Иван Бровкин-внук

Ермек весело подхватывает:

– Обрати внимание, так-то, обрати внимание. В русском языке нет такого «я победю», или «я побежду». А только «мы победим». Вот не случайно, не случайно.

– Ты, конечно, известный специалист по русскому языку…

Антиквар достал из кармана деньги и протянул Сереге Сойдету (он был ближе всех), тот убрал руки за спину.

– И откуда вы только беретесь, городские, – ворчит Серега.

Антиквар, убрал деньги, достал из машины две большие бутылки дорогого пойла, раздал мужикам. Потом они отошли с Серегой в сторонку и о чем-то переговаривались. Остальные рассматривали бутылки, отхлебывали из горлышка по очереди.

Ермек заливает быстрым говорком:

– Я, между прочим, еще лучше некоторых по-русски разговариваю и пишу. Не то, что вы тут некоторые: «Куды, туды, к Лены, в прибанок»… Холодно, блин, – он поежился, ему ответили: «ниче и не холодно». – Кому как. Вот, этот мой друг Сирожа, – показывает на Серегу, который стоит поодаль с Антикваром. – На крещение он… ну ты знаешь, вон Ванька не знает. Слышь, Бровкин. Было, значит, крещение, ну прорубь в виде креста, мороз сороковник, все как положено. Все нормальные люди быстренько так раз-два-три окунулись и скорее одеться, и до дому. А Серый заходит в прорубь вот посюда, – Ермек показывает до середины груди. – И стоит. Никому не понятно. Что такое? Что случилось? А этот, ха-ха! Ссыт. Понимаешь? Довольны-ый. Ссыт в ледяную воду. Минус сорок!

– Минус, не плюс, – говорит Захар. – Вот плюс сорок – конкретно жопа. А мороз… вон, помню, в детстве в школе уроки отменят из-за мороза, а мы потеплее оделись и на санках с горки, – поворачивается к стоящему рядом Денису. – Понял? На санках! А вы всё интернет, да интернет. А еще летом в футбол до темна…. Пока мамка уже пинками не загонит.

Иван в это время потихоньку отошел от толпы и скрылся за поворотом.

****

Крадутся сумерки по деревне, крадется Иван.

Подошел к двухэтажному особняку, встал у забора из витых железных прутьев, попытался свистнуть, один раз, второй – не получилось. Тогда он достал из кармана телефон, набрал номер, сказал в трубку: «Привет. Че делаешь? Выходи»

Телефон в карман, ждет.

Выходит Элина в наброшенной на плечи куртке. У нее очень худое лицо, яркий макияж. Пренебрежительно оглядывает пьяного Ивана.

– Ну и чего? Все гуляешь? Денег сразу не дам.

Иван пристально смотрит на нее, вздыхает:

– Соскучился.

– Работу ищешь?

– Нашел. Ну, как бы… пошти што.

Элина всё-таки подобрела, даже улыбнулась.

– А что гуляешь-то? Не надоело?

– Святое дело – дембель.

– Ага! Месяц уже скоро, как дембель. И, Слава Богу, не с войны же!

– Слава Богу, – соглашается Иван, мнется, ему хочется курить, а доставать при девушке окурки стыдно. – Пойдем до меня.

– Не пойду с бухим. Да и гости у нас.

– Я не пьяный, просто ночь не спал. Какие гости-то?

Элина значительно:

– Бизнесмен с района. Саморядов.

Иван придурковато восхищается:

– Саморядов? Который с района? Такой, по-моему, бизнесмен, да?

****

Из окна на Ивана с Элиной смотрят Катерина Петровна и Саморядов. В дальнем углу комнаты сидит в кресле отец Элины – Михаил Михайлович. Катерина Петровна – полная женщина средних лет с высокой прической, Саморядов – молодой, импозантный человек с модной бородкой. Михалыч выглядит аристократично: сед и худощав, носит очки в тонкой оправе. Он отстраненно смотрит в телевизор.

Саморядов говорит с сарказмом:

– Какой колоритный типаж! Персонаж советских фильмов. Кто такой?

– А! – Катерина Петровна машет рукой. – Элькин ухажер, Ваня

– Вот как! И что это – серьезно?

– Да что вы! Так, школьная любовь. Что тут серьезного?

Михалыч не отрывая глаз от телевизора, заступаясь, напоминает:

– Я со своей женой тоже со школы…

– Отец! – перебивает Катерина Петровна. – Загоняй Эльку домой. У нас гость, а девка романтИк разводит.

Михалыч вставая:

– Загонять не буду – приглашу. Не девка ж – взрослая женщина девятнадцати лет.

На улице Иван тянет руку к Элине, она отстраняется.

– Ты когда деньги начнешь зарабатывать? Ходишь, как… так и говорят – непутёвый и кутеляпый.

– Есть задумка. Эль…

– Не надо «Эль»! Сколько раз говорено!

– Ну, Лина.. Ты не колотись, всё наладиться как-нибудь. Ли-ина…

Подходит Мхалыч, прикуривает сигарету.

– Элька! Мать зовет.

Элина говорит Ивану: «я напишу» и уходит.

Иван недоволен.

– Опять. «Напишу». Опять переписка. Теперь-то в километре живем, че писать-то? Можно ж поговорить. Не люблю я эти сообщения. Лица не слышно. Да, Михалыч?

Михалыч достает из пачки несколько сигарет, подает Ивану (это у них традиционная схема), строго говорит:

– Ты зачем мне на задах калитку сломил?

– Кто?! Я?! Михалыч, не в жисть! Когда?

– Позавчера. Я вечером с работы пришел, а ты зачем-то смываться надумал.

– Сам не знаю. Эля, говорит, папа идет. Я и побёг. Наверное, по привычке.

– «По привычке»! – передразнивает Михалыч. – «Побёг». Взрослые люди, называется.

****

Иван приходит к себе. Его дом находится на краю поселка. Иван постоял возле крыльца, смотрел на поле до горизонта, немного слева была жиденькая лесополоса, правее – озерцо, еще покрытое льдом.

Поднялся на крыльцо, через сени прошел в избу. Долго разувался. В доме от прихожей слева – кухня, справа комната Ивана, вход в которую прикрывали занавески. Прямо – зал, где в кресле у телевизора дремала мать Ивана. Она выглядит гораздо старше своих лет.

Конец ознакомительного фрагмента.