История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

Была полночь; мы были еще за столом и я увидел старого хозяина, который спросил, доволен ли я.

— Я должен вас поблагодарить. Кто приготовил этот ужин?

— Моя дочь; но он дорог.

— Не дорог; мой друг; вы останетесь довольны мной, как я вами, и завтра вечером вы примете меня таким же образом; и очаровательная особа, что вы видите здесь, будет чувствовать себя лучше и будет есть.

— Она почувствует аппетит в постели. Шестьдесят лет назад со мной случилось то же самое. Вы смеетесь, мадемуазель?

— Я смеюсь от удовольствия, что вы вспомнили об этом.

— Вы не ошиблись. И поэтому я извиняю молодым людям все ошибки, что они совершают по любви.

— Вы мудры, — сказал я ему.

— Если этот человек мудр, — сказала Розали, когда он вышел, — моя мать — большая дура.

— Хочешь ли ты, чтобы я отвел тебя завтра в комедию?

— О нет! Прошу вас. Я послушаюсь вас, но мне это будет неприятно. Ни комедии, ни променада. Какие пойдут разговоры! Ничего в Марселе, но потом все, что угодно, и от всего сердца.

— Будет, как ты хочешь; но ты займешь эту комнату. Никаких чердаков. Мы уедем через три дня.

— Так скоро?

— Да. Ты скажешь мне завтра утром все, что может понадобиться тебе в путешествии, и о чем я могу забыть.

— Другую накидку, утепленную, маленькие боты на пол-ноги, ночной чепец, гребни, мешочек с пудрой, кисточку, тюбик помады и молитвенник, чтобы ходить к мессе.

— Ты умеешь читать?

— Читать и писать.

— Приказывая мне все это, ты даешь мне истинные знаки любви, нельзя любить без доверия. Не бойся, что я смогу что-то забыть; но ты подумай о маленьких ботах; есть сапожник в десяти шагах отсюда; ты зайдешь сразу снять там мерку.

Помимо всех этих разговоров, я провел с Розали замечательную ночь. Мы проспали семь часов, проведя перед тем и после того два часа, лаская друг друга. Мы поднялись в полдень, близкими друзьями. Розали обращалась ко мне на ты, она не говорила больше о необходимости узнать друг друга, она освоилась со счастьем и с презрением смеялась над своей прошлой нищетой. Она стремилась ко мне без всяких просьб и в пылу своих чувств называла меня своим дитятей, своим счастьем и пожирала меня поцелуями; она наполнила меня счастьем, и в моей жизни реальным стало лишь настоящее, я наслаждался им, откинув образы прошлого и чувствуя отвращение к теням всегда пугающего будущего, потому что ведь в нем ничего нет определенного, кроме смерти, ultima linea rerum. [12]

12

Mors ultima linea rerum — Смерть есть конец всех дел, — Гораций.

Моя вторая ночь с Розали была исполнена еще большего очарования, чем первая, потому что, почувствовав добрый аппетит и хорошо, хоть и умеренно, выпив, она в постели оказалась более в состоянии вкусить радостей Венеры и отдаться с меньшей сдержанностью страсти, которую ощутила.

Я подарил ей золотой челнок для плетения кружев и часы. Она сказала мне, что мечтала о них, но никогда не осмелилась бы меня попросить, но, видя, что такая сдержанность в высказывании просьб мне не нравится и показывает недостаток доверия, пообещала, поцеловав меня сотню раз, что в будущем никогда не будет скрывать ни малейшего из своих желаний. Мне нравилось воспитывать таким образом эту девочку, и я торжествовал, предвидя, что с этим воспитанием она станет совершенством.

На четвертый день я предупредил ее, чтобы была готова садиться в коляску, как только я приду за ней в ее комнату, чтобы подать ей руку. Я ни о чем не предупредил ни Ледюка, ни Коста; однако я предупредил Розали, что у меня есть двое слуг, с которыми я часто болтаю, смеясь над их глупостями, но что она должна быть с ними очень сдержанной и не допускать с их стороны ни малейшей фамильярности; она должна давать им свои приказания, не сомневаясь в быстрейшем их исполнении, но без высокомерия, и сообщать мне без всякой жалости, если они в чем-то ей откажут.

Я выехал из «Тринадцати кантонов» с четырьмя почтовыми лошадьми, посадив Ледюка и Коста на сиденье кучера. Местный слуга, которому я хорошо заплатил, увязал чемодан Розали позади коляски, велел остановиться у дверей дома, где она меня ожидала, поднялся за ней в ее комнату, и, поблагодарив доброго старика, который огорчился отъездом такой любезной девушки, я поместил ее в мою коляску, велев почтальонам взять курс на Тулон, который хотел осмотреть, прежде, чем отправиться в Италию. Мы прибыли туда в пять часов.

Моя дорогая Розали ужинала вместе со мной, держась с чувством собственного достоинства, направленным, в основном, против Ледюка, который претендовал на то, чтобы именно Коста стоял за ее стулом. Я сказал Розали, не глядя на него, что именно он будет иметь честь ее обслуживать, и чтобы она отчитывала его, когда ей вздумается; он подчинился, отмерив ей реверанс.

На другой день мы отправились осмотреть порт, и сам комендант, случившийся там, оказал нам честь, все нам показав; я великодушно позволил ему подать руку Розали, и он не заставил себя долго упрашивать, согласившись отобедать вместе с нами.

Эта девушка, хотя и не имела никакого светского опыта, говорила мало, но всегда к месту, и принимала с большим достоинством все знаки внимания, оказываемые ей любезным кавалером.

После обеда он повел нас показывать арсенал, и по чести я не смог уклониться от его приглашения поужинать. Не возникло вопроса по поводу представления Розали. Сам комендант представил мне свою жену, сына и дочь. Я с удовольствием увидел, что моя юная подруга держится с женщинами комильфо еще лучше, чем с мужчинами. Эти дамы оказывали ей все знаки внимания, которых только можно было пожелать, и которые она принимала очень достойно, со скромностью, покорностью и с тем ласковым видом, который вызывается и служит действительным признаком хорошего воспитания.

Хозяева хотели пригласить меня обедать на завтра, но я уклонился. Она бросилась мне от радости на шею, когда, по возвращении в гостиницу, я сказал ей, что полностью ею доволен.

— Однако, — сказала мне она, — я все время боялась, что меня спросят, кто я такая.

— Никогда, мое дорогое дитя, в хорошем обществе во Франции тебе не зададут этого глупого вопроса.

— Но если мне его зададут, что я должна буду ответить?

— Уклониться.

— Что это значит?

— Умоляю, мадам или месье, спросить это у моего спутника.

— Понимаю. Это называется уклониться, потому что, отвечая так, уходят от ответа; но, отвечая таким образом, не проявляю ли я невежливость?

— Да, но меньшую, чем персона, задающая тебе этот вопрос.

— И что ты ответишь, если тебе самому зададут этот вопрос?

— Это зависит от персоны, которая мне его задаст. Не желая говорить правду, я знаю, что не останусь краток. А пока, я благодарен тебе, что ты проявляешь интерес к моим урокам. Спрашивай всегда. Ты моя игрушка, и мое дело тебя образовывать и придавать тебе блеску. Идем спать, потому что мы должны завтра выехать рано, чтобы быть послезавтра в Антибах.