Иуда

Теперь Карл, связанный по рукам — ноги ему решили верёвкой не спутывать — сидел напротив меня и сверлил взглядом, далёким от восхищения. На вопросы отвечал либо односложно, либо вовсе не снисходил до ответа. На всякий случай я решил немного облегчить ему задачу.

— Дацько, — подозвал я своего верного сердюка. — Скажи Данилу, чтоб караулы удвоил. И оставьте нас с его королевским величеством вдвоём. Может, наедине он скажет мне больше.

Незаймай, усмехнувшись, покинул помещение и увёл за собой обоих — и своего подручного казака, и офицера-немца, присланного Келиным.

Я угадал: Карл сразу же заметно оживился.

— Поговорим начистоту? — спросил я. Мазепа неплохо говорил по-немецки, но мне с самого начала пришлось приноравливаться к манере речи Ивана Степаныча: всё же это его знания, а не мои.

— Как вам будет угодно, — швед смерил меня надменным взглядом. — Вы кто такой? Гетман — совершенно иной человек, нежели вы.

— Не всё ли вам равно, ваше величество? — я усмехнулся. — Я тот, кто заманил вас в ловушку и взял в плен. Остальное — несущественные детали.

— Весьма даже существенные, — Карл всё же нашёл в себе силы удержаться в рамках приличий. — Я должен знать, с кем имею дело.

— Вполне законное желание с вашей стороны, но, если я назову своё истинное имя, это ничего не изменит.

— Вы хотя бы человек?

— Не просто человек, а верующий христианин, — я демонстративно перекрестился. — Хотя в вашей стране принято сомневаться в принадлежности православных к христианской вере. Этого вам довольно?

— Нет. Я бы задал вам немало вопросов.

— Понимаю, но удовлетворять ваше любопытство не намерен, — твёрдо сказал я. — Ибо вы не в том положении, чтобы учинять мне допросы. Скорее, наоборот: это я не прочь немного порасспрашивать вас.

— На какой предмет?

— На предмет вашего желания подписать мир на условиях его величества царя Петра.

— Я не стану обсуждать это с вами… кто бы вы ни были.

— Ну, что ж, тогда мы немного подождём.

— Ответьте хотя бы, что случилось с гетманом, — на мгновение Карл заколебался, утратил надменность: его разбирало неподдельное любопытство. — Вы похожи на него, как две капли воды.

— А это он и есть, ваше величество, — я снова усмехнулся. — Более того: он здесь, видит и слышит вас, только сказать или поделать ничего не может: я не позволяю.

— Так кто же вы? Я хочу знать имя того, кому обязан своим позором! — взвился Карл.

— Оно вам ровным счётом ничего не скажет, — я сказал это так, чтобы окончательно дать ему понять: другого ответа не будет. — Можете считать, что это сделал Иван Мазепа, не слишком ошибётесь.

— Не желаете отвечать, значит… Вы твёрдо намерены передать меня царю Петеру?

— Да, ваше величество. Так будет лучше для всех, и для вас в том числе.

— Какая сумма может вас устроить, если я предложу вам выкупить свою свободу?

— Вы не товар, чтобы я вас продавал, ваше величество. У меня несколько иные планы… Кстати, а где те двое, что предали меня — Чечель и Орлик? Я бы с них спросил…за гибель одной дамы.

Карл посмотрел на меня с удивлением.

— Почему вы думаете, что приказ о её казни отдал не я? — спросил швед.

— Потому что вы, в отличие от тех двоих, не были заинтересованы в личной мести.

— Видимо, вы знаете меня много лучше, нежели я вас, — наконец-то я заставил его задуматься. — Что ж, буду исходить из этого. Итак, денег вы не примете, а две головы предателей не смогут послужить достойным выкупом за королевскую персону… Что же может заинтересовать вас на самом деле?

— Мир, ваше величество. Притом, не со мною — я лишь верный вассал царя Петра. Можете не беспокоиться, государь наверняка обойдётся с вами по-рыцарски.

— Этого я и опасаюсь… Ну, а если я не согласен на мир? Если моя армия ещё способна переломить ход кампании?

— На вашем месте я бы на это не рассчитывал. Станьте хотя бы раз в жизни политиком, подумайте о будущем, а не о личной славе… Дацько! Короля — за караулы!

Ставшая давно привычной боль в грудине начала усиливаться: пора лекарства пить.

«Лихо ты его отделал, — Иван Степаныч был вынужден признать очевидное. — Запутал бедного короля, он теперь наверняка в раздумьях о переселении душ. А сам что думаешь? Станешь царю передавать ради переговоров, либо сам третьей стороной сделаться пожелаешь?»

«Опять ты за своё… Как Карлуше своё гетманство за маеток в Белой Руси продавать, так ты рад стараться, а как ситуация радикально изменилась, уже самостийности захотел? Мало преференций у Гетманщины? Полная автономия во всём, кроме заключения международных договоров».

«То-то и оно… Не желаешь, значит, большего?»

«Тут бы сохранить что есть, а не просрать, как ты».

«Не я, так другой. Ведь всегда среди полковников найдётся персона, которая сделает то же, что сделал я».

«И тоже всё просрёт. Законы мироздания обмануть невозможно».

Мне, честно сказать, недосуг было объяснять Мазепе, что при наличии сразу трёх серьёзных центров влияния у границ Малороссия обречена быть частью одного из них. И только в составе России у неё есть хоть какие-то шансы на сохранение самобытности. Турки же превратят её в охотничьи угодья крымского хана, а шведы с поляками ввергнут в беспросветное рабство. Потому что чужаки, не родные. И знаете, что самое страшное? Мазепа это знал. Знал, что отдаёт своих братьев по крови и вере в кабалу, но всё равно сделал то, что сделал.

Но Карл прав: я — совершенно другой человек. До таких уровней политики, каких достиг Иван Степаныч, ещё не деградировал. Я просто человек, оказавшийся не на своём месте и не в своё время.

Взгляд со стороны.

— Штурм?

— У нас нет иного выбора, Левенгаупт. Вернуть свободу его величеству — священный долг любого шведа.

— Вы даже не станете полагаться на предателей в крепости?