Итальянская новелла ХХ века

Но предположим, что мы окажемся бок о бок в соседних рядах. Чтобы выстрелить в меня, ему тоже нужно будет улучить момент, не то он рискует застрять в хвосте колонны и ждать полиции, стоя вплотную к машине, за рулем которой сидит мертвец. Прежде чем моему преследователю представится удобный случай мгновенно и без помех выстрелить в меня, он должен неизвестно сколько времени ехать со мной рядом. А так как скорость движения в различных рядах изменяется неравномерно, то наши машины не смогут долго оставаться рядом. Не исключено, что мне удастся снова опередить его на то же расстояние, что, впрочем, не грозит моему врагу особыми неприятностями, ибо восстановится прежнее положение; куда хуже придется моему преследователю, если его ряд продвинется вперед, а мой останется на месте.

Если преследователь окажется впереди, я уже не буду преследуемым. А чтобы закрепить это новое положение, я могу тоже перескочить в его ряд, пропустив вперед несколько машин. Моему врагу придется подчиниться общему потоку движения, без какой-либо возможности вернуться назад, и тогда я, пристроившись в хвост моему преследователю, наверняка буду спасен. А у светофора, увидев, что он, скажем, свернул влево, я сверну вправо, и мы окончательно потеряем друг друга из виду.

Впрочем, при всех этих предполагаемых маневрах необходимо учитывать следующее: подъехав к светофору, тот, кто находится в правом ряду, должен свернуть вправо, а тот, кто в левом, — обязан свернуть влево (на перекрестке поздно передумывать); между тем едущие в среднем ряду могут сделать выбор в самый последний момент. Именно поэтому мы оба поостереглись оставить средний ряд; я хотел сохранить до последней секунды свободу выбора, а он — возможность свернуть в ту же сторону, что и я.

Внезапно я ощутил прилив энтузиазма; а ведь я и мой враг, выбрав средний ряд, проявили изрядную дальновидность. Как приятно знать, что сохранилась свобода выбора, и одновременно чувствовать, что тебя защищают надежные и крепкие тела других машин. У нас нет иной заботы, кроме как, сняв левую ногу с педали сцепления, мгновенно надавить правой на акселератор и туг же снова нажать левой ногой на педаль сцепления; и все это не по своему желанию, а подчиняясь общему ритму движения.

Сейчас я полон самого блаженного оптимизма» В сущности, наше движение ничем не отличается от любого другого движения, которое заключается в том, чтобы занять лежащее впереди пространство и оставить пространство позади. И вот, едва впереди возникает свободное пространство, я его захватываю, иначе его тут же захватит кто-либо другой; единственно возможное в пространстве действие — это поглощение пространства, я его поглощаю, едва оно образуется, и оставляю пространство позади, где его мгновенно поглощает следующий водитель. Короче говоря, никто не видит это пространство, и, возможно, оно вообще не существует; это лишь — протяженность вещей и мера расстояния. Скажем, расстояние между мной и моим преследователем состоит из числа промежуточных машин в нашем ряду, а так как число это постоянно, то и само понятие преследования весьма условно; с таким же успехом можно назвать преследованием положение двух пассажиров, едущих в разных вагонах одного и того же поезда.

Но если число промежуточных машин возрастет или уменьшится, тогда преследование вновь станет реальным, независимо от скорости движения наших машин и от свободы маневра. Мне надо быть повнимательнее: ведь обе такие возможности не исключены. Замечаю, что между тем местом, где я сейчас нахожусь, и перекрестком у светофора ответвляется маленькая улочка, скорее даже тупик, откуда тонкой, но беспрерывной струйкой вытекают машины. Достаточно одной из этих машин вклиниться между мной и моим преследователем — и расстояние между нами сразу возрастет, точно я внезапно устремился в отрыв. Между тем слева от нас, посреди улицы, тянется узенькая полоска, отведенная для стоянки машин. Если там есть или появятся свободные места, то достаточно будет нескольким промежуточным машинам свернуть на стоянку — и сразу дистанция между мной и моим преследователем сократится.

Нужно срочно найти выход, и так как свободен я только в моих теоретических выкладках, то мне и остается лишь еще более углубленно проанализировать создавшуюся ситуацию теоретически. Реальное положение вещей, хорошее оно или плохое, мне изменить не дано. Моему преследователю поручено догнать меня и пристрелить, мне же было сказано, что я могу лишь спасаться бегством. Инструкции эти сохраняют свою силу и в том случае, если пространство в одном или всех своих измерениях исчезнет, и всякое движение будет невозможно. Даже тогда я не перестану быть преследуемым, а он — преследователем.

Я должен одновременно учитывать две структуры: с одной стороны, весь комплекс машин, одновременно едущих по центру города, в котором общая площадь, занимаемая автомашинами, равна, а возможно, и превышает общую площадь дорог, и с другой стороны, комплекс взаимосвязей, возникающих между вооруженным преследователем и безоружным преследуемым. Обе эти структуры стремятся к отождествлению, в том смысле, что вторая заключена в первой, словно вода в сосуде, получает от нее свою форму и становится невидимой, так что посторонний наблюдатель не в состоянии различить в потоке одинаковых машин, какие же из них участвуют в смертельной охоте, и догадаться, что за невыносимым ожиданием на деле затаилась бешеная гонка.

Попробуем спокойно проанализировать каждый отдельный элемент. Преследование заключается в сравнении скорости двух тел, движущихся в пространстве; но так как мы убедились, что пространства не существует независимо от заполняющих его тел, то преследование будет состоять в изменении положения различных тел относительно друг друга. Следовательно, именно эти тела определяют окружающее пространство, и если такое утверждение внешне противоречит и моему опыту, и опыту моего преследователя, — ибо мы оба не определяем ровным счетом ничего, ни пространства для бегства, ни пространства для преследования, — то это объясняется тем, что речь идет не об отдельных телах, а о совокупности всех тел в их взаимосвязях, смелых решениях и колебаниях, рывках с места, сигналах фар и клаксонов, нервном покусывании ногтей и бешеном переключении скоростей: предельная, первая, вторая, предельная — и снова — предельная, первая, вторая, предельная…

Теперь, когда мы отвергли само понятие пространства (думаю, что и мой преследователь, томясь в ожидании, пришел к тем же выводам) и установили, что понятие движения предполагает не обязательно прохождение тела через ряд последовательных точек, а лишь нерегулярные и непонятные смещения тел, находящихся в той или иной точке, — теперь, быть может, мне удастся более спокойно воспринимать крайне медленное продвижение машин в колонне: ведь существенное значение имеет относительное пространство, которое образуется и изменяется вокруг моей и других машин в хвосте колонны. Словом, каждая машина находится в центре целой системы взаимосвязей, которая практически равнозначна другой такой же системе; иначе говоря, все машины взаимозаменяемы. При атом под словом машина я подразумеваю и сидящего в ней водителя. Каждый автомобилист отлично мог бы поменяться местами с другим автомобилистом, к примеру, я — с моими ближайшими соседями, а мой преследователь — со своими.

При этих перемещениях тел может выявиться основное направление движения, — скажем, направление, в котором движется наша колонна; хотя реально само движение происходит далеко не всегда, возможность движения в противоположном направлении совершенно исключена. А для нас двоих основным является то направление, в котором протекает преследование; между мною и моим врагом никакого взаимного перемещения не может быть, особенно же в направлении, противоположном направлению преследования. Это доказывает, что в нашем мире, где все, на первый взгляд, взаимозаменяемо, отношение преследователь — преследуемый является единственной реальностью, на которую можно полагаться.

Суть проблемы заключается в следующем: если каждая машина, при неизменном направлении движения и преследования, равнозначна любой другой машине в колонне, то свойства данной машины могут быть приписаны и другим. Следовательно, не исключено, что вся колонна состоит из преследуемых машин, иными словами, что каждая из этих машин удирает, как удираю я, от преследующей ее машины, в которой сидит человек с пистолетом в руке. Можно, однако, допустить и вероятность того, что водитель каждой машины в колонне преследует водителя другой машины с целью убийства, и тогда центр города внезапно превращается в поле битвы или место кровавого побоища. Независимо от того, верно ли мое предположение или нет, положение машин в колонне от этого нисколько не меняется. А раз так, я имею право отстаивать свою гипотезу и по-прежнему следить за позицией любых двух взятых наугад машин, приписывая одной роль преследуемой, а другой — роль преследователя. К тому же эта своеобразная игра помогает скрасить томительные минуты ожидания: достаточно лишь каждое перемещение машин в колонне истолковывать как эпизод в вероятном преследовании.

К примеру, сейчас, когда одна из промежуточных машин, обнаружив на стоянке свободное место, резко свернула влево, я вместо того, чтобы обеспокоиться сокращением расстояния между мной и моим врагом, вполне могу предположить, что речь идет о маневре одного из бесчисленных преследователей или преследуемых; и тогда мои личные, субъективные переживания и страхи проецируются на других, распространяясь на всю систему взаимосвязей, составной частью которой является каждый из нас.

Эго не первый случай, когда промежуточная машина покидает свое место в среднем ряду: стоянка — с одной стороны, и с другой — правый ряд, где движение немного быстрее, оказывают свое притягательное действие на идущие за мной машины. Пока я был занят своими логическими умозаключениями, окружающее меня относительное пространство претерпело различные изменения. В какой-то миг мой преследователь свернул вправо и, воспользовавшись тем, что правый ряд двигался быстрее, обогнал две машины из среднего ряда. Тогда я тоже перебрался в правый ряд. Мой враг вернулся в средний ряд, и я незамедлительно последовал его примеру. Но мне пришлось пропустить вперед одну машину, а мой преследователь, наоборот, обогнал целых три. Раньше все это меня очень сильно встревожило бы, а теперь я воспринимал эти перемены, как частные случаи в общей системе преследований, характерные особенности которой я пытался определить.