Иствикские ведьмы

Род-Айленд, хотя и самый маленький из пятидесяти штатов, еще не потерял старого американского размаха. Там, где уже утвердилось промышленное производство, существовали и почти не освоенные места, брошенные домовладения и покинутые особняки, недалеко от центра города были незанятые участки, торопливо пересеченные прямыми асфальтовыми дорогами, вересковые пустоши и голые берега по обеим сторонам залива, огромным клином рассекавшего край земли, пробиваясь прямо к сердцу штата, неспроста названного Провиденс [1] . Этот район Коттон Мазер [2] назвал «задворками мироздания» и «сточной канавой Новой Англии». Освоенная поселенцами, такими же отверженными, как вызывающая восхищение Энн Хатчинсон, которой так скоро суждено было погибнуть, эта земля с холмистым складчатым рельефом никогда и не рассчитывала на самоуправление. Здесь излюбленный дорожный знак — две стрелы, показывающие в разные стороны. На скудных, местами заболоченных почвах сооружены спортплощадки для богачей. Изначально штат был прибежищем квакеров и антиномов, последних апологетов пуританства, — теперь здесь заправляют католики. Их красные викторианские соборы возвышаются, как морские фрегаты, среди построек неизвестно какого стиля. Пожалуй, нигде, кроме этих мест, не встретишь больше таких ярких пятен зелени, глубоко, как опоясывающий лишай, въевшихся в тело штата и оставшихся после Великой депрессии. Переехав границу штата и оказавшись где-нибудь в Паутакете или Вестерли, замечаешь неуловимые перемены: веселую взъерошенность, пренебрежение к внешнему виду, странную запущенность. За дощатыми хибарами открываются невообразимые просторы, где лишь придорожный киоск с прошлогодней вывеской «Корнишоны» выдает гнетущее и разрушительное присутствие человека.

1

Провидение (англ.)

2

Литератор и богослов Новой Англии, автор книги «Христианское величие Америки»

По такому простору и ехала теперь на машине Александра, чтобы взглянуть украдкой на старый особняк Леноксов. В свой микроавтобус «Субару» цвета тыквы она взяла черного Лабрадора по кличке Коул. Последние простерилизованные банки с соусом оставила на кухонном столе остывать, на дверцу холодильника прикрепила магнитом с фигуркой собачки Снупи записку для своих четверых детей: «Молоко в холодильнике, булочки в хлебнице. Буду через час. Целую».

Семейство Леноксов, когда был еще жив Роджер Уильямс, обманом отняло земли у индейских вождей племени наррангасет — в Европе их хватило бы на целое баронетство. И хотя некий майор Ленокс героически погиб в Великой битве на болотах во время войны с индейским вождем «Королем Филиппом», а его праправнук Эмори на съезде в Хартфорде в 1815 году в запальчивости настаивал на отделении Новой Англии от Союза Североамериканских Штатов, семья Леноксов постепенно пришла в упадок. Ко времени приезда Александры в Иствик в Южном округе не осталось ни одного из Леноксов, если не считать старенькой вдовы Абигейл из живописной заброшенной деревушки Олд Вик. Она бродила по сельским улочкам, бормоча себе под нос и стараясь увернуться от камней мальчишек. Когда местный полицейский пытался призвать их к порядку, они объясняли, что таким способом спасаются от сглаза. Обширные земли Леноксов давно растащили по кускам. Последний из предприимчивых Леноксов давно построил на острове, все еще принадлежавшем семейству, — на клочке среди соленых болот за Восточным пляжем, большой кирпичный дом, подражая стилю, но не размаху роскошных загородных коттеджей, возводившихся в Ньюпорте в том золотом веке. Хотя дорогу проложили по дамбе и постоянно досыпали щебень, живущих в доме отрезало во время прилива от остального мира. С 1920 года сюда приезжали иногда хозяева, всякий раз новые, и дом постепенно ветшал. Крупную красноватую и серо-голубую черепицу незаметно срывало зимними бурями, летом она покоилась, как безымянные надгробные плиты, в путанице высокой некошеной травы. Искусно выкованные медные водосточные желоба и водосливы ветшали и покрывались зеленью. Богато украшенный восьмигранный купол здания, смотревший на четыре стороны света, заметно склонился к западу. Массивные дымоходы, возносившиеся, как органные трубы, и похожие на жилистые шеи, нуждались в строительном растворе, из них уже выпадал кирпич. И все же издали особняк выглядел весьма внушительно, решила Александра. Она остановилась у обочины прибрежного шоссе и осмотрелась.

Стоял сентябрь — время приливов; болото между дорогой и островом, на котором стоял особняк, казалось голубым зеркалом, из которого кое-где пучками торчала золотистая, припорошенная солью трава.

Через час-другой можно будет пройти по мощеной дороге. Шел пятый час, стояла тишина, солнце скрылось за тяжелой пеленой. Прежде дом скрывала аллея вязов, начинавшаяся у конца дамбы. Она вела вверх к парадному входу. Со временем деревья погибли от какой-то болезни, которой подвержены голландские вязы, остались лишь высокие пни с обрубленными толстыми сучьями. Они выстроились вдоль дороги, как люди в саванах, наклонившись вперед, словно безрукая роденовская статуя Бальзака. Дом имел строгий симметричный фасад с множеством окон, казавшихся небольшими, особенно на третьем этаже под самой крышей, где жила прислуга. Много лет назад, когда Александра еще вела образ жизни, подобающий добропорядочной женщине, она была здесь как-то вместе с Оззи на благотворительном концерте в большом зале. Запомнила немного: анфиладу скудно обставленных комнат, пропахших морской солью, плесенью и былыми развлечениями. На крыше смутно белела уцелевшая черепица, сливаясь с темнотой, подступавшей с севера, — но над домом виднелись не только тучи, закрывшие небо. Тонкий дымок поднимался из трубы слева. В доме кто-то был.

Мужчина с волосатыми руками.

Будущий любовник Александры.

Скорее всего, это какой-нибудь нанятый работник или сторож, решила она, пристально, до рези в глазах, вглядываясь вдаль. Душа ее несколько омрачилась, как и потемневшее небо над головой, когда она поняла, какой жалкой выглядела со стороны. Все газеты и журналы то и дело писали о силе женских желаний: сексуальное равенство приобретало извращенные формы, когда девочки из хороших семей бросались в объятия похотливых рок-звезд, незрелых, обросших щетиной парней с гитарами из трущоб Ливерпуля или Мемфиса. Неведомыми путями они приобретали непонятную власть, порочные кумиры доводили детей из благополучных семей до самоубийственных оргий. Александра вспомнила о своих томатах — сколько неистовой силы скрывалось под их гладкой округлостью. Представила собственную старшую дочь в ее комнате наедине с этими «Monkees» и «Beatles»… Одно дело Марси, другое — ее мать, думала она, всматриваясь в дом.

Она зажмурилась, отгоняя видение. Забралась с Коулом в машину и проехала с полмили по прямой асфальтовой дороге, ведущей к пляжу.

Когда сезон заканчивался и пляж пустел, собаку можно было пускать без поводка. Но день был теплый, и на узкой автостоянке теснились старые легковушки и автофургоны с приспущенными шторками и розовыми наклейками, понятными каждому наркоману. В стороне от купален и киоска с пиццей раскинулись лениво на песке рядом с включенными транзисторами молодые люди в плавках. Казалось, лето и юность бесконечны. Уважая правила поведения на пляже, Александра держала в машине у заднего сиденья кусок бельевой веревки. Коул передернулся от возмущения, когда она продела веревку сквозь кольцо ошейника с шипами. В нетерпении пес сильно потянул хозяйку по вязкому песку. Когда она остановилась, чтобы сбросить бежевые босоножки, он чуть не задохнулся. Александра швырнула обувь в чахлую траву в конце дощатого настила. Прилив разметал двухметровые доски настила и оставил на гладком песке у моря бутылки, упаковки от тампонов и банки из-под пива, они так долго находились в воде, что цветные наклейки поблекли. У этих безымянных банок был подозрительный вид — в таких банках террористы обычно прячут бомбы и оставляют их в людных местах, чтобы «подорвать существующий строй и таким образом прекратить войну». Коул упрямо тянул ее за собой мимо груды облепленных ракушками прямоугольных каменных блоков, бывших когда-то частью мола, возведенного по прихоти богачей, когда здесь еще не было общественного пляжа. Эти блоки были вырублены из светлого с черными вкраплениями гранита, а на одном из самых крупных сохранилась скоба, проржавевшая и истончившаяся до хрупкости работ Джакометти. Омываемая звучащей из транзисторов музыкой рока, Александра шла по песку, сознавая, какая она грузная, как похожа на ведьму, с босыми ногами, в мешковатых мужских джинсах и видавшем виды алжирском парчовом жакете, купленном в Париже семнадцать лет назад, во время медового месяца. Хотя летом Александра и становилась смуглой, как цыганка, в ней текла северная кровь, ее девичья фамилия была Соренсон. Мать суеверно повторяла, что не нужно менять фамилию, когда выходишь замуж, но Александра тогда не относилась к магии всерьез и спешила завести детей. Марси была зачата в Париже на железной кровати.

Александра заплетала волосы в длинную толстую косу, иногда поднимала ее, закалывая на затылке. Ее волосы не были по-настоящему белокуры, как у викингов, скорее имели пепельный оттенок, и кое-где уже проглядывала седина. Больше всего седых прядей было спереди, а шея оставалась стройной, как у молоденьких девушек, которые загорали рядом. Она шла мимо гладких, как на подбор, юных девичьих ног карамельного цвета с белым пушком. У одной из девушек низ бикини, тугой, как барабан, отливал на свету.

Коул то и дело нырял, отфыркивался, притворяясь, что среди йодистых испарений бурых водорослей на океанском берегу чует запах какого-то недавно уплывшего животного. Пляж пустел. Молодая парочка лежала, сплетясь, в ямке, продавленной их телами в зернистом песке; парень приник к девушке и что-то нашептывал во впадинку под шеей, как в микрофон. Трое накачанных ребят с развевающимися волосами, крича, пружинисто подпрыгивали: они играли в летающие тарелки, и только когда Александра нарочно позволила могучему черному лабрадору втянуть ее в широкий треугольник играющих, они прекратили свои наглые броски и крики. Ей почудилось, что, когда она прошла, ей в спину крикнули «куль» или «кулема», но, может быть, ей только послышалось, или то был плеск волн. Она пошла к стене из выветрившегося бетона, увенчанной спиралью ржавой колючей проволоки, — туда, где оканчивался общественный пляж. Но и здесь были группы молодых и тех, кто ищет их общества, и Александра не решилась спустить с поводка бедного задыхающегося Коула.

Псу так не терпелось побегать на свободе, что веревка жгла ей руку. Море казалось непривычно спокойным, словно застывшим в трансе, и только вдали, отмеченной молочно-белыми бурунами, тарахтел один катерок на звучащей сцене морской глади. По другую сторону от нее, совсем рядом, вниз по дюнам стлался мышиный горошек и мохнатая гудзония, пляж здесь суживался и становился совсем интимным, об этом свидетельствовали горы банок и бутылок, и остатки кострищ из принесенных водой обломков древесины, и осколки термоса для охлаждения вина, и презервативы, похожие на маленьких сушеных медуз. На цементной стене краской из баллончика были написаны сплетенные имена влюбленных. Все здесь было осквернено, и только шум шагов уносил океан.

В одном месте дюны понижались, и особняк Леноксов был виден под другим углом: трубы по обеим сторонам купола как приподнятые крылья ястреба-канюка. Александра чувствовала раздражение и жаждала мести. Она была уязвлена, ее возмутило это словечко «кулема» и вообще вызывающее поведение этих распущенных юнцов. Из-за них она не смогла спустить собаку с поводка и дать побегать своему лучшему другу. Она решила вызвать грозу, чтобы очистить пляж для себя и Коула. Душевное состояние всегда связано с состоянием природы. Когда что-то тебя заденет как женщину, стоит только повернуть течение вспять, что совсем нетрудно. Очень многие из удивительных способностей Александры проявились только в зрелом возрасте из простого осознания своего предназначения. Едва ли прежде она действительно понимала, что имеет право на существование, что силы природы создали ее не бездумно и заодно со всем прочим — из кривого ребра, как сказано в печально известной книге «Malleus Maleficarum» [3] , — а как оплот устремленного в вечность Мироздания, как дочь дочери, как женщину, чьи дочери, в свою очередь, родят дочерей. Александра закрыла глаза, Коул дрожал и испуганно скулил, и она желала всей душой — душой, прозревающей весь непрерывный процесс жизни в прошлом от последующего поколения к предыдущему, через приматов и дальше, к ящерицам и рыбам, вплоть до водорослей, которые в теплых переплетениях своих тонких нитей, различимых лишь в микроскоп, создали первую ДНК, непрерывный процесс творения, который в обратном направлении идет к концу всякой жизни, процесс, который от формы к форме пульсирует, истекает кровью, приспосабливается к холоду, к ультрафиолетовому излучению, жгучему расслабляющему солнцу, — она желала, чтобы такие богатые глубины ее существа заставили потемнеть, сгуститься и обменяться молнией громады воздуха над головой. В небе на севере и вправду загрохотало, так далеко, что только Коул различил гром. Он насторожился и задвигал ушами.

3

«Молот ведьм» (лат.)

— Мерталия, Мусолия, Дофалия, — она называла про себя запретные имена. — Онемалия, Зитансия, Голдафейра, Дедалсейра.

Александра ощутила себя вдруг огромной, испытывая нечто вроде материнского гнева, вбирая в себя весь этот притихший сентябрьский мир; веки ее резко открылись.

С севера ударил порыв холодного ветра, сорвал украшавшие отдаленную купальню флажки. В самом конце пляжа, где было больше всего отдыхающих, раздался общий возглас удивления, а потом нервный смех, когда ветер усилился, и небо над городом в сторону Провиденса очистилось и уже казалось плотной полупрозрачной багряной скалой — Геминейя, Гегрофейра, Седаны, Гилтар, Годиб. — У основания этой скалы белые кучевые облака, еще минуту назад мирные, как плавающие на поверхности пруда лилии, вдруг заклубились, края их блеснули мрамором на чернеющем небе. Все вокруг изменилось. Песок с отпечатками ног и ямками, поросший прибрежной травой и ползучим солеросом, на котором покоились ее пухлые босые ступни с искривленными, покрытыми мозолями пальцами, измученные обувью, создаваемой в угоду мужчинам и жестоким требованиям красоты, вдруг окрасился цветом лаванды и под воздействием изменений в атмосфере стал разглаживаться, как накачанная камера, а следы ног на нем проступили, как на негативе. Задевшие ее молодые люди увидели, как летающая тарелка вырвалась из рук и взвилась ввысь воздушным змеем. Они заспешили, собирая транзисторы, упаковки с недопитым пивом, теннисные туфли, джинсы и пластмассовые бутылки с водой. Влюбленная парочка, лежавшая в ложбинке, засуетилась. Девушка никак не могла успокоиться, все еще всхлипывала, а парень торопливо и неумело пытался справиться с крючками на расстегнутом лифчике ее бикини. Коул бессмысленно лаял то в одну сторону, то в другую, от резкого падения давления у него заложило уши.

Вот и огромный равнодушный океан, совсем недавно спокойный до самого Блок-Айленда, ощутил перемену. Водная гладь покрылась рябью, заволновалась там, где ее коснулась тень пронесшейся тучи, и словно загорелась. Мотор катера затарахтел громче. Парусники растворились в море, а сам воздух загудел от общего рева включенных двигателей, вспенивающих воду залива на пути к гавани. Ветер вдруг стих, и затем припустил дождь, большие ледяные капли били больно, как крупный град. Мимо Александры, увязая в песке, пробежала влюбленная парочка, покрытая золотистым загаром; они торопились к машинам, припаркованным в дальнем конце пляжа, за купальнями. Прогремел гром где-то на вершине темного облачного утеса, перед которым быстро проносились гонимые ветром светлые облачка. Они походили то на гусей, то на размахивающих руками ораторов, то на распутанные мотки пряжи. Ливень перешел в частый мелкий дождик и хлестал пенными белыми струями, когда ветер перебирал его пальцами, как струны арфы. Александра стояла неподвижно под холодным дождем и повторяла про себя: «Иэзоилл, Мьюзил, Пьюри, Тамен». Коул скулил у ее ног, запутавшись в веревке. Блестящая шерсть прилипла к телу, он дрожал. Сквозь дождевую завесу она увидела пустой пляж. Отвязала веревку и спустила собаку.