Итоги тысячелетнего развития, кн. I-II
Шрифт:
Если сообщения Деметрия Фалерейского и Ямвлиха имеют под собой реальную почву, то их следует считать древнейшими текстами с понятием калокагатии. Сказать, однако, с определенностью, что они значат, очень трудно. Конечно, у нас есть какое то общее представление и о"семи мудрецах", и о древнем пифагорействе, так что при желании какой то смысл этой калокагатии для данного периода установить можно. Однако этот путь очень скользкий. Тут всегда может оказаться какое нибудь побочное или специальное значение, которого не предусмотришь при подобных общих дедукциях. Одно только можно сказать с полной уверенностью: ни один из этих текстов не выражает никакой антитезы внутренней добродетели и внешнего вида человека, а все они говорят просто о добродетели, то есть толькоо внутреннем. Как показывает изречение Бианта, калокагатия, очевидно, может существовать даже при внешнем безобразии. Можно, впрочем, калокагатию связывать с исправлением природных физических недостатков, о которых идет речь у Бианта. Но тогда все изречение потеряет единство: в одном случае говорилось бы о прекрасных моральных поступках,
в)Наконец, существуют непреодолимые трудности и в переводетермина"калокагатия"на русский и на прочие языки. Переводить его буквально, как"прекрасное и хорошее (доброе, благое)"или"прекрасноблагое","благопрекрасное"и пр. – нелепо и, кроме того, можно разрушить весь смысл слова (хотя в иных случаях приходится прибегать и к этому переводу). Русские переводчики употребляют выражения:"прекрасный во всех отношениях","благородный","человек высшей нравственности","добрый и честный","добрый"и пр. Ни один из этих переводов не дает никакого представления о греческой калокагатии, и любой из них очень условен.
Все эти соображения заставляют подвергнуть данное понятие специальному исследованию, так как то, что было сделано раньше, явно недостаточно.
2. Домысел о происхождении термина
Начнем с языковой установки.
а)Если термин"калокагатия"употребляется со времени"семи мудрецов"и древнего пифагорейства, то, очевидно, нельзя говорить об его искусственности. Какая то база под ним должна быть в греческом языке. Ю. Вальтер (127) полагает, что здесь сыграла известную роль склонность греческого языка к аллитерациям и ассонансам. В самом деле, здесь два прилагательных и начинаются (во втором случае с красисом [335]) и кончаются одинаковыми звуками (calos cai agathos). Этим могло издавна заинтересоваться греческое языковое сознание и воспользоваться для выражения определенной идеи. Подобную тенденцию можно встретить и в других языках. Если же отбросить аллитерацию и ассонанс, то объединение в народном языке двух существительных или прилагательных для выражения одного понятия, пожалуй, будет встречаться еще чаще. При этом нет необходимости ни противопоставлять оба имени как"внутреннее"и"внешнее", ни даже вообще как нибудь различать их по значению. Они просто суть одно понятие, или одна идея. Так, мы говорим:"добрый малый", или"рубаха–парень", или"душа–человек"вовсе не потому, что мы данного человека считаем маленьким и плюс к тому же добрым, или что данный человек – "парень", а потом еще и какая то"рубаха", или что в нем есть"душа". Конечно, дать полное раскрытие значения слов"добрый малый"нелегко, хотя оно вполне понятно всякому русскому человеку и едва ли нуждается в разъяснении. Таково же и выражение"рубаха–парень". Аналогичное рассуждение можно было бы провести и относительно многих иностранных слов (вроде"джентльмен","бонвиван","коммивояжер","метрдотель"и пр.).
Итак, термин"калокагатия"как будто довольно прочно связывается с греческим языковым сознанием, по крайней мере в своей формальной структуре. Но зато возникает вопрос о конкретном значении этой структуры.
б)Прежде всего, нет абсолютно никаких оснований относить в этом термине"calos" к телу, а"agathos" – к душе, как это делается во всех популярных и непопулярных изложениях греческой культуры. Что такая антитеза чрезвычайно характерна для греческого сознания, об этом спорить не приходится. Историк греческой эстетики может с полной уверенностью утверждать, что грек живет противопоставлением и в то же время отождествлением внешнего и внутреннего. Нет сомнений в том, что"calos"грек относит по преимуществу к телу. При слове"прекрасный"грек чаще всего представляет себе то или иное физическое тело. И тем не менее утверждать, что в калокагатии"calos" обязательноотносится к телу, а"agathos" – к душе, видимо, нельзя. В приводимых ниже текстах мы найдем и такое, ставшее в наших современных руководствах обычным, понимание. Но мы встретимся и с текстами, которые относят оба прилагательных только к физической внешности. Мы найдем, наконец, тексты, относящие, их только к внутренней, моральной жизни человека. Это может быть объяснено только тем, что существовали разные типы калокагатии. Что же тут следует считать основным и что производным?
в)Предвосхищая выводы нашего текстового обзора, мы должны сказать следующее:
Поскольку значительное количество текстов с"калокагатией"не содержит ясно выраженной антитезы и гармонии внутреннего и внешнего, правильнее будет исходить из однозначности этого термина, не отделяя в нем"прекрасное"от"хорошего"и не анализируя этих моментов порознь. Правда, мы тут же убедимся, что есть много текстов с такой именно двойственной интерпретацией. Но уже по одному тому, что не все тексты таковы, мы, очевидно, должны избрать более общее понимание.
О чем говорит то общее и единственное, что зафиксировано в данном термине? В большинстве текстов понятию"калокагатия"соответствует значение какого то совершенства, полной и ощутимой, понятной самоцели. Безразлично, что именно в человеке совершенно – душа, тело или их единство, социальное происхождение или общественная деятельность, но важно именно это совершенство, именно эта самоцель.
Нельзя понимать здесь совершенство как нибудь узко или специально. Существуют разные значения калокагатии, которые необходимо наметить и в многообразии которых следует рассматривать этот термин. Бросается в глаза прежде всяких других
значений, прежде"душевного"и"телесного"1) значение социально–историческое, когда калокагатийным является попросту тот, кто принадлежит к той или иной сословной или классовой группировке прошлого или настоящего. Социально–историческое значение заостряется, далее, в 2) политическом, когда калокагатия трактуется как принадлежность к той или иной партии или как признание определенных политических программ. Далее, в эпоху культурного кризиса V века мы находим 3) интеллигентско–софистическоепонимание калокагатии, основанное на утонченных и изнеженных методах мышления и жизни. Наконец, 4) философскоезначение этого понятия выявляет и формулирует то понимание, которое употреблялось в обиходе бессознательно и в неотчетливом виде.Последние две категории являются для нас тоже в основе своей социальными; но их социальный смысл различим не сразу и требует специального анализа. Этими четырьмя типами, по–видимому, исчерпывается классическая история калокагатии. Есть, правда, еще ряд более мелких значений, о них будет сказано в самом конце.
Попробуем теперь, вникнуть в самые материалы.
г)В социально–исторической калокагатии ясно различимы несколько совершенно разных подвидов. А именно, 1) старинно–аристократическаякалокагатия или вообще калокагатия, связанная с родовыми, исторически сложившимися преимуществами. Затем можно говорить об 2) общественно–показной, или общественно–демонстративной, калокагатии, связанной в целом с демократией, но не абсолютно. Это калокагатия олимпийских и прочих состязаний, калокагатия хорегий и театральных празднеств, процессий и вообще всей внешней, демонстративной стороны греческой культуры. Наконец, греческое рабовладельческое мещанство тоже выработало свою калокагатию. Неувядаемый образец 3) мещанскойкалокагатии мы находим у Ксенофонта (хотя упомянутая выше противоречивость понятия"калокагатия"особенно выступает, как увидим, именно у Ксенофонта, который поэтому дает образцы и совершенно иного толкования этого термина). Можно предположить, что дальнейшие исследования первоисточников покажут, что решительно каждое сословие и каждый общественный класс в Греции обладал своей собственной калокагатией и что существовал непрерывный переход от одной социально–исторической калокагатии к другой. Что касается настоящей главы, то мы остановимся только на трех указанных типах социально–исторической калокагатии.
3. Старинно–аристократический тип калокагатии
В самой общей форме упоминание о старинно–аристократическойкалокагатии мы находим у Геродота. Геродот говорит об историке Гекатее, которому, как выводившему свою родословную от богов, фиванские жрецы показывали свои чисто человеческие родословные в виде колоссальных деревянных изображений (II 143 Мищенко)."Свои ответные родословные вели жрецы так, что, по их словам, каждый колосс был"пиромис", происходивший от"пиромиса". Таким образом, они показали ему на 345–ти изображениях, что"пиромис"происходит от"пиромиса", причем не ставили их в связь ни с героем, ни с божеством."Пиромис"значит в переводе на эллинский язык"прекрасный"и"хороший"(calos cagathos Мищенко переводит, без особой надобности,"честный и мужественный").
а)Если отнестись к этим словам Геродота формально, то тут мы находим филологическую ошибку: то, что Геродот пишет по–гречески"pir"emis", означает по–египетски вовсе не"прекрасный и хороший", а только – "человек". Однако едва ли тут можно подходить так формально. Если Геродот передал"pir"emis"как"calos cagathos"и если такой термин действительно существовал у египетских жрецов, то ясно, что такой"человек"понимался в особом, специфическом смысле. Тут нельзя было просто перевести"anthr"epos"."Человек"здесь – почтенный предок, представитель старинного, даже не просто аристократического, но жреческого рода, благородный, величавый образ когда то бывшего сословного великолепия. Таким образом, греческая калокагатия, о которой говорит здесь Геродот, содержит в себе значение старинного родового благородства, аристократического и даже жреческого.
б)Беглые указания на такого типа старинно–родовую калокагатию мы находим и у Платона.
В начале платоновского"Теэтета"речь идет о старом аристократе Теэтете, который мужественно сражался, как и полагается представителю старой родовой калокагатии, сильно болел от ран и еле живым был привезен из коринфского лагеря в Афины (142б). В"Протагоре"изображается торжественное восседание софистов Гиппия и Продика среди их учеников. Учеником Продика оказывается, между прочим, Агафон, юный мальчик, который"калокагатиен по природе, а по виду очень красив"(315d). Тут, между прочим, противополагается внешняя красота и калокагатия"от природы", то есть общеродовая, природно образовавшаяся красота. Нечто похожее читаем мы и в"Хармиде", где рассказывается о другом юном красавце, Хармиде:
"Да ведь и справедливо… чтобы ты, Хармид, во всем этом отличался от прочих, потому что я не думаю, чтобы кто нибудь из здешних мог легко указать, какие два афинских дома, сочетавшись друг с другом, имели бы вероятность красивее и лучше рождать, нежели те, из которых ты родился. Ведь отеческий то ваш дом – Крития, сына Дропидова, – дошел до нас восхваленный Анакреоном и Солоном и многими другими поэтами как отличающийся красотой и доблестью (callei te cai aretei) и прочим так называемым благополучием. И опять, со стороны матери – то же самое, потому что, говорят, никого не находим на материке красивее и величавее дяди твоего Пирилампа, каждый раз как он отправляется с посольством к великому ли царю или к иному кому (из находящихся на материке) [336]; весь же этот дом нисколько не уступал другому. А если ты произошел от таких (предков), то следует тебе быть во всяком деле первым"(157e – 158a Соловьев).