История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1
Шрифт:
— Я поняла. Нанетт, поднимись туда с аббатом и покажи ему.
— Тетя, увольте меня.
— Ах, ханжа! Мартон, пойди ты.
— Тетя, заставьте Нанетт.
— Увы, мадам, эти дамы правы. Я пойду.
— Ничего подобного, мои племянницы четвероногие твари. Г-н Роза вас проводит.
Он берет меня за руку и ведет на третий этаж, куда надо, и оставляет меня там. Вот и записка Нанетт:
«Тетя пригласит вас пообедать, но вы уклонитесь. Вы уйдете, когда мы сядем за стол, и Мартон пойдет посветить вам к входной двери; она откроет ее, но вы не выйдете. Она захлопнет дверь и поднимется обратно. Все подумают, что вы ушли. Вы подниметесь по темной лестнице, потом еще по двум, на третий этаж. Лестницы хорошие. Вы подождете там нас троих. Мы придем после отъезда г-на Роза и после того, как уложим нашу тетю в постель. Таким образом, вы соединитесь с Анжелой, хоть на всю ночь, тет-а тет, как вы хотели, и я желаю вам счастья».
Какая радость! Какая благодарность случаю, который предоставил мне возможность читать эту записку именно там, где мне предстояло ждать в темноте предмет моей страсти! Где я окажусь без каких-либо трудностей
Глава V
Несчастная ночь. Я становлюсь возлюбленным двоих сестер. Я забываю Анжелу. Бал у меня. Джульетта унижена. Мое возвращение в Пасеан. Люсия несчастна. Благоприятная буря.
Мадам Орио, после произнесения многих слов благодарности, заявила мне, что отныне я должен пользоваться всеми правами друга семьи. Мы провели четыре часа, смеясь и подшучивая друг над другом. Я настолько убедительно извинился, что не могу остаться обедать, что она должна была согласиться. Мартон собралась было пойти посветить мне, но поскольку утверждалось, что Нанетт моя фаворитка, ее заставили пойти впереди меня со свечой в руке. Хитроумная плутовка быстро спустилась, открыла дверь, громко захлопнула ее, задула свечу и побежала обратно, оставив меня внизу и возвратившись к своей тете, которая сильно отругала ее за слишком скверное обращение со мной. Я поднялся ощупью, как договорились, и бросился на диван, как человек, который ждет момента своего счастья, в тайне от врагов. Проведя час в сладких мечтах, я слышу, как открывается входная дверь, затем закрывается на ключ на два оборота, и через десять минут я вижу двух сестер, следующих за Анжелой. Я обращаю внимание только на нее и целых два часа говорю только с ней. Звонит полночь; мне сочувствуют, что я не обедал, но тон сострадания шокирует меня: я отвечаю, что, испытывая счастье, не могу беспокоиться о какой-либо нужде. Мне говорят, что я в тюрьме, поскольку ключ от входной двери находится под подушкой у мадам, которая откроет ее на рассвете, чтобы идти к ранней обедне. Я удивлен, что полагают, что это может показаться печальной для меня новостью: я, наоборот, рад в течение пяти часов находиться здесь, и быть уверенным, что я их провожу с объектом моего обожания. Через час Нанетт прыскает от смеха. Анжела хочет знать, отчего та смеется; она отвечает ей на ухо; Мартон смеется тоже; я прошу их рассказать мне, над чем они смеются, и, наконец, с убитым видом Нанетт говорит, что у нее нет еще одной свечи, и когда окончится эта, мы останемся в темноте. Эта новость наполняет меня радостью, но я ее скрываю. Я говорю, что сочувствую им. Я предлагаю им ложиться спать, и спать спокойно, заверяя их в моем к ним уважении, но это предложение заставляет их смеяться.
— Что мы будем делать в темноте?
— Будем разговаривать.
Нас было четверо, мы болтали уже три часа, и я был героем пьесы. Любовь — это великий поэт: его сюжет можно продолжать бесконечно, но если цель, к которой он стремится, никогда не настигается, он спадает, как тесто у пекаря.
Моя дорогая Анжела слушала, и, не будучи большим другом слов, отвечала мало, она не была блестящего ума, но гордилась, однако, демонстрируя свой здравый смысл. Чтобы ослабить мои аргументы, она часто бросалась пословицами, как римляне бросались из катапульты. Она отступала или с самой обескураживающей нежностью отвергала мои бедные руки всякий раз, когда любовь призывала их на помощь. Несмотря на это, я продолжал говорить и жестикулировать, не теряя храбрости. Я был в отчаянии, когда понял, что мои доводы слишком тонки, вместо того, чтобы убедить, они сбивают ее с толку, и вместо того, чтобы смягчать ее сердце, они его потрясают. Я был удивлен, видя на лицах Нанетт и Мартон проявление результатов от стрел, которые я бросал по направлению к Анжеле. Эта метафизическая кривая казалась мне сверхъестественной; это должен был бы быть угол. К сожалению, я занимался изучением геометрии. Несмотря на сезон, я покрылся крупными каплями пота. Нанетт поднялась, чтобы вынести свечу, которая гасла, наполняя комнату смрадом.
Как только наступила темнота, мои руки, естественно, протянулись, чтобы ощутить объект, необходимый при настоящем состоянии моей души, и я рассмеялся над тем, как Анжела заблаговременно уловила момент, чтобы не быть схваченной. Я в течение часа излагал все, что может подсказать любовь из самого веселого, чтобы убедить ее вернуться на то же место. Мне казалось невозможным, что это всерьез. Эта шутка, сказал я в конце концов, слишком затянулась: это противно природе:
— Я не могу бегать за вами, и я удивлен, слыша, что вы смеетесь; в этих странных обстоятельствах кажется, что вы смеетесь надо мной. Садитесь, наконец. Когда я разговариваю с вами, не видя вас, по крайней мере, мои руки должны убедиться, что я говорю не в воздух. Если вы смеетесь надо мной, вы должны почувствовать, что вы оскорбляете меня, а любовь, я считаю, не должна пользоваться оскорблениями.
— Ладно! Успокойтесь. Я слушаю вас, не теряя ни одного слова, но и вы должны понять, что не могу же я, из чувства приличия, находиться в темноте рядом с вами?
— Так вы хотите держать меня в таком положении до рассвета?
— Ложитесь на кровать и засните.
— Я восхищаюсь, что вы находите это возможным и совместимым с моей страстью. Идет. Я хочу участвовать в этой игре в жмурки.
Я встаю и безуспешно ищу ее вдоль и поперек по всей комнате. Я время от времени натыкаюсь на кого-то, но это всегда Нанетта или Мартон, которые из чувства самолюбия тотчас называются. В тот же миг, глупый Дон Кихот, я считаю себя обязанным отпустить приз. Любовь и предрассудок мешают мне понять неуместность такого уважения. Я еще не читал анекдоты Людовика XIII, короля Франции, но я читал Боккаччо. Я продолжаю искать ее. Я упрекаю ее за жестокость, я ей
доказываю, что она должна, в конце концов, дать себя найти, и она отвечает, что испытывает те же, что и я, трудности в поисках меня. Комната не велика, и я начинаю злиться, что никак не могу ее поймать. Скорее заскучав, чем устав, я сажусь и трачу час, рассказывая им историю Роже, в которой Анжелика [31] исчезла от него с помощью волшебного кольца, когда влюбленный рыцарь к ней устремился слишком простодушно.31
сюжет из «неистового Роланда» Ариосто.
Анжела не знала Ариосто, но Нанетта читала его несколько раз. Она начала оправдывать Анжелику и осуждать простодушие Роже, который, если бы был мудр, не должен был доверять кольцо кокетке. Нанетта очаровала меня, но я был слишком глуп, чтобы сделать для себя соответствующие выводы.
У меня оставался только один час, и не следовало дожидаться дня, поскольку мадам Орио предпочла бы умереть, чем согласиться пропустить мессу. Я провел этот последний час, разговаривая сам с собой, чтобы уговорить Анжелу, а затем убедить ее, что она должна прийти и сесть рядом со мной. Моя душа прошла через все муки дантова ада, которых читатель не сможет себе представить, по крайней мере, если не бывал в таком положении. Испробовав все немыслимые резоны, я использовал, наконец, молитвы, потом слезы. Но когда я осознал их бесполезность, чувство, что охватило меня, было праведным негодованием, которое облагораживает гнев. Я готов был побить жестокого монстра, который смог продержать меня целых пять часов в самом бедственном положении, если бы мне удалось найти его в темноте. Я высказал ей все обиды, которые отвергнутая любовь может предложить раздраженному воображению. Я швырнул ей фанатичные проклятия: я поклялся, что вся моя любовь превратилась в ненависть, закончив предупреждением остерегаться меня, потому что я, конечно, убью ее, если она появится перед моими глазами.
Мои инвективы окончились вместе с ночной тьмой. С первыми лучами рассвета и при шуме, производимом большим ключом и замком, когда г-жа Орио открыла дверь, чтобы выйти и успокоить свою душу в повседневных хлопотах, я собрался уходить, взяв свое пальто и шляпу. Но я не могу передать моему читателю растерянность моей души, когда подняв глаза на группу из трех девочек, я увидел их в слезах. Стыд и отчаяние охватили меня до такой степени, что захотелось себя убить, и я опять сел. Я подумал, что моя грубость довела до слез эти три прекрасные души. Я не мог говорить. Меня душили чувства, слезы пришли мне на помощь, и я предался им с облегчением. Нанетта меня подняла, говоря, что тетя не опаздывает. Я быстро вытираю глаза и, не глядя на них и не говоря ни слова, ухожу, прежде всего, чтобы броситься на кровать, где я не могу уснуть.
В полдень г-н Малипьеро, увидев меня очень изменившимся, спросил о причине, и, чувствуя потребность облегчить душу, я все ему рассказал. Мудрый старик не смеялся. Своими разумными рассуждениями он пролил бальзам на мою душу. Он видел себя на моем месте, по отношению к Терезе. Но он должен был рассмеяться, и я вместе с ним, когда он увидел, как я ем, с волчьим аппетитом. Я не ел супа, но он поздравил меня с моей счастливой конституцией. Будучи преисполнен решимости не ходить больше к мадам Орио, я в эти дни пришел к метафизическому заключению, согласно которому каждое существо, в котором содержится только одна абстрактная идея, может существовать только абстрактно. Я был прав, но мой тезис легко принять за безбожие и заставить от него отречься.
Я отправился в Падую, где мне назначили экзамен в докторантуру utroque-jure. По возвращении в Венецию, я получил записку от г-на Роза, который просил меня, от имени г-жи Орио, зайти к ней повидаться. Я пошел туда вечером, будучи уверен, что не найду там Анжелу, о которой я не хотел больше думать. Нанетт и Мартон своей веселостью рассеяли стыд, который я должен был бы испытывать, появившись перед ними после двух месяцев отсутствия, но мое заключение и моя докторантура придали весу моим извинениям, вместе с г-жой Орио, которая не сказала мне ничего, кроме сожаления, что я не захожу больше к ней. Нанетт перед моим уходом передала мне письмо, в котором было вложено другое, от Анжелы. «Если у вас хватит мужества, — сказано было в нем, — провести еще одну ночь со мной, у вас не будет оснований жаловаться, потому что я люблю вас. Я хочу слышать из ваших уст, по-прежнему ли вы любите меня, когда я чувствую себя достойной презрения». Вот письмо Нанетт, которая одна сохранила здравый смысл: «Поскольку г-жа Роза привержена идее вернуть вас к нам, я готовлю это письмо, чтобы сообщить вам, что Анжела, потеряв вас, в отчаянии. Ночь, которую вы провели с нами, была ужасна, я признаю, но, думаю, она не должна внушить вам мысль отказаться от посещения, по крайней мере, мадам Орио. Я вам советую, если вы еще любите Анжелу, рискнуть еще одной ночью. Она, может быть, это одобрит, И вы будете довольны. Приходите же. До свидания».
Эти два письма меня обрадовали. Я увидел возможность отомстить Анжеле самым подчеркнутым пренебрежением. Я пошел туда в первый день праздника с двумя бутылками кипрского вина и с копченым языком в кармане, и был удивлен, не увидев жестокую. Я терялся в предположениях относительно нее, но Нанетта передала, что Анжела сказала ей утром во время мессы, что сможет прийти только к ужину. Я в этом не сомневался и не согласился, когда мадам Орио предложила мне остаться. Незадолго до часа, я делаю вид, что ухожу, как и в первый раз, и действую, как договаривались. Мне не терпится сыграть чудесную роль, которую я спланировал. Я был уверен, что, когда Анжела решится изменить систему, она окажет мне лишь небольшие милости, и я не добьюсь ничего большего. Я чувствую, что во мне преобладает сильное желание мести. Три четверти часа спустя я слышу, как закрылась дверь с улицы, и через десять минут слышу шаги на лестнице и вижу перед собой Нанетт и Мартон.