История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

После этого неприятного обеда я направился к себе, оставив Годару отвести их к ним домой.

Он пришел ко мне назавтра рассказать, что, придя к себе домой, они были арестованы и отведены в тюрьму, и что он пошел в дом, где обитает капитан, и хозяин ему сказал, что со вчерашнего дня тот не возвращался. Честный Гудар мне клялся, что будет очень недоволен, если не увидит более этого несчастного, потому что остался должен ему десять гиней за часы, которые девицы, возможно, и украли, но которые стоят двадцатку.

Три или четыре дня спустя он сказал мне, что Почини покинул Лондон с одной английской служанкой, которую взял к себе в услужение, выбрав ее из числа трех или четырех сотен, готовых отправиться служить по первому зову, в том месте, которое он мне назвал. Хозяин этого места отвечал за их верность. Гудар узнал у этого хозяина, что служанка, которую выбрал Почини, была очень хороша, и что он уже уехал с ней, погрузившись на корабль на Темзе. Гудар восхищался этой спекуляцией. Он был также недоволен, что золотые часы остались у него, так как все время опасался, что найдется человек, у которого добрые девушки их украли. Я так и не узнал, что с ними стало, но через несколько лет после описанных событий мы встретимся еще с Почини.

Я проводил почти каждый день, либо встречаясь со своей дочерью в ее пансионе, либо проводя по паре часов с доктором Матти в Британском музее. У этого последнего я встретил однажды англиканского пастора, у которого спросил, сколько имеется различных христианских сект в Англии. Вот его ответ, который я в тот же вечер занес в мои мемуары:

— Никто не может этого знать, потому что почти каждое воскресенье рождается новая, а другая исчезает. Человек либо искренне, либо желая добиться процветания, идет в воскресенье или в праздничный день, становясь на площади, где говорит публике, и в мгновенье ока несколько прохожих, праздных и любопытных, собираются вокруг него. Он объясняет некое положение из библии согласно своему мнению, отличающемуся от догмы. Он нравится нескольким бездельникам, которые им восхищаются и приглашают его в ближайшее воскресенье в таверну, где обещают избранное общество. Он приходит, излагает свою доктрину с большей энергией, с ним разговаривают, он защищает свои тезисы, число его учеников растет, они дают себе особое имя — и вот вам секта в своем зарождении, неизвестная правительству, которая и останется неизвестной, пока не сможет влиять на политику. Вот, полагаю, таким образом и зарождаются все различные секты нашей религии.

В эти дни г-н Стеффано Гуэрра, венецианский нобль, который путешествовал с разрешения Государственных Инквизиторов, большой оригинал, который после своих путешествий вернулся на родину более глупым, чем был, когда выезжал, проиграл процесс против английского художника, который по его заказу сделал ему портрет в миниатюре одной из самых красивых дам Лондона. Гуэрра подписал обязательство заплатить английскому художнику за портрет дамы двадцать пять гиней. Когда художник закончил свою работу, он принес ее заказчику, и тот, сочтя, что портрет непохож, прогнал его и отказался заплатить договоренную сумму. Англичанин, согласно обычаю своей страны, потому что договор был заключен там, велел арестовать венецианца, который сразу нашел поручителя и передал дело компетентному судье. Он был приговорен к уплате. Он подал апелляцию и снова проиграли, наконец, вынужден был заплатить. Гуэрра говорил, что он заказал портрет, и что картина, не похожая на оригинал, не может называться портретом, и, соответственно, он не может быть приговорен к оплате. Художник говорил, что это портрет, поскольку он был писан непосредственно с лица дамы. Судья заявил в своем решении, что Гуэрра заставил работать художника, который должен жить с результата своих трудов, и поэтому он должен платить, по крайней мере, если он не докажет, что художник не использовал весь свой талант, чтобы сделать портрет похожим. Вся Англия нашла этот приговор весьма справедливым, и я в том числе. Но г-н Гуэрра счел его несправедливым. Процесс и портрет обошлись ему в сто гиней.

Дочь Малиньяна умерла в эти дни от ветряной оспы, и в это же время отец получил в Бате пощечину от лорда, который любил играть в пикет, но не любил тех, кто, играя против него, пытаются поправить фортуну. Я дал ему денег, чтобы он мог предать земле дочь и покинуть остров. Он умер, прибыв в Льеж, и его жена мне о том сообщила, заверив, что если бы он был жив, он бы оплатил свои долги.

Едва прибыв в Лондон, я узнал, что М. Ф. находится там в качестве поверенного в делах кантона Берн. Я явился представиться у его дверей, и он меня не принял; он не отдал мне визита. Я решил, что, прознав про некоторые фамильярности, которые я имел в Берне с милой Сарой, его младшей дочерью, он не хочет, чтобы они возобновились в Лондоне. Помимо этого, этот человек был немного не в себе. Я об этом больше не думал и полностью забыл его невежливость; но вот что приключилось со мной шесть месяцев спустя в английской комической опере Марибон. Чтобы пойти на этот спектакль, где сидят за маленькими столами, требуется заплатить только один стерлинг с головы, но следует взять еду и напитки, или выпить, по крайней мере, один стакан пива.

Итак, я прихожу в этот маленький театр и сажусь, совершенно случайно, рядом с девушкой, даже не поглядев на ее лицо, но две или три минуты спустя я вижу очаровательную физиономию, которая не кажется мне совсем незнакомой; но я отношу это за счет ее красоты, которая не может никак показаться незнакомой мужчине, у которого подобный божественный образ запечатлен в душе. Я вижу ее в профиль, в полупрофиль и уверен, что вижу ее в первый раз. Я вижу, однако, что она улыбается, когда я ее лорнирую, и мне кажется, что это моя настойчивость в ее рассматривании тому причиной. Одна из ее перчаток падает к моим ногам, я подбираю ее и подаю ей, и она благодарит меня по-французски, позволяя мне увидеть ее черные глаза, которые пронзают мне душу.

— Мадам, значит, не англичанка? — спрашиваю я весьма почтительным тоном.

— Месье, я швейцарка, и вы меня знаете.

На этот ответ, как нельзя более полный, я поворачиваюсь, смотрю направо от нее и вижу м-м М. Ф. и, вслед за ней, ее дочь, затем — г-на М. Ф. Я встаю, чтобы сделать поклон этой даме, которую я высоко ценю, и приветствую ее мужа, который отвечает мне лишь очень холодным движением головы. Я спрашиваю у нее, что может иметь против меня ее муж, чтобы вести себя подобным образом, и она мне тихо отвечает, что Пассано написал ему обо мне какие-то ужасы.

Но какое удовольствие встретить ее дочь, которая стала за три года такой, что невозможно узнать! Она это знала, и краска на лице подтвердила, что она помнит все, что произошло между мной и ею, в присутствии моей гувернантки, но мне не терпелось узнать, хотела ли она этому соответствовать, или считает нужным отвергнуть, имея право списать на счет своей невинности. Если Сара вынашивала такой проект, я стал бы ее презирать, потому что, обладая умом, который я за ней знал, было бы невозможно, чтобы она захотела его использовать, чтобы победить свой темперамент. Воспользовавшись неким предлогом, чтобы подняться, она поразила меня своим теперешним видом. Она была еще только порослью, когда я ее узнал в Берне, и теперь я видел ее в зрелости, еще более соблазнительной тем, что она только проклюнулась.

— Очаровательная Сара, — говорю я ей, — вы ослепили меня настолько, что я чувствую себя вынужденным задать вам два вопроса, для восстановления мира в моей душе. Скажите мне, помните ли вы наши шалости в Берне?

— Да.

— Скажите мне поскорее, вы недовольны, что я их вспоминаю сейчас с наивысшим удовольствием?

— Нет.

Каков должен быть влюбленный мужчина, который захотел бы рискнуть поранить ее деликатность, задав ей третий вопрос? Уверенный, что Сара составит мое счастье, и даже льстя себя надеждой, что ей не терпится это сделать, я предался полностью всему жару моих желаний и решился даже убедить ее, что я достоин ее сердца.

Человек, разносивший закуски тем, кто их заказывал, сновал мимо нас, и я попросил, в виде одолжения, позволения м-м М. Ф. заказать нам зеленые устрицы [43] . Она согласилась, после некоторых обычных экивоков, и здесь я не ограничился устрицами, но в течение тех полутора часов, что длился наш полдник, заказывал все, что там было интересного, пораженный тем, что нам предложили молодого зайчонка — вещь весьма редкую в Лондоне, за исключением стола сеньоров, которые, имея собственные охоты, весьма на это скупятся. Шампанское в изобилии, ликеры, жаворонки, жаркое, трюфели и конфитюры — я не удивился, когда хозяин сказал, показав мне карту, что я должен десять гиней; но я нашел комичным старание, с которым М. Ф. пытался усомниться в счете. Я ласково попросил его успокоиться, заплатил и вознаградил гарсона полугинеей. Этот почтенный швейцарец, бледный и серьезный всего час назад, побагровел и расслабился. Сара лорнировала его и пожимала мне руку. Я торжествовал.

43

род крупных устриц из Шаранты — прим. перев.

По окончании спектакля, спускаясь по маленькой лестнице, он спросил, найдется ли у меня время зайти к ним на обратном пути. Вместо ответа я его обнял. Его слуга сказал, что фиакров нет, и необходимо подождать. Шел проливной дождь. Немного удивленный, что этот человек отправился со всем семейством, не имея собственной коляски, я настойчиво его просил воспользоваться моей, у которой было откидное сиденье, и заказал для себя портшез. Он не мог отказать, но при условии, что это он поедет в портшезе. Я должен был уступить, и я отвез к ним домой м-м М. Ф. и ее двух дочерей. Эта дама дорогой высказала мне самые многообещающие комплименты, каких только можно пожелать, сетуя, правда, в самых умеренных выражениях, на своего супруга, невежливость которого я должен был переносить. Когда я ответил, что отомщу ему в будущем, став его постоянным гостем, она пронзила мне сердце, сказав, что они находятся накануне отъезда.