История знаменитых преступлений (сборник)_clone_2018-04-01
Шрифт:
– Это все, что ваша светлость соизволит мне приказать?
– Это все.
Нотариус почтительно поклонился и вышел, дабы без промедления приступить к исполнению приказов, только что им полученных. Карл же до утра писал письмо своему дяде, кардиналу Перигорскому, одному из самых влиятельных прелатов при Авиньонском дворе. В первую очередь он умолял дядюшку не допустить, чтобы Климент VI подписал коронационную буллу для Андрея, употребив для этого все мыслимые средства, а заканчивалось послание настоятельными просьбами добиться от Папы позволения ему, герцогу Дураццо, взять в жены сестру неаполитанской королевы.
– Мы еще увидим, дорогая кузина, кто из нас лучше понимает свои интересы, – проговорил он, запечатывая письмо. – Не желаете быть моим другом? Что ж, тогда мы станем врагами. Спите спокойно в объятиях своих любовников, когда придет время, я вас разбужу! Однажды я могу стать герцогом Калабрийским, и вам прекрасно известно, моя кузина, что это – титул наследника трона!
Начиная со следующего дня отношение Карла к принцу Андрею разительным образом переменилось. Он принялся осыпать венгра знаками самой живейшей симпатии и так искусно угождал его желаниям и вкусам, что даже брат Роберт поверил, будто герцог Дураццо не только не является противником коронации Андрея, но и всем сердцем желает, чтобы последняя воля его покойного дяди была исполнена.
Иоанна вскорости разгадала этот маневр, поскольку ждала чего-то подобного. Одного ее слова хватило бы, чтобы погубить герцога Дураццо, однако опускаться до столь мелочной мести она не пожелала, ограничившись глубочайшим презрением. Придворные разделились на две партии: с одной стороны венгры под предводительством брата Роберта, открыто поддерживаемые Карлом Дураццо, с другой – вся неаполитанская знать, во главе которой встали князья Тарентские. Иоанна, подпавшая под влияние вдовы великого сенешаля и двух ее дочек, графинь Терлицци и Морконе, а также донны Канции и императрицы Константинопольской, встала на сторону неаполитанской партии, несогласной с претензиями ее супруга. Первой заботой приверженцев королевы было вписать ее имя во все государственные акты, не упоминая при этом имени ее супруга. Но Иоанна, руководствуясь врожденной порядочностью и чувством справедливости, поначалу отвергала все настояния своей свиты и дала себя уговорить лишь Андреа Изернийскому, одному из самых именитых правоведов своего времени, прославившемуся своими возвышенными принципами и мудростью. Видя, что его устраняют от дел, принц Андрей разозлился и ответил насилием и деспотизмом: по собственному почину освободил заключенных, щедро наградил своих соратников-венгров и осыпал почестями и богатствами Джанни Пипино, графа Альтамуру, – самого опасного и непримиримого врага неаполитанских баронов. Тогда-то графья Сан-Северино и Милето, Терлицци и Бальцо, Катанцаро и Сан-Анжело и большая часть вельмож королевства, которым фаворит Андрея досаждал своим высокомерием, и условились погубить этого последнего вместе с его покровителем, если тот, не считаясь с их гневом, не перестанет ограничивать их привилегии.
Со своей стороны, дамы из свиты королевы, преследуя каждая свои интересы, всячески поощряли ее новую любовную страсть. И несчастная Иоанна, покинутая мужем, преданная Робертом Кабанским и влачащая бремя обязанностей, которое было ей не по силам, забылась в любви Бертрана д’Артуа, даже не попытавшись ей противиться, – ибо в ее душе все религиозные и нравственные принципы были уничтожены в зародыше и она поддавалась пороку с той же легкостью, с какой изгибаются тела несчастных созданий, которым жонглеры переломали кости. Что касается Бертрана, он обожал королеву с пылом, превосходившим все мыслимые пределы людской страсти. Вкусив счастья, которое не могло привидеться ему в самых дерзких мечтах, юный граф едва не лишился разума. Какими бы суровыми увещеваниями отец, Карл д’Артуа, происходивший по прямой линии от Филиппа Смелого, один из регентов королевства, ни пытался остановить сына на краю пропасти, Бертран слушался только своей любви к Иоанне и неумолимой ненависти ко всем ее врагам. Часто на закате дня, когда ветерок со стороны Позилиппо или Сорренто прилетал поиграть его волосами, стоял он, бледный, недвижный, в проеме одного из окон Кастель-Нуово, облокотившись о подоконник, и пристально смотрел в сторону площади, где в это время, довольные собой, герцоги Калабрийский и Дураццо скакали рука об руку в облаке пыли, возвращаясь с вечернего променада. И тогда молодой граф в гневе хмурил брови, взгляд ясных голубых глаз его становился хищным и угрожающим и мысль об отмщении и смерти на мгновение искажала его черты. Но уже в следующее мгновение он вздрагивал, и легкая рука ложилась ему на плечо. Он медленно оборачивался – из страха, чтобы божественное виденье не вспорхнуло к небесам, – и видел перед собой девушку с раскрасневшимися ланитами, бурно вздымающейся грудью и сияющим, влажным взглядом, которая пришла, чтобы рассказать ему свой день и подставить чело для поцелуя в награду за все ее труды и за те часы разлуки, которые ей пришлось пережить. Девушке этой, еще минуту назад диктовавшей законы и выносившей приговоры перед суровыми судьями и строгими министрами, было пятнадцать; юноше, утешавшему ее в печалях и, в своем стремлении отомстить за любимую, замыслившему убийство принца крови, еще не исполнилось и двадцати – дети, посланные на землю, чтобы стать игрушками ужасной судьбы!
Два с лишним месяца прошло после смерти престарелого монарха, и вот, утром 28 марта 1343 года, Филиппа, вдова великого сенешаля, которая уже изыскала способ добиться у государыни прощения за подлую западню, устроенную ею ради того, чтобы сын получил все мыслимые привилегии, вошла в покои королевы, бледная, растрепанная и непритворно напуганная. Она принесла новость, обещавшую посеять при дворе тревогу и скорбь: пропала Мария, младшая сестра Иоанны. Обыскали все сады и дворики, силясь найти хоть какой-то след, обошли все закоулки замка и допросили стражников, угрожая пытками добиться от них правды, но принцессу никто не видел и не было обнаружено ни единого свидетельства, которое позволило бы утверждать, что она сбежала или была похищена. Королева, у которой забот и без того было предостаточно, услышав об этом новом огорчении, совершенно пала духом. Однако, оправившись от первого изумления, она, по примеру всех несчастных, у коих отчаяние отнимает разум, впала в ярость и стала раздавать приказы, к тому времени уже исполненные, и в сотый раз спрашивать об одном и том же, чтобы выслушивать одни и те же ответы, сопровождая их бесполезными сожалениями
и несправедливыми упреками. Скоро новость распространилась по городу, изумив многих. В замке поднялся переполох, спешно собрали регентский совет и во все концы разослали гонцов с обещанием трех тысяч золотых дукатов тому, кто сообщит, где прячут принцессу. В отношении солдат, охранявших Кастель-Нуово в ту ночь, когда принцесса пропала, было начато расследование.Бертран д’Артуа, отведя королеву в сторону, поделился с ней своими подозрениями относительно Карла Дураццо. Однако Иоанна без раздумий сочла его предположение неправдоподобным: во-первых, Карл не появлялся в королевской резиденции с того самого дня, как между ними состоялось бурное объяснение; когда же они вместе с принцем Андреем выезжали в город, герцог Дураццо демонстративно прощался со спутником у моста, и ни шагом далее; а еще никто и никогда не замечал, чтобы молодой герцог разговаривал с Марией или хотя бы обменялся с ней взглядом. В конце концов, когда опросили всех очевидцев, выяснилось, что накануне исчезновения чужаков в замке не было – за исключением одного нотариуса, чудаковатого и помешанного на благочестии старика по имени Никколо ди Мелаццо, за которого Томмасо Паче, лакей герцога Калабрийского, поручился головой. Бертран вынужден был согласиться с королевой и день за днем выдвигал все менее вероятные предположения, лишь бы поддержать в ней надежду, хотя сам ее не разделял.
И вот, через месяц после исчезновения юной принцессы, в понедельник 30 апреля, поутру, случилось нечто невероятное, небывалое, по своей дерзости превосходящее все догадки. Город застыл в ошеломлении, а горе Иоанны и ее приближенных переросло в негодование. Едва колокола церкви Сан Джованни прозвонили полдень, ворота великолепного дворца герцогов Дураццо распахнулись и оттуда под звуки труб, на конях под богатыми попонами, выехали две колонны всадников с гербом герцога на щитах. Они окружили дворец с тем, чтобы никто из посторонних не нарушил обряд, который вот-вот должен был произойти на глазах у огромной толпы, в мгновение ока, как по волшебству, собравшейся на площади. Во дворе высился алтарь, а рядом – помост с двумя подушками из красного бархата, расшитого золотыми геральдическими лилиями, символизирующими французский королевский дом, и герцогскими коронами. Вскоре появился роскошно наряженный Карл рука об руку с принцессой Марией, сестрой королевы, которой на тот момент не могло быть больше тринадцати лет. Она покорно преклонила колени на подушку, Карл сделал то же самое, и старший капеллан дома Дураццо торжественным голосом спросил у него, с каким намерением склоняется он столь смиренно перед служителем Церкви. Тотчас же мэтр Никколо ди Мелаццо встал слева от алтаря и твердым, отчетливым голосом зачитал сперва акт о бракосочетании Карла и Марии, а затем – послания от его святейшества суверенного понтифика Климента VI, сообщавшие, что своею властью он снимает все препятствия к этому союзу, в числе коих малолетство невесты и близкая степень родства между будущими супругами, дозволяет своему возлюбленному сыну Карлу, герцогу Дураццо и Албании, взять в жены сиятельную Марию Анжуйскую, сестру Иоанны, королевы Неаполя и Иерусалима, и дает им свое святое благословение.
Капеллан соединил руки брачующихся и прочитал приличествующие случаю молитвы, после чего Карл повернулся вполоборота к толпе и громко провозгласил:
– Перед Господом нашим и перед людьми – вот моя супруга!
– Вот супруг мой! – дрожащим голосом вымолвила Мария.
– Долгие лета герцогу и герцогине Дураццо! – стали кричать люди, хлопая в ладоши.
Молодожены тотчас же сели на невиданной красоты лошадей и в сопровождении рыцарей и пажей торжественно объехали город, после чего вернулись во дворец под гром рукоплесканий и звуки фанфар.
Когда невероятная новость достигла ушей королевы, первым движением души ее была огромная радость, что сестра наконец нашлась. Она удержала за руку Бертрана д’Артуа, намеревавшегося вскочить в седло и во главе баронов напасть на кавалькаду, чтобы наказать похитителя. Иоанна устремила на него взгляд, исполненный глубокой печали.
– Увы, слишком поздно! – грустно проговорила она. – Карл и Мария – законные супруги, раз уж первосвященник Церкви, который, по воле моего деда, является и главой нашей семьи, дал им свое согласие. Мне только жаль мою злосчастную сестрицу, ведь, будучи еще совсем юной, она угодила в сети к мерзавцу, принесшему ее в жертву своим амбициям, мерзавцу, который рассчитывает благодаря этому браку получить права на мою корону. Бог мой! Странный рок довлеет над Анжуйской династией! Отец мой умер молодым, в самом расцвете славы. Моя мать вскоре сошла в могилу за ним следом. И обе мы, Мария и я, последние потомки Карла I, едва вступив в пору отрочества, были отданы подлецам, для которых мы – всего лишь ступеньки, ведущие к власти!
Опустошенная, Иоанна упала в кресло, и на ресницах у нее задрожали обжигающе горячие слезы.
– Дважды обнажал я шпагу, чтобы покарать ваших обидчиков, – укоризненным тоном заговорил Бертран, – и дважды вы приказывали мне вернуть ее в ножны. Знайте же, Иоанна, в третий раз я уже не буду таким послушным, и месть моя не коснется ни Роберта Кабанского, ни Карла Дураццо, но падет на человека, от коего проистекают все ваши мучения.
– Сжальтесь надо мной, Бертран, я не хочу, чтобы и вы произнесли эти слова! Позвольте приходить к вам всякий раз, когда эта ужасная мысль овладеет моей душой, эта кровавая угроза зазвучит у меня в ушах и эта жуткая картина предстанет перед глазами! Позвольте прийти к вам, возлюбленный мой, и поплакать у вас на груди, чтобы вы своим дыханием развеяли жар моих мыслей, чтобы в ваших глазах смогла я почерпнуть хоть немного мужества, которое оживит мою увядшую душу! Разве мало мне несчастий, чтобы и будущность свою отравить ядом вечных укоров совести? Прошу, поговорим о прощении и забытье, а не о ненависти и об отмщении. Покажите мне лучик надежды посреди окружившего меня мрака, поддержите меня, ибо неверны мои шаги, вместо того чтобы подталкивать к пропасти!
Словесные эти баталии повторялись ежедневно, при каждом новом проступке со стороны Андрея и его приверженцев. И по мере того, как ответные выпады Бертрана и друзей королевы становились все более решительными и, надо признать, более оправданными, сопротивление Иоанны ослабевало. Господство венгров, их невыносимое самоуправство, с каждым днем набиравшее силу, настолько возмущало умы, что жители Неаполя возроптали, а вельможи и вовсе в голос заговорили о своем недовольстве. У солдат Андрея вошло в обычай устраивать в городе такие бесчинства, коих покоренный народ не простил бы и своим завоевателям. Шагу невозможно было ступить, чтобы на кого-то из них не наткнуться. Они дрались в тавернах и валялись мертвецки пьяные у источников, а принц, вместо того чтобы хоть как-то пресечь подобное непотребство, по слухам, охотно составлял им компанию. Казалось бы, кому, как не брату Роберту, его наставнику и воспитателю, полагалось отвлечь Андрея от столь недостойного времяпрепровождения. Но нет, этот прелат нарочно поощрял его тягу к отупляющим удовольствиям, дабы вернее отстранить его от дел. Сам того не подозревая, он лишь приблизил развязку ужасной драмы, тайно вызревавшей в покоях Кастель-Нуово.