История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

С концом оргии я опустошил свой кошелек на стол и был рад увидеть жадность, с какой разобрали эту двадцатку цехинов.

Усталость и невоздержанность, в то время, как я еще не полностью восстановил свои силы, погрузили меня в долгий сон. Я поднялся лишь, когда мне надо было явиться в ратушу к бургомистру, который принимал меня по долгу службы. Я поторопился одеться, чтобы пойти туда, мне было любопытно узнать, чего от меня хотят. Я знал, что мне нечего опасаться. Когда я туда явился, этот чиновник обратился ко мне по-немецки, но я притворился глухим, и не без причины, потому что знал лишь несколько слов и не мог понять важных вещей. Когда разобрались в моем недостаточном понимании, он заговорил со мной на латыни, не цицероновской, но правильной, на которой говорят, в основном, в университетах Германии.

— Почему, — сказал он, — вы носите фальшивое имя?

— У меня абсолютно не фальшивое имя. Справьтесь у банкира Карли, который выплатил мне пятьдесят тысяч флоринов.

— Я знаю это, но вы зоветесь Казанова, но не Сейнгальт, откуда это второе имя?

— Я принимаю это имя, вернее я его принял, потому что оно мое. Оно принадлежит мне настолько законно, что если кто-то посмеет его носить, я оспорю это всеми путями и всеми средствами.

— И каким образом вам принадлежит это имя?

— Поскольку я его автор; но это не препятствует тому, что я также и Казанова.

— Месье, либо одно, либо другое. Вы не можете иметь два имени зараз.

— Испанцы и португальцы имеют их часто с полдюжины.

— Но вы не португалец и не испанец; вы итальянец, и, кроме того, как можно быть автором собственного имени?

— Эта штука самая простая и легкая в мире.

— Объясните мне это.

— Алфавит принадлежит всем, это неоспоримо. Я взял из него восемь букв и скомбинировал их таким образом, чтобы составить слово Сейнгальт. Это полученное слово мне понравилось и я приспособил его для наименования себя, в твердой убежденности, что никто не носил его до меня, никто не имеет права его у меня оспорить, и еще менее того, носить его без моего на то согласия.

— Это очень странная идея, но вы подкрепляете ее рассуждением, скорее правдоподобным, чем солидным; потому что ваше имя может быть только тем, какое носил ваш отец.

— Я думаю, что вы заблуждаетесь, потому что имя, которое носите вы сами по праву наследования, не существовало спокон веков; оно должно было быть составлено одним из ваших предков, который не получил его от своего отца, если только вы не зоветесь Адам. Не правда ли, господин бургомистр?

— Я сражен, но это для меня новость.

— Вы опять ошибаетесь. Это отнюдь не новость, это достаточно древнее дело, и я обязуюсь принести вам завтра длинный ряд имен, всех придуманных весьма почтенными людьми, еще живущими, которые мирно пользуются ими, так что никому не приходит в голову вызывать их в ратушу, чтобы потребовать от кого-то из них, не откажется ли он от него для собственного удовольствия и во вред обществу.

— Но вы понимаете, что существуют законы против фальшивых имен?

— Да, против фальшивых имен; но я повторяю вам, что ничего нет правильней моего имени. Ваше, которое я уважаю, не зная его, не может быть более правильным, чем мое; потому что возможно вы не являетесь сыном того, кого вы считаете своим отцом.

Он усмехнулся, поднялся и проводил меня до двери, сказав, что справится обо мне у г-на Карли.

Я как раз должен был к нему пойти сам, и тотчас пришел. Эта история его насмешила. Он сказал мне, что бургомистр католик, порядочный человек, богатый и слегка глуповатый, человек добрейшей души, на которого можно положиться во всем.

На следующее утро г-н Карли пришел позвать меня на завтрак и пригласил с собой к тому бургомистру.

— Я его вчера видел, — сказал он, — и в длинной беседе, которую я с ним вел, я настолько переубедил его в отношении имен, что он теперь целиком придерживается вашей точки зрения.

Я принял с удовольствием приглашение, поскольку предвидел, что найду добрую компанию. Я не ошибся; там было несколько очаровательных женщин и любезных мужчин. Я встретил среди них переодетую даму, которую видел на комедии. Я старался разглядеть ее за обедом, и не замедлил убедиться, что я был прав. Все, однако, обращались к ней, как если бы она была мужчиной, и она весьма хорошо придерживалась своей роли. Что до меня, имея намерение посмеяться и не желая, чтобы меня принимали за дурака, я подступал к ней вежливо, с шутливым тоном, однако обращался только с галантными предложениями, такими, какие адресуют только женщинам, и в моих намеках, моих двусмысленных словах выражал уверенность в том, что касается ее пола, почти не сомневаясь. Она делала вид, что ничего не понимает, и общество посмеивалось над моими предполагаемыми промахами.

После обеда, выпив кофе, так называемый сеньор показал канонику портрет, оправленный в кольцо, которое он носил на пальце. Это был портрет присутствующей здесь девицы, и весьма похожий — дело простое — потому что оригинал был некрасив. Это нисколько не поколебало мое убеждение, но я стал размышлять, когда увидел его целующим руку с нежностью, смешанной с уважением, и я прекратил насмехаться. Г-н Карли улучил момент, чтобы сказать мне, что этот месье, несмотря на свой женственный вид, был мужчина, и более того, он накануне женитьбы на мадемуазели, которой он только что поцеловал руку.

— Это возможно, — сказал я ему, — но я едва могу себе это представить.

Факт был, однако, тот, что он женился на ней во время карнавала и получил блестящее приданое, но в конце года бедная окрученная девица умерла от горя и только на смертном одре рассказала о причине. Ее дураки родственники, опозоренные глупостью, которую совершили, не смели ничего сказать, и заставили исчезнуть обманщицу, которая позаботилась заранее перевести приданое в твердую валюту. Эта история, которая вскоре же стала известна, до сих пор заставляет смеяться добрый город Аугсбург и дала мне, правда несколько позднее, славу прозорливца.

Я продолжал развлекаться со своими двумя сотрапезниками и со страссбуржанкой, которая стоила мне сотню луи. К концу недели я оставил Басси в покое, имея еще немного денег. Он продолжал играть пьесы, вернув местам обычную цену и прекратив раздавать места в райке задаром. Дела его пошли довольно неплохо.

Я покинул Аугсбург к середине декабря.

Я загрустил из-за очаровательной Гертруды, которая решила, что беременна, и не могла решиться ехать со мной во Францию. Я бы с удовольствием ее отвез, вместе с благодарностью от ее отца, который, не помышляя никоим образом выдать ее замуж, был бы рад от нее избавиться, отдав мне ее в подруги.

Мы поговорим об этой доброй девице через пять или шесть лет, также как и об Анне-Мидель, превосходной кухарке, которой я сделал подарок в четыре сотни флоринов. Она вышла замуж некоторое время спустя, и во время моего второго пребывания в Аугсбурге я с прискорбием обнаружил ее несчастной.

Я выехал с Ледюком на месте кучера, не имея сил его простить, и, когда мы оказались в Париже, на середине улицы Сен-Антуан, я сказал ему сойти со своим чемоданом и оставил его там, не дав ему сертификата, несмотря на его мольбы. Я о нем больше ничего не слышал и до сих пор сожалею, потому что это был превосходный слуга, хотя и имел большие недостатки. Я должен был бы, возможно, напомнить себе важные услуги, которые он мне оказывал в Штутгарте, в Золотурне, в Неаполе, во Флоренции и в Турине, но я был возмущен бесстыдством, с которым он скомпрометировал меня перед магистратом Аугсбурга, когда я был бы опозорен, если бы сам не догадался уличить его в краже, без чего был бы сочтен виновным.