Иван Болотников (Часть 1)

"Ишь ты, не соврали мужики", - крутнул головой Евстигней и вернул чернобородому грамотку.

– Ты, что ль, Федотка Сажин?

– Я, хозяин. Да ты не гляди волком. Пути-дороги дальние, вот и поободрались. Людишки мы смирные, не помешаем. Ты нас покорми да овса лошаденке задай.

– Деньжонки-то водятся, милок?

– Да каки ноне деньжонки, - крякнул Федотка.
– Так, самая малость. Да ты не сумлевайся, хозяин, за постой наскребем.

– Ну-ну, - кивнул Евстигней.

Мужики пошли распрягать лошадь. Евстигней же поманил пальцем Гаврилу, шагнул с ним в густую сумрочь сеней.

– Поглядывай. У них хоть и подорожная, но неровен час.

– Не впервой, Евстигней Саввич... Дак, я пойду?

– Ступай, ступай, Гаврила. Поторопи Варьку. Пущай снеди принесет.

Вновь сошел вниз. Солнце упало за кресты трехглавого храма. Ударили к вечерне. Евстигней и мужики перекрестили лбы.

– В баньку бы нам, хозяин, - молвил Федотка.
– Две седмицы10 не грелись.

– В баньку можно, да токмо...

– Заплатим, хозяин. Прикажи.

Евстигней мотнул бородой, взглянул на лошадь. Эк, заморили кобыленку. Знать, шибко в город торопятся. Поди, неспроста.

После бани мужики сидели в подклете - красные, разомлевшие - хлебали щи мясные, запивали квасом. Федотка, распахнув сермягу, довольно крякал, глядел на Евстигнея ласково и умиротворенно.

– Ядрен квасок, - подмигнул застолице.
– А теперь бы и винца не грех. Порадей, хозяин.

Гаврила проворно поднялся с лавки и шагнул к двери. Но Евстигней остановил.

– Я сам, Гаврила,

Караульному своему погреб не доверял: слаб Гаврила до вина, чуть что и забражничает.

Принес яндову, поставил чарки.

– На здоровье, крещеные.

Мужики выпили, потянулись к капусте. Федотка разгладил пятерней бороду, налил сразу по другой чарке.

– Первая колом, вторая соколом, э-эх!

Разрумянился, весело глянул на Варьку, подающую снедь. Девка статная, пышногрудая, глаза озорные.

– Экая ты пригожая. Не пригубишь ли чарочку?

Варька прыснула и юркнула в прируб, а Федотка, распаляясь, наливал уже по третьей.

– Живи сто лет, хозяин!

Опрокинул чарку в два глотка, шумно выдохнул, помахал ладошкой возле рта.

– У-ух, добра!.. Слышь, хозяин, пущай девка хренку да огурчиков принесет. Прикажи.

Евстигней позвал Варьку, та мигом выпорхнула из прируба, стрельнула в Федотку глазами.

– Не стой колодой, - нахмурив редкие рыжие брови, буркнул Евстигней и подтолкнул Варьку к двери.

К столу, неотрывно поглядывая на яндову, потянулся Гаврила. Подсел к Федотке, но Евстигней сердито упредил:

– Ночь на дворе. Ступай к воротам!

– Хошь одну для сугреву, Евстигней Саввич!

– Неча, неча. Не свята Троица.

Гаврила нехотя поднялся, вздохнул, напялил войлочный колпак на кудлатую голову и вышел.

– Строг ты, хозяин, ай строг... Да так и надо. Держи холопей в узде. У меня вон людишки не своеволят. Да я их!
– стиснул пальцы в кулак.
– У меня...

Федотка не договорил, поперхнулся, деланно засмеялся.

– Ай, да не слушай дурака. Каки у меня людишки? Весь князь перед тобой. Лапти рваны, спина драна... Э-эх, ишо по единой! Ставь, девка. Где огурцы, там и пьяницы.

Евстигней, пытливо глянув на Федотку, раздумчиво скребанул бороду.

"Не прост Федотка, не прост. Подорожну грамоту не каждому в царевом приказе настрочат. Не с чужих ли плеч сермяга? Вон как о людишках заговорил. Хитер, Федотка. Однако ж до винца солощий. Пущай, пущай пьет, авось язык и вовсе развяжет".

– А сам-то чего, хозяин? Постишься аль застольем нашим брезгуешь? все больше хмелея, вопросил Федотка.

– Упаси бог, милок. Гостям завсегда рады. Пожалуй, выпью чарочку... Варька! Принеси.

Федотка проводил девку похотливым взором.

– Лебедушка, ух, лебедушка. Чать, не женка твоя?

– Девка дворовая. Тиун11 наш в помочь прислал. Без бабы тут не управиться. Не мужичье дело ухватом греметь... Давай-ка, милок, по полной.

Евстигней чокнулся с Федоткой, с мужиками, но те после первой чарки не пили, сидели смирно, молчком, будто аршин проглотили. Федотка осушил до дна, полез к Евстигнею лобзаться.

– Люблю справных людей. На них Русь держится... Кому царь-батюшка благоволит? Купцу да помещику. В них сила. Это те не чернь посадская али смерд-мужичонка. Шалишь! Держава нами крепка. Выпьем за царя-батюшку Федора Иоанныча!

При упоминании царя все встали. Расплескивая вино, Федотка кричал:

– Верой и правдой!.. Голову положим. А черни - кнут и железа12. Смутьянов развелось.

– Доподлинно, милок. Сам-то небось из справных?

– Я-то?
– Федотка обвел мутными глазами застолицу. Увидев перед собой смиренно-плутоватую рожу Евстигнея, хохотнул, - Уж куды нам, людишкам малым. Кабала пятки давит, ух, давит!
– ущипнул проходившую мимо Варьку, вылез из-за стола, лихо топнул ногой.

– Плясать буду!

Сермяга летит в угол. Пошла изба по горнице, сени по полатям!

Озорно, приосанившись, разводя руками и приплясывая, прошелся вокруг Варьки. А та, теребя пышную косу с красными лентами, зарделась, улыбаясь полными вишневыми губами.

Евстигней молча кивнул, и Варька тотчас сорвалась с места; легко, поблескивая влажными глазами, пошла по кругу.

Евстигней, подперев кулаком лысую голову, думал:

"Прокудлив Федотка. Поначалу-то тихоней прикинулся, а тут вон как разошелся. Ох, не прост".

А Федотка, гикнув, пошел уже вприсядку. Однако вскоре выдохся, побагровел; выпрямившись, смахнул пот со лба, часто задышал. Варька же продолжала плясать, глядела на Федотку насмешливо, с вызовом.

– Устарел, милок, - хихикнул Евстигней.
– Ступай, Варька, буде.

– Ай, нет, погодь, девка!
– взыграла гордыня в Федотке.

Кушак тяжело, с глухим металлическим звоном упал на пол. Заходили половицы под ногами, трепетно задрожали огоньки сальных свечей в медных шандалах13.