вещей» женственна, Норинага противопоставляет гармоническую красоту внешним знакам славы, силы и ложной значительности. Не случайно он считает образцом подлинной литературы роман «Гэндзи моногатари», приковавший внимание к человеческой личности не в ложно героическом обличье, а в естественности ее индивидуального существования.

Эстетический принцип «скрытого очарования вещей» Норинага связывает не с эзотерическим смыслом искусства, выявляющего некую трансцендентную «суть вещей». Напротив, критик обращен к миру непосредственного человеческого чувства, естественно проявляющегося в обыденной жизни.

Можно утверждать, что в толковании Норинага «скрытого очарования вещей» выразились зачатки воззрений Нового времени. Переменился угол эстетического видения действительности. Вместо традиционного дидактизма в центр выдвигается сама человеческая натура как объект, достойный внимания художника. Литературные взгляды Норинага предвосхищают основные положения трактата Цубоути Сёё «Сущность романа» (1885), который Симадзаки Тосон, один из основоположников новой литературы Японии, сравнивал с пением петуха в предрассветном тумане.