История южной Руси

Следовательно, путь «из варяг в греки» сохранял свою важность не только в X в., но и на протяжении XI в. Это заключение полностью подтверждает способ захвата власти самыми могущественными киевскими князьями: как князем Владимиром, так и Ярославом. Они оба княжили в Новгороде и именно благодаря этому захватили власть в Киеве, так как опирались в борьбе со своими братьями именно на новгородцев и варяжские отряды, приводимые ими из Скандинавии. Они повторили военные походы с севера – Новгорода, на юг – Киев, ранее совершенные сначала варягами Аскольда и Дира, а в 883 г. Олегом и Игорем.

О присутствии и привилегированном положении в Новгороде варягов свидетельствует и «Русская правда» Ярослава, изданная около 1015 г. О широкой экспансии варягов по пути «из варяг в греки» говорят и археологические раскопки. Например, на острове Готланд, где были найдены в значительном числе арабские и византийские монеты.

Особенно очевидно соответствие исторической действительности фактам, изложенным в «Повести временных лет», при сравнении с историей Западной Европы IX–XI вв. Последняя также подверглась широкой экспансии скандинавов (норманнов) в те же самые века, что и была основана Древняя Русь. Казалось бы, уже перечисленных фактов, большинство из которых были хорошо известны Грушевскому, предостаточно для признания истинности «норманнской теории», которая только и может быть единственно научной, ибо подтверждается этими историческими фактами. Но признание этого для Грушевского недопустимо, ибо тогда получалось, что киевские князья были не «украинцами», а скандинавами-русью. Нужно было выбирать между научностью истории и концепцией-идеологией. Но выбор для украинского историка был предопределен уже самим его украинством. Впрочем, кому-то могло показаться, что в концепции Украины-Руси есть и рациональное зерно. Грушевский стремится его найти в отождествлении южнорусских племен, прежде всего полян, живших вокруг Киева, и собственно его население с украинцами, что само по себе весьма проблематично. Хотя бы потому, что язык русских летописей, написанных в древнем Киеве, не ближе к современному украинскому, чем к современному русскому, а скорее даже дальше. Следовательно, древние киевляне не говорили и не писали на украинском языке. К тому же, по крайней мере в X–XI вв., язык, на котором говорили киевляне, скорее всего не был идентичным языку племени полян, а имел как раз черты общерусского. Эта вероятность весьма велика, если учесть как транзитный характер Киева, так и этническую пестроту населения. Например, разноплеменный состав княжеской дружины и достаточно тесную связь Киева с Новгородом и Смоленском, а также подчиненное положение собственно полян, основная масса которых относилась к социальным низам Киева и его округи.

Именно таким было положение с городами Южной Руси в следующие периоды истории: польско-литовский и русско-австрийский. Например, даже в начале XX в. Киев был заселен русскими и евреями, а не малороссами, хотя земледельческие территории вокруг Киева были заселены будущими украинцами – малороссами. То же самое можно сказать о Львове, основную массу населения которого составляли поляки и евреи. Хотя вокруг Львова жили русины – другие будущие украинцы. Причем, как в этих городах, так и в других: Харькове, Екатеринославе, Одессе и т. д. в общении преобладали русский или польский языки, но не малороссийский и не галицкий предгорный диалект русинов.

Не менее интересно положение с Черниговским княжеством. На его пространстве впоследствии сложились политические центры как украинские, так и русские: например, Рязань, Брянск и т. д. Уже поэтому изучение Черниговского княжества как «украинского» выглядит вдвойне необоснованно.

Не меньшее число вопросов в концепции Украины-Руси вызывает историческая преемственность Киевской Руси и последующих периодов истории южнорусских земель. Грушевский по вполне понятным причинам пытался доказать историческую преемственность населения во все периоды русской истории. Но общеизвестные факты середины XIII в. свидетельствуют об обратном. Это описание южнорусских земель Плано Карпини, папского посла к великому монгольскому хану. Киевская земля им описывалась как пустынная, а сам Киев по размеру не превосходил крупное село. То же подтверждает другой важный источник того же времени – Рубрек.

Вскоре Киев покинул и митрополит, переместившийся сначала на Волынь, а затем и вовсе в Москву (1300 г.). И это при том, что и Северо-восточная Русь начала XIV в. тоже была в тяжелейшем положении, испытывая почти непрерывные вторжения татарских грабительских отрядов. А Москва только начала возвышаться из многих других мелких городков, и едва переросла на рубеже XIII–XIV в. в размеры большого села, каковым была во второй половине XII в. как вотчина бояр Кучковичей. Следовательно, положение Южной Руси на рубеже XIII–XIV вв. было просто катастрофическим: она обезлюдела. Причем, упадок пережила не только Киевская, но и Черниговская земля.

Можно ли утверждать, что население Южной Руси при смене ее киевского периода литовско-польским не изменилось? Такое утверждение как минимум спорно. Так, можно говорить не только об уходе части населения Южной Руси на север, но и о последующем приходе нового населения с западных русских, особенно белорусских и даже польских земель на киевские и черниговские земли. Например, общеизвестно, что в XVI–XVII вв. Левобережье и Слободская Украина как раз были заселены преимущественно выходцами из Волыни и Подолии, то есть, потомками древлян, волынян, дулебов и т. д., западнорусским населения, но никак не потомками полян, которые в столетия татарских нашествий и набегов были просто рассеяны как этнос вместе с почти полным упадком их древнего племенного центра – Киева.

Закономерно, также, что в новый, литовско-польский период появляются и закрепляются и новые термины в названии южнорусских земель: Малая Русь и Украина. Причем первый использовался вполне официально уже в начале XIV в. галицко-волынскими князьями и введен был греками. Второй не был официальным, но точно указал изменение геополитического положения Южной Руси, превратившейся из политического центра большой федерации племен в почти безлюдную окраину. Сначала окраину Великого княжества Литовского, а затем в пограничье Польши, колонизируемое польскими магнатами.

Важнейший источник первой половины XVI в. Михалон Литвин описывает киевскую землю как неосвоенный, пустынный край с дикой природой, население которого подвергается почти непрерывным набегам крымских татар. Тысячи и тысячи южнорусских невольников сгоняются в Кафу нa рабский рынок. Причем сам Михалон Литвин лично видел массы этих несчастных людей, будучи в Крыму. В соответствии со своим принципом замалчивания невыгодных фактов украинские историки игнорируют столь важный исторический источник.

Неудивительно, что на протяжении литовско-польского периода южнорусской истории полностью исчезает политическая система, существовавшая в Киевской Руси – княжеств и княжеской власть. Причем если в XIV–XV вв. ее преемником в некотором отношении можно считать литовских князей и Литовское княжество, то с переходом управления южнорусских земель под контроль Польши исчезает даже эта призрачная преемственность. Зато укрепляется польская административная система и социальная терминология вроде: повет, гетман, пан и т. п. Следовательно, можно говорить о глубоком различия в истории двух периодов Южной Руси. Настолько глубоком, что происходила смена политического, социального, геополитического ее положения, а значит и этнического состава населения. Именно в литовско-польский период южнорусские земли окончательно превращаются в буферную территорию, со всеми вытекающими из этого последствиями: неустойчивым и полукочевым типом заселения, слабостью политической организации, неопределенностью границ, полиэтническим характером населения, постоянно существовавшей опасностью внешних вторжений.

Сам Киев и киевская земля в литовско-польский период неоднократно подвергались тяжелым разрушениям. Особенно в 1482 г., что и описывает самыми яркими красками Грушевский с привлечением большого исторического материала. Причем, жесточайшим нашествиям причерноморских татар и турок подвергались не только центральные районы Украины – Поднепровье, но и восточные и западные. Например, Галичина и Подолье в 1524 г. и 1526 г. были настолько разрушены, что местами обезлюдели.

Тем не менее вопреки множеству фактов неоднократного, почти полного опустошения Южной Руси, которые сам же украинский историк и приводит, он упорно отождествляет полян и северян с украинцами. Хотя совершенно очевидно, что на территории будущей Украины, особенно в Поднепровье, неоднократно происходила смена населения. Причем, очевидны и направления, откуда приходили новые переселенцы в центр и на восток Украины. Это, прежде всего, Галиция и Волынь, Белоруссия, Польша, Молдова и Валахия. Немалой в среде южнорусского населения была тюркская примесь, особенно в среде казачества.

Наконец, важно обратить внимание на еще один негативный аспект концепции Украины-Руси – ее этнографичность, на который обращали внимание уже историки начала XX в., например, профессор И. Линниченко. Действительно, стремясь показать, что южнорусский (украинский) народ имел свою, отдельную от других народов историю, Грушевский приводит большую массу бытового материала, часто совершенно незначительного. При этом даже важный этнографический материал просто констатируется и не делается его исторический или сравнительный анализ. Следовательно, Грушевский не применял сравнительно-исторический метод, без чего этнографический материал превращался в большую, неупорядоченную массу мелких фактов. В то же время, после упадка государственной жизни в Киевской и Галицкой Руси, то есть, с середины XIV в., Грушевский уже не исследовал в органической связи развитие государств, в которые вошли южнорусские земли, и населения этих земель. В результате, концепция Украины-Руси еще более стала похожа на историческую этнографию, со всеми присущими ей недостатками.