Истощение времени (сборник)
Шрифт:
Однако теперь безропотное сидение в очереди стало мне противно. Всё вокруг раздражало меня. А тут ещё в конторе начали появляться наглецы, якобы занявшие место в очереди вчера. Или позавчера. Или вообще год назад. Предъявлялись и цифры, будто бы выведенные на ладонях ручкой «ронсон» с золотым пером при последней перекличке (четырнадцать дней назад) необязательных нынче клиентов. Свои опоздания они оправдывали весомыми и уважительными причинами. Мол, виноваты режимы дня и грубые действия стражей порядка. А главное – уличные обстоятельства, заставившие наших новых знакомцев с «ронсоновыми» пятнами на ладонях становиться или жертвами, или проявлять отвагу, и либо вынужденно, либо истинно добровольцами-героями
Тем более мне хотелось иметь сейчас рядом с собой злого сибирского кота Тимофея с его здоровенными когтями.
Я ощутил себя эгоистом. Мне бы на колени опуститься перед героями Отечества и Истории и помочь им сейчас же усесться за стол нотариуса, а я был готов, рискуя потерять насиженное место, броситься на них со стулом над головой, с криками возмущения и с требованием вернуться на оставленные ими беспокойные улицы. А в нашу очередь пусть и не суются. И об этом стыдно вспоминать… Хотя, может, и не так стыдно… Впрочем, воспоминания о надежде на справедливые действия Тимофея мне в поддержку – и теперь приятны. Хоти и смешны…
Словом, плевать мне стало на то, что происходило за стенами Нотариальной конторы! Куда проскрежетали танки, кого привёз самолёт из Крыма, о чём орали у Белого Дома, меня уже не волновало. Главное продлить доверенность – вот в чём был мой интерес, пусть граждански возвышенные люди и назовут его шкурным. А потому со стулом над головой, и забыв об Александре Македонском, – в сражение с наглецами, желавшими посягнуть на мои хлопоты и обременить мне жизнь! В сражение! Впрочем, всё это рокотало внутри меня и не единым звуком выражено не было. Более же открытые и искренние натуры позволили себе звуками и приложением рук дать отпор пролазам и торопыгам…
В это время подъехал с проверкой хода нашего дела сын (надо же, прошло полтора часа!). На этот раз организм мой был подкреплён и отчасти успокоен бутербродом с сыром, завёрнутым в промасленную бумагу, и двумя яйцами вкрутую (эти прибыли в полиэтиленовом пакетике). Стул так и не взлетел над моей головой, репутация Македонского не была замарана. Скудно, конечно, но, может, и сыну пришлось подкреплять силы лишь бутербродами из семейных наборов сотрудников.
– Тимофей где теперь? – спросил я.
– Здесь, в машине, – сказал сын.
Стало быть, Тимофей в городской квартире нынче не появлялся, и если всё же появлялся, то на пять минут. Спрашивать о благополучии жены не имело смысла, если бы что-то было не так, сын бы сказал. А он лишь сообщил мимоходом: «Мать со своими журналами в бегах…»
– Так, – оценил обстановку в хозяйстве нотариусов сын, – раньше пяти они с нами не закончат…
– Значит, сидеть мне здесь до пяти… – вздохнул я. – Ноги затекли…
– Пойдём прогуляемся на природе…
Природой мне был предложен всё тот же заросший двор.
– Но часов через пять, – сказал сын, – может всё и закончится…
Однако почти подсохшая тряпка с изображением Янаева всё ещё трепыхалась на ветру. Впрочем, набеги ветра были редкими. Небо избавлялось от облаков. Вспомнился город Горький, конкурс бальных танцев, и мы молодые тогда, я и комсомольский Секретарь Гена Янаев. Сын приоткрыл дверцу «Жигулей». Тимофей дрых в картонной коробке. Кот за годы неизбежной жизни в зимнем городе опробовал немало мест комфортного и независимого пребывания и осознал, что ничего лучше картонной коробки для него нет.
В начале нынешнего текста я вспомнил выражение «Как сейчас помню…». Всё, что описано мною до этих строк, достоверно, эпизод же последующий вызывает теперь и у меня самого сомнения. Хотя он и занял те самые пять часов (почти пять), обещанные сыном, подробности каких следовало бы держать в голове всю жизнь.
Во-первых, я не помню наверняка, были ли отведены к тому времени из города танки. Или нет. Ну, это ладно. Тут знание
ничего не меняет. Да и достоверность моих суждений теперь легко перепроверить. А вот то, что дальше произошло с Тимофеем (или хотя бы с его участием), вот это можно было мне представить (предположить) лишь с допуском фантазий или даже видений. Но такова уж моя натура. И я ею доволен и менять в ней что-либо не намерен. И не способен.Так вот. Тимофей не сразу вылез из картонной коробки. Не только потому, что и со сна желал показать нам себя существом степенным. Покрутиться в коробке, потереться об её углы – доставляло ему удовольствие, и быстро прекращать его было ему ни к чему. Но всё же он что-то сообразил, потянулся, выгнул спину, когтям дал работу и выскочил из коробки. А хвост его сейчас же распушился и поднялся дымным столбом. Молодцом выглядел кот Тимофей. Боевым образцом кошачьих пород! Будто бы от него непременно требовались подвиги. Наиважнейшего значения. И Тимофей прыжком вылетел во двор. Мы с сыном старались остановить его, но благоразумие от Тимофея отстало. Первым делом Тимофей бросился к тряпке с портретом Янаева… Когти его врезались в кирпичи серой стены, словно кирпичи эти были исполнены из паралона. Дом устоял, но покачнулся.
– Тимофей! Тимофей! – криками пытались мы урезонить, успокоить кота, но без толку.
Да и домашний ли кот метался сейчас в мелколесных зарослях запущенного двора, не рысь ли взволнованная здесь объявилась, не амурский ли леопард с белыми лапами? Или и ещё какой неведомый науке зверь? А может – и чудовище?!. Однако моё знание Тимофея явление чудовища исключало. Что-то тут было другое… Но вот зелёные листочки во дворе перестали дрожать. А возле Белого Дома вновь зашумело…
– Ну всё, Тимофея мы больше не увидим, – сказал сын.
А тряпка с портретом Янаева так и не исчезла.
Но висела поникшая…
Тогда-то и стали возникать в моих ощущениях фантазии и видения… А ведь мне ещё приходилось сидеть в очереди к нотариусу. Раздвоения личности не происходило, но была дана работа воображению… Какие картины возникали в моём воображении и какие запомнились? Затанцевал вдруг на моих глазах Геннадий Иванович Янаев. Вот что! Из нижегородского общения с ним я так и не узнал, как он относится к танцам, признаёт ли их ценность для человека и умеет ли танцевать сам. Для меня, кстати, и не исключалось, что моя одобрительная статья во влиятельной некогда газете, знание правил должностных игр подсказывало, могла стать батутной сеткой для подскоков в его молодёжной, а потом во взрослой карьере. И вот он вдруг пустился в пляс. То есть я мог предположить, что он именно должен пуститься в пляс, в отчаянную присядку или даже отчебучить «яблочко». А рядом стоял бы кто-то с балалайкой или аккордеоном. К такому танцу, полагал я, мог вынудить Янаева его характер. А он – нет. Чубчик с цветком над его лбом не вился и вообще выглядел Янаев джентльменом с танцевального поля, правда, в облике (тёмном благонамеренном костюме и синем галстуке) отечественного ответработника. Такой джентльмен не мог пуститься в пляс или черноморским морячком сбацать чечётку. И точно. Геннадий Иванович двигался воспитанным горожанином. Ба-а! Да он сейчас, пришло мне в голову, напомнит о воспеваемом на ТВ изобретении нашей бальной хореографии – «Тер-ри-коне»! Нет, не напомнил. А повёл себя так, будто бы никем не замеченный в памятные для меня дни посещал в Горьком конкурс бальных танцев.
Танец его получался очень странным. И вообще, на какой площадке двигался наш танцор? То ли на кочках в зелени заросшего двора. То ли в воздушных струях вблизи тряпки с его ликом. Но явно было, что усердствовал он (или получал удовольствие) не на плашках фигурного паркета и даже не на дощатом полу деревенского клуба. Впрочем, я очень скоро понял, что подиум для движений привидевшегося мне танцора не должен меня занимать. И то обстоятельство, что фигура его моментально распузырилась и головой переросла флигель, не должно было стать для меня важным. Всё так и обязано было происходить. Не известно, зачем…