История всемирной литературы Т.7

Традиционные придворные хроники сохраняли светский характер. Среди образцов этого жанра наиболее изучены хроники городов-государств, которые можно назвать династийными. Их строение достаточно обнажено: они имеют сравнительно обособленное, «отмеченное», начало, связывающее обычно историю соответствующего города-государства с общехаусанским истоком и пронизанное мифопоэтической образностью (оно основывается, как правило, на легенде о Баяджиде — родоначальнике хаусанских династий); оно связано с современностью цепью в принципе единообразных по структуре историзованных описаний царствований. Демонстрация непрерывности этой связи с «началом истории» через преемственность поколений и власти, неизменности мироустройства на протяжении времен; отождествление самой длительности исторического времени с протяженностью этой цепи поколений; конкретизация истории, заполняемой событиями, наделяемой смыслом — вот пафос таких произведений.

Писаные хроники, очевидно, в большой мере основывались на придворной устной исторической традиции. Устные исторические рассказы бытовали и в народной среде, представляя собой как бы развернутые сюжетные «фрагменты» государственной истории. Основная коллизия этих преданий — борьба между хаусанскими городами-государствами, феодальные усобицы; сюжет — героические деяния правителей и их высокопоставленных подданных, моменты их биографии: рождение, предзнаменование великого будущего, смерть. Такова большая часть произведений устного прозаического жанра лабари. Как фольклорный жанр лабари в местной классификации, ассоциируясь с достоверным, противопоставлялся сказкам (татсуниа). Жанр, очевидно, представлял в рассматриваемый период достаточно продуктивное направление словесности. Типологически в таких преданиях можно усмотреть устный аналог «постклассическим» формам героического эпоса, подобным исландским сагам (хотя собственно классической эпики хаусанская словесность, видимо, не знает). В этих произведениях описываются события как давней, так и недавней истории; временная дистанция при этом в существенной мере игнорируется. Исторические события видятся здесь в первую очередь как обладающие неким социально значимым, своего рода этическим содержанием: рассказы трактуют, в частности, вопросы военной доблести, вассальной преданности, славы, но подчеркивают и волю судьбы.

Наряду с собственно историческими преданиями, жанр лабари включал агиографические легенды о подвижниках веры, их стойкости перед испытаниями, совершаемых ими чудесах.

Традиционная коллизия этих рассказов: преданный вере стоик-малам — жестокий и властный эмир — выявляет характерные для мусульманского подвижника достоинства.

Религиозно-ученая историографическая литература переосмысляла традиционное хаусанское видение истории, включая ее в более широкий контекст «священной» истории ислама. Эта литература состояла в основном из арабоязычных трактатов, написанных в соответствующих традициях и восходивших, в частности, к трудам лидеров джихада — Усмана дан Фодио, его брата Абдуллахи и сына Мухаммада Белло. Скорее всего именно в рассматриваемый период появилась хаусаязычная версия хроники, написанной в мировоззрении этой историографии, «История хауса»; история хаусанских городов в ней излагается под совершенно иным углом зрения, чем это делалось в хрониках традиционных, — как история борьбы за веру; одновременно модифицируются и жанровые принципы. Традиционное хроникальное построение совмещено здесь с приемами симметрии. В произведении «отмечено» как бы два «начала»: общехаусанское (легенда о Баяджиде) и основное, «настоящее» — введение ислама мусульманскими подвижниками, возводимое к эпохе первых халифов; между ним и вторым столпом истории, переворотом Усмана дан Фодио, описывается смена симметричных друг другу праведных и неправедных эпох, выступают фигуры «реформаторов-неудачников». Все это в целом — предыстория, «начало» праведных, т. е. фульбских, правлений, составляющих, наконец, ряд. Стихотворные исторические сочинения на хауса, как правило, имели композицию, аналогичную традиционным прозаическим хроникам.

Хаусаязычная поэзия маламов заимствовала в принципе систему жанров из арабской поэзии, как и стихотворные квантитативные размеры. Она представлена панегириками, посвящавшимися пророку Мухаммаду, основателям суфийских сект и религиозным наставникам, Усману дан Фодио и их жизнеописаниями, также религиозно-философскими творениями (трактовавшими идею неделимости божественной сути), нумерологическими и астрологическими поэмами, версификациями на темы мусульманского ритуала и права. Поэмы распространялись в рукописях и рецитировались нередко для широкой аудитории. В целом эта поэзия воспроизводила мусульманскую космологическую картину и была пронизана эсхатологическими мотивами.

Большой популярностью пользовался жанр проповеди (ваази). Его основная тема — противопоставление быстротечной земной жизни с ее преходящими благами и вечной посмертной судьбы. Здесь особенно ярко проявилась тенденция к уходу от прямой зависимости в отношениях с арабоязычной поэзией. Коранические мотивы активно сочетаются с собственно хаусанской образностью, использующей приемы устного творчества, конкретность реалий, особенности языка. Возрастающую одновременно аллегоричность ваази связывают с распространяющимся на них влиянием мусульманского мистицизма (в этот период в Сокото расширяется активность новой для него суфийской секты — Тиджанийи, рядом со старой Кадирийей). Страстность увещания, проповедническая убежденность создают тональность произведений. Человеческое бытие, неизбежность смерти соотносятся здесь с противостоянием миров: мир земной деградирует, он дряхл, пуст и близится к концу (часты картины Страшного суда, «от мысли о котором никто уйти не может. Этот день — день крика и рева большого, день, от которого и стами тысяч не спасешься...»); мир небесный — истинен. Характерный образ, утверждающийся в этот период, — сравнение земного мира с блудницей-обманщицей (соблазнительница оказывается старухой). Жить следует во имя будущей жизни, ибо так приобретаемые блага — «запас, который не уничтожат ни крысы, ни муравьи».

Поэт-проповедник и историк обычно акцентировали в своих произведениях (как это видно из изложенного выше) разные, в некотором смысле — противоположные, аспекты течения времен.

Их взгляды совмещаются в поэме «Песнь о Багауде» (Багауда — легендарный основатель государства Кано, внук Баяджиды), которая популярна и в наши дни. Образец хаусанской гомилетической поэзии, «Песнь» в качестве традиционного перечисления великих мира сего, не избежавших участи смертных, включает историческую часть («микрохронику») — весь ряд правителей Кано, от Багауды до последнего по времени. Краткое сообщение о каждом завершается фразами типа: «Он правил 30 лет, но пребывание в этом мире не прочно...»; «К нему пришла смерть, раздающая пощечины». Начинаясь с «начала», с истока, возводя каждое индивидуальное существование в ранг исторического, такое перечисление с особенной яркостью утверждает бренность земной истории как таковой, противопоставляет ее вечности.

В произведениях жанра ваази нередко воплощались и политические амбиции, принимавшие форму обличений грешников.

Поэма малама Маммана Конни, созданная в середине века, очевидно, не менее чем на полстолетия опережает широкое распространение в ученой среде произведений, построенных на приемах, аналогичных тем, что найдены ее автором. Сатира в адрес собственной жены и всего женского рода, творение светское, она совмещает демонстрацию ученой эрудиции с использованием жанровой формы («замбо») из хаусанской устной поэзии и до сих пор вызывает восторг литературных ценителей.

Поэзия бродячих певцов, поэзия устная, лежит в русле национальных традиций. В ней особенно ярко проявился один из пластов представлений того времени о месте человека в социальной иерархии. Эта поэзия разработала три основных жанра — похвальные песни (ябо) и позорящие (замбо), а также плачи (беге) — как правило, об утерянной возлюбленной. Она имеет свои стихотворные размеры, носит, по-видимому, формульный характер, использует во многом стандартный набор мотивов и образов и знает разные типы музыкального сопровождения. Здесь широко использовались клише типа кирари (кратких стихотворных эпитетов, которыми наделяются существа в хаусанском обществе: духи, люди, животные, также некоторые предметы — это своего рода «базис» хаусанского устного творчества): «седло из шкуры дикобраза — трудно сесть, таков глава этого дома» (здесь и далее переводы Ю. Щеглова).

Наиболее известны похвальные песни. Исполнение панегирика (как и песен других жанров) было публичным, могло предназначаться практически любому члену общества, требовало от него немедленной оплаты. Аналогичные панегирики адресовались крупным феодалам их придворными певцами.

Основные типы мотивов в похвальных песнях — похвала (собственно панегирическая часть), похвальба — самовосхваление автора (развивающееся аналогично похвале), просьба о вознаграждении и покровительстве. Поэтика этого жанра основывалась как раз на абсолютизации социальных противопоставлений. Адресат панегирика, как и автор песни, преданный «вассал» своего кумира, фактически второй герой произведения, олицетворяли «высокое», все остальные — «низкое». Наряду с противопоставлением высокого социального статуса низкому, богатства (понимаемого прежде всего как личностное свойство, проявление особой благополучности) — бедности, щедрости — скупости, известности, престижа — безызвестности, большое значение придавалось высокому профессионализму, противопоставлявшемуся обыкновенному ремеслу («он выковал копье, равного которому нет в мире», «цирюльники поносят его, ибо он бреет лучше всех, и они видят, сколь он славен»). Профессионализм предстает столь высоким, что сообщает герою сверхъестественные возможности, неуязвимость, делает его обладателем чудесных предметов. Такое мастерство — наследственное («сын унаследовал доблесть отца»), оно является основой для высшего положения героя в профессиональной среде, вызывает соперничество и зависть коллег и врагов, а с другой стороны — признание полезности героя обществом («Если бы не ты, люди голодали бы, слава царю зерна!»).

Такой же профессионализм певец приписывал и себе — в искусстве складывать песнь. Поэт осознает свое творчество как индивидуальное, противопоставляет себя другим певцам, как бы утверждает собственное авторство в мотиве «похвальбы», подчеркивая свои профессиональные достоинства. В произведениях талантливых певцов века появляются свидетельства того, что наряду с представлением о своем занятии как средстве обеспечить существование они начинают осознавать его как художественное творчество, обладающее некоей самостоятельной ценностью и спецификой.

Поэзия бродячих певцов, безусловно, использовала многие мотивы собственно народного, фольклорного, поэтического искусства, продолжавшего развиваться.

От последних десятилетий века дошли примеры поэтического творчества странствующих маламов, ярким представителем которых был опальный Такунта. Развивая в своих стихотворных проповедях идеи, характерные для религиозной поэзии носителей ученой традиции,

он вместе с тем в большой мере использует стилистику и метрику, специфичные для творчества бродячих певцов. Контаминация черт, присущих этим двум направлениям, достигает в произведениях Такунты особой полноты, что приводит к передаче системы мусульманских ценностей в отчетливо национальных традициях. Выступления Такунты имели громкий резонанс.