Иуда. Предатель или жертва?

В перечне тех, кто обладал властью врачевать болезни и изгонять нечистых духов, «Иуда Искариот, который и предал Его» (10: 4), упоминается Матфеем последним, как и в Евангелии от Марка. Как и другие апостолы, Иуда будет возвещать благие вести, став мудр, как змий, и прост, как голубь. Вместе с другими одиннадцатью, которые у Матфея предстают более проницательными, чем у Марка, Иуда постигает значение хождения Иисуса по морской глади и поклоняется Ему, признавая: «истинноты Сын Божий» (14:33). Сам же Иисус у Матфея, верный воинствующему служению, называет апостолов своей матерью и своими братьями (12:49), долженствующими отказаться от всех своих прежних привязанностей и претерпеть тяжелые испытания, когда, по пророчеству Иисуса, «предаст … брат брата на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей и умертвят их» (10:21). Иисус подробно наставляет апостолов, менее своенравных и более надежных, чем у Марка, уподобляться Учителю в апокалиптическом и враждебном мире, который Он несет: «Довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его», но «не выше учителя»; ученик должен быть «как учитель его» во времена раздоров и гонений (10: 24-25, выделено автором).

Несущий «не мир… но меч», строящий Церковь, Иисус приходит на землю «разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее» (10:34). Он часто разъясняет последователям Свое понимание страданий, которые Ему предстоит претерпеть от первосвященников из-за Своего радикального проповедничества (16:21). [71] Поскольку Иисус у Матфея не делает тайны из Своей миссии (тому в Евангелии есть множество подтверждений), как в Евангелии от Марка, то те иудеи, которые не внемлют Его словам, более заслуживают порицания за верность тому, что преподносится как устаревшая вера. С самого начала и на протяжении всего повествования у Матфея Иисус высмеивает и осуждает книжников и фарисеев, как слепых лицемеров, считающих Его способность изгонять нечистых духов бесовским даром, а его труд в субботу нечестивым, а также как неспособных понять Его или следующих своей Торе.

71

Расхождения в Евангелиях от Матфея и Марка некоторые исследователи объясняют тем, что Матфей использовал гипотетический «источник Q» (получивший название от немецкого слова «Quelle» - «источник»). В отличие от той роли, которую отводит Петру Марк, у Матфея Петр, по словам Иисуса, — «камень»: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» (16:18).

В Евангелии от Матфея Иисус сокрушается и скорбит от того, что Иерусалим — город, «избивающий пророков и камнями побивающий посланных» к нему (23:37). В третий раз предсказывая свою смерть и Воскрешение, Иисус Матфея сообщает «двенадцати апостолам», что «Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть» (20:18). Длинные и яростные обличительные речи в адрес продажных первосвященников и фарисеев, воспроизведенные Матфеем в главах 21-23, только сгущают тучи, нависающие над Иисусом, поскольку иудейские власти усматривают в Его притчах намеки на их нравственное падение и ищут способ отомстить и выдвинуть Ему встречные обвинения. Готовясь к празднику, Иисус говорит Своим ученикам: «Вы знаете, что чрез два дня будет Пасха, и Сын Человеческий предан будет на распятие» (26:2). Все эти пророчества подчеркивают фатализм событий, излагаемых в Евангелии, сюжет которого уже не может обойтись без изменника, способного предать Иисуса иудейским книжникам и фарисеям, алчущим отмщения за оскорбления. В свете этой фатальности событий или их божественной предопределенности Иуда выглядит заложником божественного плана и потому вызывает сострадание.

Вторым новшеством, привнесенным Матфеем -в евангельский сюжет и активно обсуждаемым библеистами, является мотив искупления Иудой своей вины путем принесения в жертву собственной жизни — мотив, зеркально отражающий самопожертвование Самого Иисуса. Но описанию гибели Иуды предшествуют различные, на первый взгляд, малозначимые, поправки в сюжете, открывающие более лицемерному — в трактовке Матфея — Иуде путь к покаянию в конце истории. Резким контрастом описанной Марком сцене в доме Симона прокаженного предстает недвусмысленное свидетельство Матфея, что «ученики Его» были там и «вознегодовали и говорили: к чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим» (26:8—9). И когда сразу же за этим следует поход к первосвященникам Иуды - «одного из двенадцати» (26:14) - отчуждение на почве недовольства только еще больше акцентируется: как и другие ученики, и по тем же, совершенно понятным причинам Иуда протестует против траты денег на обряд помазания вместо помощи нуждающимся.

И все же в Евангелии от Матфея именно Иуда, а не первосвященники поднимает вопрос о материальном вознаграждении. «Что вы дадите мне, и я предам Его?» — спрашивает он. Впервые нам указывается на то, что Иуда хочет нажиться. Но что означают эти деньги, если верна сумма, названная Матфеем (и только Матфеем!)? «Они предложили ему тридцать сребреников» (26: 15) - эта строфа в учебных изданиях Библии обычно сопровождается комментарием, поясняющим, что столь ничтожная сумма дважды упоминается в еврейской Библии. В Книге Пророка Захарии (11:12— 13) благочестивый пастырь стада (овцы выступают как аллегория людей), обреченного на заклание Богом, потерявшим терпение из-за его непокорности, отказывается пасти его со словами, что стадо может дать ему плату или не дать — как сочтет угодным. Получая тридцать сиклей серебром, [72] пастырь восклицает: «И сказал мне Господь: брось их в хранилище, - высокая цена, в какую они оценили Меня!» Во Второй Книге Моисеевой — Исходе - один из законов о рабе или рабыне, которых забодал вол, гласит: «господину их заплатить тридцать сиклей серебра, а вола побить камнями» (21: 34).

72

В русском переводе Библии — «тридцать сребреников» — Прим. пер.

Что следует из этих странных намеков на Иуду, как на обманутого пастыря или рабовладельца, и несоответствия уплаченной суммы неоценимому труду или непоправимому вреду? В обоих случаях сумма ничтожно мала, чтобы служить достойной компенсацией (за стадо, не заслуживающее пастуха или за мертвого раба). Вот почему в «Книге Пророка Захарии» пастырю велено выбросить деньги, а в «Исходе» быка надлежит забить камнями; то есть деньги не являются полноценным возмещением за сделанную работу или погибшего раба. Подобно стаду или рабам, Иисус обречен быть убитым; но, в отличие от непокорного стада, Он не отрекается от Своего Бога, и, в отличие от раба, он — свободный человек. Но тогда тем более шокирует та мизерная сумма, которую заплатили Иуде первосвященники: она никак не соответствует ценности жертвы, принесенной Иисусом. Элайн Пейджелс и Карен Л. Кинг уточняют: «Тридцать монет серебром были презренной ценой, в которую правители Израиля оценили Захарию (Зах. 11:12-13); столько же... вожди Иерусалима заплатили за Иисуса, выказав такое же презрение» (Elaine Pagels and Karen L. King 18). «Возможно, — размышляет А. М. Саари, — плата в тридцать серебряных монет, полученная Иудой, имела символичное значение: Иисус был куплен по цене раба и своей искупительной смертью спас все человечество от порабощения грехом и смертью» (Saari, 120). Впрочем, странно, что тридцать сребреников уравнивают Иуду с честными людьми, не по своей вине лишившимися собственности или работы, а не с жадными и корыстными дельцами.

То, что Иуда берет такие жалкие гроши, позволяет предположить, что он осознает их неуместность в той драме, действующим лицом которой становится; ведь точную сумму устанавливают первосвященники, а не он. Если читатель вспомнит, что Иуда был оскорблен тратой трех сотен динариев на миро для помазания, а не на нужды нищих, то тридцать сребреников, возможно, послужат ему намеком на то, что Иудой двигали вовсе не жажда наживы или алчность. Скорее, им, возмущенным самим обрядом помазания, совершенным над Иисусом и напомнившим ему акт культового поклонения, завладела обидная мысль о том, что его учитель может отказаться от проповедования идеи о нищих, наследующих на Земле. В знак протеста против растраты трехсот динариев Иуда берет всего тридцать сребреников: деньги служат лишь условным вознаграждением за то, что он мог бы сделать и даром. Удивительно другое — сумма, трактующаяся в Библии как ничтожно малая, со временем начинает символизировать жадность, или алчность, корыстного апостола. [73]

73

Пожалуй, самую неожиданную (и неосознанно антисемитскую) версию о 30 сребрениках выдвигает, по мнению Ханса-Джозефа Клаука, Кьеркегор, который сомневается в исторической реальности еврея Иуды именно потому, «что он был настолько равнодушен к деньгам» (Klauck, 26)! Подобная трактовка появляется в книге Кьеркегора: Kierkegaard: The Moment and Late Writings (44—45).

В любом случае Иуда евангельский получает больше, чем Иуда из еврейской Библии, который решает, поедая хлеб со своими братьями, что ничего не выиграет от убийства своего брата Иосифа, и потому посылает его в египетское рабство за двадцать сребреников (Быт. 37: 25-28). [74] В версии Матфея, Иуда начинает планировать выдачу Иисуса сразу после получения тридцати сребреников: «и с того времени он искал удобного случая предать Его» (26: 16). Эта расчетливость и перемена, происходящая с ним во время ритуальной вечери на Пасху, делают Иуду в глазах читателя более реальным —лживым и способным к предательству. И у Марка, и у Матфея все апостолы, встревожившись, начинают расспрашивать Иисуса, кто же предаст Его («Не я ли, Господи?»), но Матфей добавляет в повествование новую деталь. «Иуда, предающий Его», спрашивает: «не я ли, Равви?» На что слышит в ответ недвусмысленное: «Ты сказал» (26: 22, 25). Мотивация Иисуса остается здесь неясна; но получение Иудой денег, поиск им удобного случая, чтобы предать Иисуса, и при этом вкушение вместе со всеми пасхи свидетельствуют о его двуличности, даже порочности. Наделенный изворотливым умом, Иуда явно пытается избежать прямого ответа на свой вопрос («Не я ли, Равви?»), что, возможно, осознает, а может быть и нет, Иисус («Ты сказал»). В этой сцене Иуда отделяет себя от других апостолов, соблюдающих наказ Иисуса избегать чинов и титулов (23: 8-10); в то же время используемое им обращение «Равви» как будто связывает его теперь с иудейскими первосвященниками, чьи деньги он тайком хранит. У Матфея лицемерие Иуды на Тайной Вечере заложило основу для последующих нападок на иудеев за якобы присущую им всем лживость и двуличность. Как и у Марка, в Евангелии от Матфея Иуда принимает участие в Тайной Вечере, слышит предсказание Иисуса об отречении Петра, а затем тайком исчезает, чтобы появиться позднее в Гефсиманском саду с толпой народа и первосвященниками и поцелуем указать им на Иисуса. И Марк, и Матфей предваряют рассказ об аресте Иисуса Его восклицанием: «Вот, приблизился предающий Меня» (Марк 14: 42, Матф. 26:46). Но у Матфея Иисус отвечает на приветствие и поцелуй Иуды словами: «Друг, для чего ты пришел?» (26:50). Ни одного из остальных апостолов Иисус при обращении не называет «Друг». [75] Подобно фразе «Ты сказал», этот вопрос, по существу, налагает ответственность на Иуду; ведь слово «Друг» — даже при прочтении его с толикой сарказма — свидетельствует, как о покорном приятии Иисусом своей участи, так и о Его тесной связи с Иудой. В сцене, следующей за отсечением уха рабу первосвященника, Иисус у Матфея вновь ведет себя несколько иначе, чем у Марка, подчеркивая неизбежность предначертанного Писанием. Иисус в более раннем Евангелии от Марка говорит пришедшим: «Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня». Затем уступает: «Но да сбудутся Писания» (14: 48, 50). У Матфея же Иисус протестует против их действий, подкрепляя свой протест предостережением о том, что «все, взявшие меч мечом погибнут», ведь Он может призвать легионы Ангелов, и в то же время рассуждает: но «как же сбудутся Писания, что так должно быть?» (26: 52, 54). И только затем Иисус Матфея повторяет, но уже утвердительно, чтобы подчеркнуть Божье предопределение: «Сие же все было, да сбудутся писания пророков» (26: 56).

74

На эти и иные параллели в еврейской Библии указывает, в частности, Брискин (см.: Briskin).

75

В притчах Иисус у Матфея также использует слово «hetairos» — «друг» (20:13, 22:12).

Кроме того, при чтении Евангелия от Матфея вообще складывается впечатление, будто Иуда и Иисус действуют сообща, по уговору, словно каждый из них понимает необходимость другого для завершения повествования. Возможно, именно поэтому развязкой в истории Иуды у Матфея становится сцена покаяния. После совещания первосвященников и старейшин народа о предании Иисуса смерти и выдачи Его Пилату, Матфей описывает самоубийство Иуды:

«Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? Смотри сам. И бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился. Первосвященники, взявши сребреники, сказали: не позволительно положить их в сокровищницу церковную, потому что это цена крови. Сделавши же совещание, купили на них землю горшечника, для погребения странников; Посему и называется земля та Землею крови до сего дня (27: 3—8). [76]

76

В следующей строфе (27: 9-10) Матфей высказывает мнение, что с покупкой первосвященниками земли на возвращенные Иудой деньги сбылось пророчество Иеремии: «Тогда сбылось реченное чрез пророка Иеремию, который говорит: “и взяли тридцать сребреников, цену Оцененного, Которого оценили сыны Израиля, и дали их на землю горшечника”». Эту параллель обсуждает Паффенрот (Pkffenroth, 117). В «Утерянном Евангелии от Иуды» Эрман подмечает: «Исследователи долго ломали голову над тем, почему Матфей говорит, что пророчество принадлежит Иеремии, хотя на самом деле его изрек Захария» (Ehrman: The Lost Gospel of Judas Iscariot, 28). Затем он выдвигает предположение о смешении различных источников. В некоторых списках Евангелия Иуда характеризуется не как «раскаявшийся», а как «мучимый угрызениями совести» или «испытывающий сожаление». Богословы спорят о том, было или нет раскаяние Иуды искренним и неподдельным, поскольку используемое слово можно перевести также, как «передумавший» (Сапе, 48). Саари считает, что в приводимых Матфеем словах Иисуса, сказанных о вине на Тайной Вечере («сие есть Кровь Моя..., за многих изливаемая во оставление грехов», 25:28), фраза «во оставление грехов» намекает на то, что Иуда прощен (Saari, 90).

Подобно пастырю из «Книги Пророка Захарии», Иуда хочет бросить деньги в церковную сокровищницу; теперь он понимает, что содеянное им того не стоит, это худшее, что можно было сделать. И подобно Ахитофелу, изменившему царю Давиду, а затем удавившемуся (2-я Царств 17:23), Иуда вешается сам, что подтверждает вероятность того, что он донес на Иисуса, не осознавая, что это обернется пролитием «крови невинной». [77] Фраза «Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден» позволяет предположить, что Иуда не думал о том, что его действия могут повлечь смерть Иисуса. Но осудили его те же самые люди, что презрели Иисуса. [78]

77

Гартнер проводит обширный анализ общности типологии Иуды и Ахитофела (Gartner, 30—39).

78

Первым обратил внимание на то, что именно Иуда доказал силу учения Иисуса, и потому он не может служить примером совершенного отступничества, Ориген (ок. 185— 254 гг.) в своем труде «Против Цельса» (2,11). Греческое слово «metamele{10}theis», означающее «угрызения совести» или «сожаление» и употребляемое для определения Иуды, предполагает «осознанное решение, принимаемое со временем» (Saari, 92). Некоторые исследователи (об этом речь идет в следующей главе) на основании этого предполагают, что Иуда не раскаялся; однако «их суждение не подкрепляется текстом... Согласно Матфею, самоубийство Иуды явилось следствием его раскаяния» (Droge and Tabor, 114). По мнению Кейна, тот факт, что для описания раскаяния используется не «обычное слово», может указывать на то, что Иуда просто «передумал» (Сапе, 48).

Включая в свое повествование сцену самоубийства Иуды, Матфей вбивает клин между Иудой и иудейскими властями и связывает Иуду с Иисусом. Замученный совестью Иуда бросает деньги в храме, поскольку первосвященники предают Иисуса смерти. В том, что первосвященники берут и используют «кровавые деньги» Иуды, содержится намек и на их ответственность за смерть Иисуса, поскольку к моменту распятия Его на кресте Иуда, отказавшийся от денег, уже мертв. При этом первосвященники остаются совершенно безразличными к греху Иуды, заключающемуся в том, что он предал «кровь невинную», подобно тому, как иудеи - теперь характеризуемые как «весь народ» - остаются безучастными к сомнениям Пилата по поводу предаваемого смерти Праведника. По версии Матфея, Пилат был упрежден через сон своей жены о невинности Иисуса и потому «умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего». Следовательно, вся ответственность за распятие Иисуса ложится на иудеев, сознательно обрекших на проклятие своих детей: «Кровь Его на нас и на детях наших» (27: 24—25). Чаша вина Христова — это «Кровь... нового завета, на многих изливаемая во оставление грехов» (26: 28); Иуда удостоверяет, что то «кровь невинного»; на его грязные деньги куплена «земля крови», кладбище для странников. Здесь, как и часто впоследствии, Иуда, отделяемый от иудеев, выигрывает с моральной точки зрения.