Итальянские каникулы. Чао лето!

должна часто бывать на свежем воздухе и принимать воздушные и солнечные ванны,

чаще, чем другие знаки Зодиака, попадаю в неприятности,

стремлюсь располагать собой,

чувствительна и непостоянна,

находчива и изобретательна,

склонна к обману.

– Мить, ты в Италию зачем едешь? – спросила я, чтобы не зацикливаться на последнем пункте.

– Оливок поесть. Они ведь там настоящие, как папкин камуфляжный костюм для охоты. Смотри земля!

Я посмотрела в иллюминатор. Под нами было полосато.

– А я на море хочу. Знаешь, я в книжке прочитала, что

«главное – это всегда море. Потому что всегда, когда оно есть, оно главное» 2 .

– Аа, – протянул Митька, – море это правильно. А я – поесть.

Тут включилось световое табло с зачеркнутой сигаретой и стюардесса забубнила каким-то неживым, механическим голосом свои правила безопасности. По проходу туда-сюда забегали дети. Мы с Митькой, как по команде, сели ровно, закинули откидные столики, пристегнулись и уставились на кресла впереди нас. Самолет тряхнуло.

2

Строки из повести Артема Ляховича «Тыры-пыры-дрымс».

– Сейчас мы все умрем, – загробным голосом произнес Митька, – хорошо, что я поел.

Часть вторая Итальянская Самая длинная

И даже когда ты сам уже исчезнешь,

твои воспоминания будут витать в воздухе,

растворяться в дожде, просачиваться в почву…

Они будут существовать в самых разных местах,

и, может быть,

часть из них найдет путь к сердцу другого человека…

Кадзуми Юмото.

То же день,

только там

В аэропорту все желто-синее и гудящее. «I сердечко Forli» – огромные буквы и сердце прямо посреди аэропортного холла. Мы с Митькой идем за толпой, только и успевая ловить очередные команды переводчиц: сюда-направо-стойте-ждите-пошли-берем-выходим. Держусь митькиного плеча, он, наверное, держится меня, потому что думает, что я все здесь знаю, раз не в первый раз. Ошибается. Но я ловко притворяюсь.

– Сейчас на автобусе поедем, – уверяю я его, хотя сама вообще не знаю, где мы и что дальше.

Мы выходим из аэропорта и, точно, на парковке для грузовиков уже стоит корабль на колесах. Большими буквами на борту написано «Gentilezza» 3 .

– Знаток, – лыбится Митька и подмигивает мне.

Я горжусь собой, но только пока переводчица Ирина не окликает нас по фамилиям.

– А вы сюда, – она машет рукой обратно к дверям аэропорта.

3

Добросердечность (итал.).

Смотрю на удаляющихся детей, с которыми мы только что делили самолет. Попутного солнца вам, думаю я и машу тем, кто не едет с нами. Но никто не оборачивается. В ответ машет только водитель, стоящий возле открытых багажников. Понятное дело, ему-то сегодня не придется впечатление производить и устраиваться «как дома» у чужих людей.

– Ждем бусик, – объясняет Ирина. – И еще парочку наших.

Хорошо, что я с Митькой. Но он даже не девочка, нечего и мечтать, что нас поселят вместе. Мы смирно молчим. Хотя на его месте, я бы спросила, что да как, он-то уж точно из тех, кого пристроили. Но он нем. Бусик беззвучно подъезжает откуда-то справа. Он похож на катафалк, стекла тонированные, водитель одет не по погоде – в черное. Он тянет за ручку двери и она с грохотом отъезжает в сторону. Ирина подталкивает нас вперед. Митька проснись!

– Извините, а куда мы? – не выдерживаю я, толкая сумку по проходу в конец салона.

– Сеньор отвезет вас к вашим хозяевам.

– Как? – Митька наконец очнулся.

Садимся на самые дальние сидения. Забыла его предупредить про хозяев, но начинать это долгий и колючий разговор, где я с безмятежностью бывалого отвечаю на вопросы, а Митька с выпученными глазами задает их – нет, не хочу. Поэтому сразу перехожу к выводу:

– Не хозяева они никакие, обычные люди.

– А то я не очень, – выдыхает Митька.

Ну хоть так, я уж было подумала, что ему вообще трын трава это все.

– Первым делом выучи их имена, тогда не придется их хозяевами называть.

В бусик забираются еще две девочки. Они садятся сразу напротив двери, и я не успеваю рассмотреть их. Ирина ныряет к водителю. Он кричит так, что салон звенит его голосом, я понимаю только местоимения и глаголы. Мы трогаемся, колокольчик на панели брякает.

Боюсь смотреть в окно, страшно узнать что-то, что уже было. Через два светофора город, встретивший нас, становится отражением в заднем стекле. Мы поворачиваем и поворачиваем. Справа – земляная стена, укутанная сеткой, слева – обрыв, за ним – зелено-коричневые поля. Мне хочется ухватиться за Митьку и признаться ему, что я всего этого жутко боюсь, что это была хорошая попытка увидеть Италию по-другому, но

ничего не вышло,

ничего не прошло,

ничто не забылось,

я снова тут,

МНЕ СТРАШНО.

Все бы отдала, лишь бы нарушить эту комбинацию. И надо бы предупредить Митьку обо всем, не бросать его, наивного, вот так, с размаху. Но он все повторяет «Зырь!», «Каково!», «Оливки!»

Тоже смотрю на поля и понимаю, что не нужно ему это. У него будет своя история.

– Главное, про «убыбку» не забывай, – говорю я митькиному полупрофилю.

– Мне это проще всего, – клоульничает он в ответ.

Через десять минут бусик тормозит прямо у таблички с названием города. Вся превращаюсь в ледяную скульптуру. Сейчас нас будут «передавать».

– Раццуолло, – читаю вслух, чтобы услышать свой голос, но слышу себя словно из-под сидения.

Ирина выходит, открывает дверь и называет две фамилии. Моей нет, митькиной тоже. Девочки выходят. Вижу их головы через стекло, обе темноволосые и какие-то… разные. У одной конский хвост, другая – с кудрявой карешкой. Ирина ведет их за бусик. Не оборачиваюсь, не хочу знать, кто там у них. Мне недолго осталось, но пока можно хоть сколько поожидать лучшего.

Смотрю вперед, там мост. В Раццуолло, значит, река есть. А там и до моря недалеко, думаю я свои отвлекающие мысли.