Итальянские новеллы (1860–1914)

Примыкают к традиции веризма и юмористические новеллы, которые составляли развлечение непритязательных и не любящих «тяжелых сцен» читателей; этот юмор кажется нам теперь столь же бесполезным, как и беззлобным. Но юморизм может быть и другого рода: за смешной деталью или карикатурой, набросанной несколькими штрихами, может скрываться нечто горестное, мучительное, имеющее общий смысл. Простейшая форма короткого рассказа, характерная для Джероламо Роветты, является образцом такого жанра.

6

В конце XIX и в начале XX века Италия вступала в период империализма. Внутренние проблемы не были разрешены, противоречия между земледельческими и промышленными областями оставались теми же, противоречия нищеты и роскоши обострялись. Начинался раздел мира и захват колоний. Правящие круги усматривали выход в завоевании новых территорий. Начинается пропаганда воины, декламация о цивилизаторской роли Италии, прославление военной техники, культ сильной личности. Личность эта отнюдь не является выразителем стоящих за ней народных масс. Напротив, она им противопоставлена. Это хищник, навязывающий свою волю толпе, человеческому «стаду», — так рассматривают народ эти сторонники завоеваний, «цивилизации» и насилий. Литература в известной мере и в весьма различных формах отразила процессы, происходившие в общественной жизни.

Проповедь хищника-одиночки, вступающего в борьбу со всем обществом только ради того, чтобы утвердить свою волю и свою силу, связана с именем Габриэле д’Аннунцио. От веризма у него осталось немногое. Если большая часть веристов от своей старой теории сохраняла не столько момент физиологический, сколько момент «среды», то д’Аннунцио стал развивать именно физиологическое представление о личности. Теперь среда у него понимается иначе: человек сам создает ее для себя, как зверь устраивает свое логово. Общественный смысл личности заключается лишь в том, что она сопротивляется обществу и борется с ним. Победит ли она его или нет, для д’Аннунцио это уже не так важно. Интересна лишь неизбежность борьбы для того, кто для этой борьбы создан, и интересны лишь такие люди. Только они описаны сколько-нибудь подробно, хотя часто окружены неразрешимой тайной. Действительно, иррациональную и первобытную жажду битвы, инстинкты, исходящие из глубин физиологии, объяснить на языке обычных понятий трудно, и д’Аннунцио не стремится к этому. Культ собственной личности, который создал себе писатель, увенчанный шумной и даже крикливой славой, вполне соответствует его творческим интересам, так же как и его политическая деятельность в годы первой мировой войны. Этот период его творчества, характерный стремлением к символизму и аллегории, давно забыт, и никто уже не читает произведений, которые вызывали когда-то такой большой шум.

У д’Аннунцио проблемы, возникавшие перед общественным сознанием на рубеже XX века, не столько разрешались, сколько отбрасывались прочь в славословии не раздумывающей, яростно действующей личности. Другие отдали свое творчество анализу этих проблем и их отражению в психологии обыкновенного, ничем не замечательного, среднего человека.

Одним из самых крупных итальянских прозаиков эпохи был Луиджи Пиранделло. Как все его современники, он начал с веризма. Близкий друг Капуаны, он испытал на себе влияние этого вериста. Несколько усложненный психологизм Капуаны, изучавшего не совсем обычные психологические казусы в не совсем обычных житейских ситуациях, оказался ближе к интересам Пиранделло, чем полные лиризма и первозданной чистоты, замученные жизнью персонажи Верги.

Первые новеллы Пиранделло написаны еще в начале девяностых годов. Быт в них — буржуазный, а психология его героев — это психология людей, не находящих выхода из своей тоски и своего убожества. Здесь господствуют причинные закономерности и «фатализм» среды, которая определяет человека, «заедает» его и вместе с тем вызывает его тайный протест.

Затем в творчестве Пиранделло начинается процесс разложения натурализма. Сопоставляя среду, в которой действует (или бездействует) герой, с его реакцией на внешний мир, Пиранделло обнаруживает несводимость этих двух элементов реальности. Отражение в сознании внешнего мира оказывается как бы созиданием этого мира. Персонажи не понимают смысла происходящего, они вкладывают в поток событий придуманный ими смысл. Необходимостью, навязанной им извне, является лишь чисто внешний факт, событие, восстающее из темноты непостижимого и неведомого. Все остальное — создание психики, осмысляющей бессмысленную данность. Таким образом, драматический конфликт переходит из области натуралистической необходимости в область идейной неразберихи, неожиданной и странной системы психической реакции на вторгающуюся в жизнь случайность. Внешняя данность перестает интересовать Пиранделло как художника. То, что было главным для Золя, что определяло его творческие замыслы, — поэзия вселенной, в которой человек является ничтожной частицей, закономерно осуществляющей свою свободную волю, — для Пиранделло перестает существовать как предмет художественного созерцания. Человек с его болезненным психическим творчеством, вступающий в борьбу с созданными им самим фантомами, наталкивающийся на случайность, не имеющую объективного смысла, хотя объективно существующую, — такова основная проблематика или основное творческое «настроение» Пиранделло. В скором времени он придет к полному отрицанию факта как такового, чтобы целиком отдаться его отражению, которое в понимании Пиранделло оказывается его отрицанием.

Человек брошен в мир непознаваемый и потому почти не существующий. Внешний факт лишь насильственно ограничивает его возможности, жизненные и психологические. И потому теперь герои Пиранделло не только не определены действительностью и не только не адекватны ей, но самой своей сущностью ей противопоставлены. Мир враждебен человеку, и сущность человека обнаруживается лишь в неприятии этого мира и в невозможности его приятия.

Очевидно, этот путь ведет к трагическому агностицизму. Интерес перемещается с закономерностей объективного мира на хаотический, ничем не обусловленный мир переживаний. Внешний мир вторгается в эти переживания как непостижимое и роковое препятствие. И эта точка зрения и эти новые художественные интересы Пиранделло отражают темы размышлений, которым предается вся идеалистическая философия XX века, начиная от агностицизма и эмпириокритицизма и кончая экзистенциализмом.

Однако и в этом движении мысли Пиранделло создавал глубоко художественные произведения. В них получила свое выражение жажда проникнуть как можно дальше в недра своего сознания, прощупать корни своей личности, вскрыть тайные процессы познания и воли, которые в конечном счете определяют поведение и самое существо человека. Пытаясь обнаружить истоки чувств, Пиранделло оторвался от тех ощущений, которые идут от внешнего мира и создают сознание. Но это чувство оторванности от реального, это одиночество сознания в непостижимом и, может быть, не существующем мире, произвольность, так же как и безрезультатность действования, — все это характерно для психологии человека той эпохи.

Постоянное сопоставление хаотического сознания с внешними возбудителями требует объективного изображения действительности, под каким бы знаком она ни была подана, а это изображение, так же как отражение ее в сознании, часто оказывается у Пиранделло поражающе правдивым. Да и сама беспомощная свобода личности, трагическое творчество «своего» мира не есть ли характеристика того индивидуализма, который превращается в беспочвенный и беспредметный внутренний анархизм, ставящий своей целью только утверждение своего произвола? Конечно, это утверждение есть отрицание закономерностей внешнего мира, которое делает свободу невозможной. Пиранделло один из первых дал почувствовать логику и трагизм этого противоречия и характеризовал психологию, к которой пришли целые поколения европейских интеллигентов. Благодаря этому он завоевал такую огромную популярность и вместе с тем явился предшественником десятков писателей и драматургов, пережевывавших те же психологические проблемы и ужасавших читателей «глубинами», которые были, в сущности, тупиком современной буржуазной философии и общественной эволюции.

Пиранделло — один из крупнейших итальянских новеллистов периода, который заканчивается с первой мировой войной. Здесь начинается новый этап в истории итальянской духовной культуры. Вместе с тем и итальянская повесть должна была пойти по новому пути, на который самому Пиранделло не дано было вступить.

* * *

Италия, позднее других европейских стран сложившаяся в национальное государство, за один век проделала большей путь общественного и культурного развития. В XIX столетии ее литература не имела того международного значения, какое приобрели литературы некоторых других народов Европы; но уже начиная с 70-х годов она занимает одно из первых мест. В конце XIX и в начале XX века итальянские писатели много переводятся и в России. В журналах печатаются статьи и рецензии: творчество Джованни Верги, Луиджи Капуаны, Матильды Серао, Грации Деледды, Фогадзаро, Габриэле д’Аннунцио, де Амичиса и многих других привлекает к себе внимание русских писателей с очень различных точек зрения, в связи с интересами, развивающимися в это время в русской литературе.

Итальянская новелла, несомненно, сохранила свое значение и в наше время. В самой Италии еще только начинается изучение и — в известной мере — художественное усвоение этого большого и разнообразного творческого наследия. Новелла, созданная между объединением Италии и первой мировой войной, обладает необычайной познавательной силой. Она изображает не только условия существования, бытовой уклад, специфическую обстановку живописных и поэтических уголков этой полной контрастов страны. Она позволяет также понять проблематику нравственной жизни и духовных исканий нескольких поколений, заглянуть в самую душу народа, раскрывающуюся в массе глубоких, трагических и поучительных историй.

Вместе с тем новелла эта помогает угадать духовные возможности и перспективы нации, сыгравшей такую огромную роль в развитии мировой культуры.

Б. Реизов

Джованни Верга

Весна

Когда Паоло приехал в Милан со своими композициями под мышкой, — в те времена солнце светило для него каждый день и все женщины казались ему красавицами, он встретил Принцессу. Девушки из магазина величали ее так, потому что у нее было миловидное личико и маленькие ручки, а особенно потому, что она была гордячка и вечером, когда ее подруги врывались в Галерею [5] , словно стая воробьев, она направлялась одна к воротам Гарибальди в белом шарфе, с гордо поднятой головой, Там, в один из тех блаженных вечеров, когда человек тем легче взлетает к облакам и звездам, чем легче у него в кошельке и желудке, она и повстречалась с Паоло, который бродил по улицам, размышляя о своей музыке и мечтая о славе. Паоло с удовольствием отдавался игре воображения, наблюдая изящную фигурку девушки, которая быстро шагала впереди, подбирая серое платьице и приподнимаясь на цыпочки в испачканных грязью ботинках, когда ей приходилось спускаться с тротуара на мостовую. Так он встретился с ней еще два или три раза, и в конце концов они оказались рядом. Она весело рассмеялась при первых же его словах: она всегда смеялась, встречая его, и убегала. Если бы она с первого же раза заговорила с ним, он никогда бы не стал искать с ней встречи. Как-то в дождливый вечер, — тогда у Паоло был еще зонтик, — он взял ее под руку, и они пошли по быстро пустевшей улице. Она сказала, что ее зовут Принцессой, — свое настоящее имя, как часто бывает, она постыдилась назвать. Он проводил ее домой, они расстались в пятидесяти шагах от ее двери: она не хотела, чтобы кто-либо, и в особенности он, увидел замок, в котором за тридцать лир в месяц живут родители Принцессы.

5

Имеется в виду крупнейший миланский пассаж — Галерея Виктора-Эммануила, служащая также местом для прогулок.