История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12

Губернатор опубликовал новый регламент дилижанса только через восемь дней, после чего правительство Удине узнало через каналы трибунала, что дело сделано, еще раньше, чем город Триест был о том проинформирован. Все решили, что Трибунал, который все делает под секретом, пришел к этому из соображения денег. Секретарь мне не ответил, но написал письмо консулу, который мне его показал, в котором тот приказал выдать мне вознаграждение в сто дукатов серебром, что равно 400 франков французской монетой. Он написал, что это дано мне для поощрения, и что я вполне смогу надеяться на милосердие Трибунала, поучаствовав в большом деле армян, о котором он может меня проинформировать.

Он изложил мне это дело в четверть часа, и я сначала подумал, что ничего не смогу сделать; но не следовало терять надежды.

Четыре месяца назад армяне покинули монастырь Св. Лазаря в Венеции, не желая терпеть тиранию его аббата. Они имели родственников, очень богатых, в Константинополе, и, насмехаясь над отлучением, которое произнес их аббат, объявив их вероотступниками, они направились в Вену с просьбой об убежище и защите, обещая быть полезными государству, учредив на свои средства типографию на армянском языке, которая будет снабжать книгами все армянские монастыри, находящиеся в обширных государствах, подчиненных турецкой империи. Они брались потратить сумму в один миллион флоринов в в том месте, где С.М.И.Р.А. (Ее Императорское Величество) позволит им поселиться, как для того, чтобы обустроить эту типографию, так и для того, чтобы купить или построить дом, где они могли бы жить в сообществе, хотя и без главы. Австрийское правительство не только без колебаний предоставило им то, что они просили, но и дало им привилегии. Речь шла о том, чтобы лишить владения Венеции этой отрасли коммерции, чтобы самим ею завладеть. Венский кабинет задумал направить их в Триест, усиленно рекомендуя их губернатору, и они были уже здесь в течение шести месяцев. Государственные Инквизиторы справедливо полагали, что хорошо бы вернуть их в Венецию, и, не имея возможности действовать напрямую, что сводилось бы к тому, чтобы заставить действовать аббата, который обязан был бы выдать им большое возмещение, они использовали все возможные секретные ходы, чтобы чинить им препятствия в Триесте, направленные на то, чтобы им там не понравилось. Консул искренне сказал мне, что уклонился от того, чтобы вмешиваться в это дело, потому что не считает его возможным, и предупредил меня, что если я за него возьмусь, я лишь потеряю время.

Было очевидно, что в такого рода предприятии я не могу рассчитывать на дружбу губернатора и даже не должен с ним об этом говорить и давать ему повод думать, что я пытаюсь отвратить монахов от проекта, который они осуществляют, потому что, помимо своего долга, рвение, которое он проявлял, в частности, к оживлению коммерции Триеста, заставляло его оказать поддержку счастливому осуществлению проекта этих монахов. Несмотря на это, я начал с того, что свел знакомство с ними под предлогом посмотреть армянские литеры, которые они уже велели отлить, и тонкие изделия из камня и минералов, которые они привезли из Константинополя. В восемь-десять дней я с ними сблизился. Я сказал им однажды, что если речь идет только об отмене отлучения, их честь требует, чтобы они вернулись к послушанию, в котором они присягали своему аббату. Самый упрямый из них сказал мне, что он уверен, что их патриарх, отменив отлучение, даст им руководителя, и что многие монахи приедут из Леванта, чтобы основать в Триесте новый монастырь. В другой день я спросил у них, какие условия они выдвигают их прежнему аббату, чтобы вернуться в Венецию; и самый разумный мне сказал, что первое условие будет, чтобы этот аббат забрал у маркиза Серпос N (400 000) дукатов, которые он дал ему под четыре процента годовых.

Эти четыре сотни тысяч дукатов составляли фонд монастыря Св. Лазаря, где армянские Базилевсы (владыки) существовали в течение трех веков. Это народ создал этот фонд; аббат не мог им распоряжаться, даже при условии согласия большинства своих монахов. Маркиз Серпос, сделав монастырь банкротом, сам останется в нищете. Однако, правда то, что аббат получил эту сумму от своего шефа.

Маркиз Серпос был армянский торговец, обосновавшийся в Венеции, который торговал только каменными изделиями; он был близкий друг аббата.

Тогда я спросил у монахов, каковы будут прочие условия, и они мне ответили, что они касаются только дисциплины, и что их нетрудно будет урегулировать; но они мне сказали, что представят мне все их в письменном виде, если я сочту себя в состоянии заверить их, что Серпос не будет более хозяином их фонда.

Теперь я начал действовать; я изложил все это письменно, я передал мою записку консулу, который отослал ее в Трибунал, и шесть недель спустя я получил ответ, что аббат найдет способ поместить в банк искомую сумму, но что он хочет прежде узнать подробно, в чем будут состоять регламенты дисциплины.

Когда я прочел об этом положении, которое прямо противоречило тому, что я написал, я решил отойти от этого дела. Но меня заставили очень быстро передумать четыре слова, которые сказал мне граф де Вагенсберг. Он дал мне понять, что знает о том, что я хочу снова помирить монахов с их аббатом, и что это ему неприятно, потому что я могу этого добиться, только нанеся вред стране, в которой я нахожусь, и которой должен быть другом, каковым он меня и считает. Я без колебаний рассказал ему со всей искренностью о состоянии дела, заверив, что никогда бы не взялся за это поручение, если бы не был сам уверен, что никогда его не смогу выполнить, потому что я информирован из самой Венеции, и в этом невозможно сомневаться, что маркизу Серпосу нет никакой возможности возвратить аббату эти N дукатов. Он все понял. Армяне купили за M дукатов дом советника Рицци и поселились там; я заходил к ним повидаться время от времени, не говоря с ними более о возвращении их в Венецию. Но вот последнее доказательство дружбы, которое дал мне граф де Вагенсберг, потому что он умер осенью, в возрасте пятидесяти лет.

Одним прекрасным утром он остановился, прочтя длинный текст, который только что получил из Вены, и сказал, что ему жаль, что я не понимаю по-немецки, потому что он дал бы мне его прочесть.

— Вот о чем речь, — сказал он мне, — и в чем вы заслужили бы честь от своей родины, не рискуя не понравиться тем, кто, по своему положению, обязан обеспечить нашей коммерции все возможные преимущества. Я сейчас скажу вам одну вещь, о которой вы никому не должны говорить, что узнали ее от меня, но от которой вы можете получить большую пользу, либо добившись этого, либо, если ваши усилия будут тщетны, потому, что они позволят судить о вашем патриотизме, и вам будут благодарны за усердие, с которым вы это сообщили, и оценят ловкость, с которой вы это выяснили. Вам не нужно будет, однако, говорить, как вы проникли в суть дела. Скажите только, что вы бы не передавали его, если бы не были уверены.

— Все товары, — продолжил он, — которые отправляются от нас в Ломбардию, проходят через Венецианское государство и саму Венецию, где, пройдя таможню, помещаются в магазины как товары транзитные. Так делается всегда, и так может быть и в будущем, если венецианское правительство решится уменьшить хотя бы вполовину то, что оно заставляет нас платить за складирование наших товаров. Четыре процента, которые нас заставляют платить — это слишком много. Ко двору был представлен проект, который был сразу одобрен, и вот приказ, который я получил к исполнению, даже не известив предварительно венецианское правительство, потому что операция такова, что мы не считаем себя к этому обязанными, как друзья, ставить их в известность до начала исполнения. В том, что касается проходных товаров, каждое государство действует свободно: если оно пропускает товары через другую страну, оно платит, если не пропускает, местность, которую оно не задевает, не может ничего требовать, либо жаловаться, если товар проходит через другую местность. Здесь тот самый случай. Все, что мы в будущем будем направлять в Ломбардию, не будет более проходить через Венецианское государство. Все будут грузить здесь и разгружать в Меццола. Эта местность, которая принадлежит герцогу Моденскому, находится напротив нас. Залив пересекается за ночь, и наши товары будут размещаться там, в магазинах, которые будут там построены. Вы видите, что мы сократим путь более чем наполовину и что Моденское государство получит право только на небольшую дорожную пошлину, которая не составляет и четверти того, что мы платим венецианцам. Добавим сюда уменьшение дорожных расходов, а также выигрыш во времени. Я уверен, что если Республика прикажет сказать министру финансов или совету по коммерции в Вене, что готово уменьшить наполовину подать, которую оно взимает, их предложение будет принято на-ура, потому что эти нововведения всегда чреваты затруднениями, влекут за собой чрезвычайные расходы и вызывают разные беспорядки из-за непредвиденных обстоятельств. Я направлю этот совет только через три или четыре дня, потому что ничто меня сейчас не торопит, но вы должны поторопиться, потому что после того, как я опубликую суть дела, правительство Венеции окажется сразу информировано о нем через вашего консула, и все сообщество торговцев — через своих корреспондентов. Мне хотелось бы, чтобы вы послужили причиной появления приказа из Вены, предписывающего мне отложить эту операцию, как раз тогда, когда я готов к ней приступить.

Я сразу почувствовал всю пользу, которую мог бы получить, доведя эту новость до Государственных инквизиторов. Любимым пунктиком Трибунала является удивлять всех своей информированностью обо всем прежде кого бы то ни было, за счет непонятных источников. Изъявив Его Превосходительству всю мою признательность, я сказал, что иду писать Государственным инквизиторам рапорт, который хочу сразу же им отправить экспрессом, после того, как дам ему предварительно прочесть. Он сказал, что ему будет любопытно его прочесть, и я поспешил взяться за дело.

В этот день я не обедал. В четыре или пять часов я все сделал — черновик, копию и копию с копии — и отнес все губернатору, который был очарован моей быстротой. Он счел все в лучшем виде. Затем я отнес мое послание консулу и дал ему прочесть, без малейшего предисловия. Посмотрев на меня с удивлением, он спросил, уверен ли я, что это не басня, потому что ему показалось невозможным, чтобы новость такого рода могла быть ему неизвестна и неизвестна всему Триесту. Я сказал ему устно, как указывал письменно в заключение моего рапорта, что гарантирую аутентичность этого дела своей головой, попросив его в то же время не требовать, чтобы я сказал ему, как я это узнал. Хорошенько подумав, он сказал, что это сообщение, если оно должно исходить от него, он должен отправить в распоряжение Пяти Мудрых от коммерции, от которых, в качестве консула, он является министром, и что как таковой он может отправить его Государственным Инквизиторам только как направленное мной в их адрес. Он сказал мне соответственно, чтобы я его запечатал и написал ему вежливую записку, в которой попросил бы его отправить мой пакет в Трибунал, испросив у него извинения за то, что передаю его запечатанным.

— Почему, — спросил я у него, — вы хотите, чтобы я продемонстрировал это свое недоверие к вашей порядочности?

— Потому что, кроме всего прочего, я должен отвечать за правдивость всего изложенного, и, кроме того, если даже я буду уверен в его правдивости, Пятеро Мудрых от коммерции сочтут меня виноватым, потому что я здесь для того, чтобы служить им, даже прежде, чем господам Государственным Инквизиторам, которым я ничего не должен. Так что позвольте мне игнорировать это дело до момента, пока я узнаю о нем из публики. Мне кажется, что если это правда, Его Превосходительство президент должен это знать, и через неделю это уже не будет секретом. Тогда я составлю свой рапорт Пятерым Мудрым по коммерции, и мой долг будет выполнен.