Иван-Царевич и С.Волк
Шрифт:
Кивок.
– Ты это сделаешь?
Качание.
В голосе зазвучала сталь.
– Или через минуту ты уходишь из этих мест на все четыре стороны, или через две минуты я отрежу тебе голову. У меня сегодня очень плохое настроение, ей Богу.
Из-под лезвия выступили капельки крови.
– Ты мне веришь?
Энергичный кивок.
– Ты сделаешь, как я тебе сказал?
Два энергичных кивка.
– Гут.
Пан Козьма оторвался от пересчитывания денег и уставился на робко топтавшуюся в дверях девочку лет четырнадцати-пятнадцати в застиранном
– Ну, чего тебе?
В ответ на него глянули широко распахнутые доверчивые серые глаза.
– Вы – пан Козьма?
– Да, я. Что ты хотела?
– Я – четвероюродная сестра вашей прислужницы Марьяны. Я только этим утром пришла в Леопольдовку, чтобы разыскать ее и сообщить одну очень важную новость из дома – ее единственная прабабушка при смерти, и хотела бы повидать свою правнучку перед тем, как навеки закроются ее слепые очи. Я встретила Марьяну, когда она выходила из лавки, и она сразу же, не теряя ни минуты, помчалась в родную деревню.
– Да?
– Да, и очень быстро, она не хотела бы опоздать, чтобы потом навеки корить себя, что была недостаточно тороплива.
– Ну, и?...
– Перед тем, как умчаться прочь, она попросила меня передать вам вот это, – и девочка протянула корзину с товаром толстому трактирщику.
– Попросила?
– Ну, не то, чтобы попросила, а сунула корзину мне в руки и толкнула в направлении вашего хозяйства, – пояснила девочка.
– Я и не знал, что у нее есть родня, – проговорил пан Козьма, перебирая и пристально рассматривая покупки.
– Вот, есть...
– А сдача где?
– Какая сдача? – огромные глаза излучали искренность и непонимание.
Трактирщик внезапно выбросил вперед руку и схватил девочку за запястье.
– Такая сдача. Тридцать копеек. Она ее тебе не передала разве?
– Н-нет...
– Или передала? – изогнувшись всей тушей, пан Козьма впился взглядом в испуганное лицо девчушки.
– Нет, она мне ничего не передавала, честное слово!
– А откуда я знаю, может, ты врешь. Г-гы! Честное слово! – почему-то толстяка это рассмешило.
– Нет, дяденька, я правду говорю. Она отдала мне корзину, сказала... ну, объяснила, что вернется не раньше, чем через две недели, и убежала...
– Вернется, значит, говоришь... А, может, не вернется. А тридцать копеек моих пропадут. И готовить-стирать-убирать кто мне тут будет? Где я еще возьму такую д... такого делового работника, а?
– Не знаю, дяденька...
– Не знаю... – ворчливо передразнил ее трактирщик. – А я вот знаю. Раз ты ей родственница, раз по твоей милости я ее лишился на две недели, и тридцати копеек тоже, вот и будешь ты за нее это время отрабатывать. И тридцать копеек.
– Так ведь, дяденька... – девчонка испуганно рванулась.
– И, к тому же, ты же не хочешь, чтобы я уволил Марьяну, и на ее место взял другую, а, девушка?
– Нет, но я...
– Ты же любишь свою тр... шес... пя... четвероюродную сестру?
– Да...
– Вот и прекрасно. А сейчас ступай, приготовь нам завтрак, а потом накорми скотину, почисти стойла, наноси воды. Приедет мясник с помощником за скотом – проводи их сюда, ко мне. Сразу подай чаю с сахаром. И сама на кухне можешь попить. Я ведь добрый и заботливый хозяин, если все делается по-моему, и не задаются лишние вопросы, – с этими словами пан Козьма с силой стиснул руку девчушки так, что на глазах ее выступили слезы. – Понятно?
– Да...
– И называй меня "хозяин".
– Да...
хозяин...– Хорошая девочка. Кухня вон там, направо.
Она повернулась, чтобы пойти, но он окликнул ее.
– А как звать-то тебя, девица?
Прекрасные серые глаза, полные слез, доверчиво взглянули на него.
– Аленушка...
Коровы были на пастбище. Лошади ели сено. Овцы ели сено. Свиньи сено почему-то не ели. Оставались козы – и все.
Серый бросил в загородку с козами пару охапок сена, потом, подумав, еще одну. Вертлявое настырное стадо бросилось к завтраку, отталкивая друг друга, и он с облегчением вздохнул. Оказывается, что отсутствием аппетита страдали только свиньи. Хоть животные и принадлежали этому гнусному Козьме, Волк, в глубине души был добрым человеком, и не хотел морить голодом ни в чем не повинную скотину.
Он уже хотел уйти, как вдруг его внимание привлек снежно-белый козленок, привязанный в глубине загородки. Он не мог приблизиться к кормушке – веревка была слишком короткой – и не стремился к этому. Он лежал по собачьи, на животе, вытянув передние ножки и положив на них голову, и из выразительных серых глаз медленно катились крупные слезы.
Острая жалость как шилом кольнула сердце Серого, и он одним махом перескочил через заборчик и оказался в загоне.
Первым делом он отвязал с шеи козленка веревку. Животное приподнялось, коротко глянуло на него мутными от слез глазами, и снова безжизненно опустило голову.
– Ну, иди, поешь, бедолага, не расстраивайся, все будет хорошо, – неуклюже-ласково погладил по рогатому лбу животину Волк. И явно не ожидал такой реакции на свои неловкие утешения.
Козленок мгновенно вскочил на ноги, дико оглянулся, затем уставился прямо ему в лицо, мотая башкой, как будто для того, чтобы согнать слезы, а потом внезапно ухватил зубами торчащие концы Сергиева Аленушкиного Серапеиного платка и изо всех сил дернул, да так, что сорвал его с головы своего утешителя.
Из горла козленка вырвалось торжествующе-счастливое "М-ме!!!", и от переполнявшей его маленькую козлинную душу радости перекувыркнулся он через голову три раза, и растянулся среди сена, перепуганных коз и неубранного навоза перед остолбеневшим Серым Иван-царевич собственной человеческой персоной.
– Иван! Иванушка! Чтоб я сдох – Иванушка!!!
Сильные руки подхватили царевича, поставили на ноги и облапили так, что ребра захрустели.
– Иван! Иванко! Ну и напугал же ты меня, черт полосатый! Я же думал, с ума сойду! Был человек – и нет человека!
– Сергий! Как я рад тебя видеть! Я думал, что бросил ты меня, или убили тебя, или заколдовали тоже...
– Что ты такое городишь, царский сын! Как я тебя могу бросить?! Разве не друзья мы? Разве я не обещал, что буду с тобой, пока мы твою птичку не добудем? Разве не говорил, что пойду за тебя в огонь и в воду?
– Вообще-то, нет...
– Но подразумевал.
– А-а...
– А что вообще случилось-то, Иванушка? Одну минуту тут козленок на привязи, другую – ты носом навоз роешь. И куда ты подевался тогда, ночью? Чую я, что змеюка эта трактирщик тут лапу свою нечистую волосатую приложил, а понять, в чем дело – не могу. Я ведь волшебников за версту чую, с закрытыми глазами в толпе узнаю, а тут – ничего. Нет у него дара. И у работников его нет. Не мог он тебя вот просто так заколдовать!
– Не мог бы – не заколдовал, – хмуро возразил Иван. – А как – я и сам толком не понял. Помню, как по комнатам мы с тобой разошлись. Помню, как ночью с Марьяниной стряпни пить захотел – страсть. Зажег свечку, прихлебнул из кувшина, и... – царевича передернуло.