История жирондистов Том II

Она находила удовлетворение этой двойной потребности разума и сердца в Руссо, Рейнале и Плутархе. Эти три автора сменяли один другого в ее руках. Она прочитала также «Элоизу» и «Фоблаза». Хоть ее воображение и распалялось, но душа оставалась чистой и непорочной. Снедаемая потребностью любить, она вследствие осторожности и бедности тем не менее всегда удерживалась от окончательного признания. Шарлотта буквально разрывала в клочья свое сердце, чтобы уничтожить узы, которые могли бы связать ее. Любовь, отвергнутая рассудком и судьбой, изменила не свойство свое, а идеал, превратилась в смутную, но горячую преданность мечте об общем благе. Страсть, которую она питала бы к одному человеку, Шарлотта перенесла на отечество. Девушка дошла до того отчаянного состояния души, которое разбивает личное счастье, не ради славы или честолюбия, как госпожа Ролан, но ради свободы, как Юдифь или Эпихариса. Недоставало только случая; Шарлотта ждала его, и ей казалось, что он уже близко.

Присутствие в Кальвадосе изгнанных и бежавших депутатов довело преданность города Кана жирондистам до обожания, а отвращение к Марату до крайности. В Нормандии до 10 августа более желали конституционной монархии, чем ниспровержения трона. Руан, главный город этой провинции, был предан Людовику XVI и предложил ему убежище. Казнь монарха опечалила и тронула добрых граждан.

Шарлотта Корде, сердцу которой уже был нанесен удар, чувствовала, как все несчастья, обрушившиеся на отечество, вызывают отчаяние в ее сердце. Она видела гибель Франции, видела жертвы и думала, что знает мучителя. Она дала себе клятву отомстить за первых, наказать второго и спасти всех. В течение нескольких дней Шарлотта таила это смутное решение в своем сердце, не зная еще, какого деяния потребует от нее родина и какой узел преступлений всего необходимее рассечь. Она только пристально наблюдала события и людей, чтобы не обмануться в своем мужестве.

Жирондисты, которых город Кан принял под свою защиту, поселились в прежнем дворце интендантства.

Вместе с комиссией мятежа туда перенесли и правительство федералистов; тут происходили народные собрания, на которые граждане приходили, чтобы послушать первых жертв монархии и последних мстителей свободы. Так долго царившие имена Петиона, Бюзо, Луве, Барбару говорили воображению Кальвадоса еще больше, чем их речи. Шарлотта Корде, невзирая на предрассудки своего сословия, пол и возраст, несколько раз решилась посетить эти собрания вместе со своими подругами. Она обратила на себя общее внимание безмолвным энтузиазмом, который выражался только слезами и еще более увеличивал ее красоту. Она хотела увидеть тех, кого хотела спасти. Манеры, речи, лица этих первых апостолов свободы, почти все молодые, запечатлелись в ее душе и придали ее желанию пожертвовать собой ради их дела страстный характер.

Генерал Вимпфен, получивший от Конвента приказ стянуть войска к Парижу, ответил, что двинется туда с 60 тысячами не для того, чтобы подчиниться воле похитителей власти, но чтобы восстановить неприкосновенность народного представительства и отомстить за департаменты. Луве с зажигательными прокламациями обращался к городам и деревням Морбигана, Кот-дю-Нор, Майенны, Иль-э-Вилен, Нижней Луары, Финистера, Эра, Орна и Кальвадоса. «Силы департаментов, направляющиеся к Парижу, — говорил он, — идут туда не затем, чтобы искать встречи с врагами и бороться с ними, а для того, чтобы побрататься с парижанами и утвердить колеблющуюся статую Свободы! Граждане, когда вы увидите, что эти войска идут по вашим дорогам, братайтесь с ними. Не допустите, чтобы жадные до крови изверги остановили их во время их шествия!»

Слова эти завербовали множество добровольцев. Более шести тысяч человек собрались в Кане, в воскресенье 7 июля депутаты Жиронды и власти Кальвадоса сделали им смотр. Эти добровольцы напоминали собрание патриотов 1792 года, увлекавшее на границы всех, независимо от взглядов и суждений. Шарлотта Корде с балкона смотрела на вербовку и отъезд. Энтузиазм юных граждан едва достигал степени ее собственного энтузиазма, она находила его еще даже слишком слабым.

Этот энтузиазм был, говорят, отчасти подогрет в ней тайной привязанностью, которую она питала к одному из юных волонтеров. Молодого человека звали Франкелен. Он вел с Шарлоттой переписку, полную сдержанности и уважения. Она отвечала ему с грустной и нежной осторожностью девушки, которая может принести в приданое только свои несчастья. Шарлотта подарила свой портрет юному волонтеру и позволила ему любить себя по крайней мере в мечтах.

Франкелен записался в Канский батальон. Шарлотта не могла не побледнеть, увидев, как этот батальон дефилирует перед своим отъездом. Слезы навернулись на ее глаза. Петион, знакомый с девушкой и проходивший в этот же момент под ее балконом, обратился к ней со словами: «Неужели вы были бы довольны, если бы они остались?» Шарлотта покраснела. Петион не понял причину этого волнения, но будущее объяснило его.

Ни у кого не могла бы она узнать о происходящем в Париже больше, чем у жирондистов. Под благовидным предлогом Шарлотта являлась в здание интендантства, где граждане, имевшие дело к депутатам, могли видеться с ними. Она встречалась там с Бюзо, Петионом, Луве, два раза разговаривала с Барбару. Беседы под предлогом политики молодой энтузиастки с самым юным и красивым из жирондистов Луве могли вызвать у некоторых улыбку недоверия. Так и было в первую минуту. Луве, написавший впоследствии гимн в честь молодой героини, сначала думал, что ею руководит одно из тех низменных чувственных побуждений, которые он описывал в своем романе. Бюзо, чьей душой владел другой образ, едва взглянул на Шарлотту. Петион, проходя через приемную, где Шарлотта дожидалась Барбару, ласково посмеялся над ее усердием и, указав на контраст между ее поведением и происхождением, сказал с улыбкой: «Вот прекрасная аристократка, пришедшая поглазеть на республиканцев!» Девушка поняла намек, оскорбительный для ее скромности, сначала покраснела, потом возмутилась тем, что покраснела, и ответила серьезно, но с нежным укором: «Гражданин Петион, теперь вы судите обо мне, не зная меня, но когда-нибудь вы узнаете, что я из себя представляю».

Во время аудиенции у Барбару она просила рекомендательное письмо к одному из коллег Барбару в Конвенте, который мог бы представить ее министру внутренних дел. Шарлотта говорила, что у нее на руках есть доказательства в пользу мадемуазель де Форбен, ее подруги детства. Она вынуждена была эмигрировать вместе с родителями и терпела нужду в Швейцарии. Барбару дал Шарлотте письмо к Деперре, одному из депутатов Жиронды, не попавшему в число изгнанников. Это письмо, приведшее Деперре к эшафоту, не заключало в себе ни одного слова, которое можно было бы поставить ему в вину. Барбару ограничился тем, что поручал молодую гражданку Кана вниманию и покровительству депутата.

Взяв это письмо и паспорт для поездки в Аржантан, Шарлотта поблагодарила Барбару и простилась с ним. Звук ее голоса поразил молодого человека и вызвал предчувствие, которого он тогда не понял. «Если бы мы знали тогда ее намерение, — говорил он, — и были бы способны воспользоваться ее рукой для совершения преступления, то направили бы ее месть не на Марата».

Веселость, не покидавшая Шарлотту даже во время серьезных разговоров о политике, исчезла, когда она навсегда покинула убежище жирондистов. Она постаралась скрыть внутреннюю борьбу под суетливостью и притворством. Только серьезное выражение ее лица и несколько слезинок, которые она не могла утаить от своих близких, выдали тоску, овладевшую самоубийцей. На вопрос тетки она ответила: «Я плачу о несчастьях моей родины, моих родителей и о ваших. Пока Марат жив, никто не может ручаться ни за один день своей жизни».

Госпожа де Бретвиль вспомнила впоследствии, как, войдя в комнату Шарлотты, чтобы разбудить ее, нашла на постели Библию, раскрытую на Книге Юдифи, и прочла следующий подчеркнутый стих: «Юдифь вышла из города, сверкая чудной красотой. Бог одарил ее для спасения Израиля».

Восьмого июля она выехала в Аржантан. Там Шарлотта навеки простилась с отцом и сестрой, сказала им, что идет искать убежища в Англии и хочет получить родительское благословение перед долгой разлукой.

Отец согласился на ее отъезд.

Уныние и бедность, царившие в родительском доме, могила матери, изгнание братьев, крушение всех надежд, разрыв со всеми связями детства, вместо того чтобы ослабить решение молодой девушки, еще сильнее подкрепили его. Ей не о чем было жалеть, нечего было ожидать. Обнимая отца и сестру, она больше оплакивала прошлое, чем сокрушалась о будущем. В тот же день она вернулась в Кан.

Девятого июля на рассвете она взяла подмышку небольшой сверток, обняла тетку и сказала ей, что хочет рисовать сушильщиц сена на соседних лугах. Девушка вышла из дома с папкой в руках, — чтобы никогда уже не вернуться.

Внизу лестницы она встретила сына бедного работника по имени Робер, который жил в доме, выходившем окнами на улицу. Мальчик по обыкновению играл на дворе. Иногда она давала ему картинки. «Возьми, Робер, — сказала она, подавая ему папку для рисования, — будь умником и поцелуй меня. Ты меня больше никогда не увидишь». Это была последняя слеза, пролитая ею. Теперь ей оставалось только пожертвовать своей кровью.

Ее отъезд, причины которого не знал никто из ее соседей, обнаружили с помощью одного обстоятельства, ясно обрисовавшего спокойствие ее души. Против дома госпожи де Бретвиль, на противоположной стороне улицы, жило семейство Лакутюр. Сын, страстный любитель музыки, ежедневно посвящал несколько утренних часов игре на фортепьяно. Через открытое окно игра его была слышна и в соседних домах. Шарлотта, приоткрывала свое окно и, наполовину спрятавшись за занавесками, облокачивалась на каменный подоконник и мечтала под звуки музыки. Молодой музыкант, воодушевленный присутствием девушки, не пропускал ни одного дня, чтобы в обычный час не сесть за свой инструмент, а Шарлотта каждый день отворяла свое окно. Сходные вкусы, казалось, установили безмолвную связь душ, узнавших друг друга благодаря музыке.